Стивен Крейн - Алый знак доблести Страница 12

Один из носильщиков, согнувшийся под тяжестью офицера, сильно толкнул плечом призрачного солдата, чей взор был устремлен в неведомое.

Юноша присоединился к раненым и дальше пошел вместе с ними. Искалеченные тела этих людей говорили о той страшной машине, которая их так перемолотила.

Иногда в толпу врывались скачущие верхом адъютанты и ординарцы, раненые отбегали в стороны, осыпая всадников проклятиями. Сквозь печальную процессию то и дело быстрым шагом проходили вестовые, а иногда ее с лязганьем и стуком взрезали мчащиеся батареи; при этом офицеры орали и требовали быстрее очистить путь.

Рядом с юношей медленно брел оборванный солдат, с ног до головы в пыли, запекшейся крови и пороховой гари. Он со смиренным доверием слушал бородатого сержанта, который повествовал об ужасах сражения. На худом лице оборванного застыло выражение страха и восторга. Вот так парень в деревенской лавке слушает, стоя среди сахарных голов, всякую небывальщину. На рассказчика он смотрел с молитвенным восхищением и разинутым ртом. Настоящий деревенский облом.

Заметив это, сержант прервал свою потрясающую историю и насмешливо бросил:

- Закрой рот, приятель, не то муха влетит!

Сконфуженный солдат замедлил шаг.

Немного выждав, он присоседился к юноше и стал делать неловкие попытки завязать дружеский разговор. Голос у него был девически-нежный, взгляд - просительный. Юноша с удивлением отметил про себя, что его спутник дважды ранен: голова у него была обмотана окровавленной тряпкой, простреленная рука висела, как сломанная ветка.

Сперва они шли молча, потом оборванный солдат набрался духа и робко сказал:

- Вот это была драка так драка, верно я говорю?

Юноша, погруженный в свои мысли, поднял глаза на окровавленное страшное лицо, с которого на него смотрели по-овечьи кроткие глаза.

- Что?

- Вот это, говорю, была драка так драка.

- Да,- коротко ответил юноша. Он прибавил шагу. Но тот изо всех сил старался не отставать. Вид у него при этом был виноватый, но в душе он, очевидно, считал, что стоит им немного поговорить - и юноша поймет, какой его спутник славный парень.

- Да, драка была что надо, верно я говорю? - произнес он тоненьким голоском и, расхрабрившись, продолжал: - А уж как ребята дрались, ну, провалиться мне на месте, лучше просто не бывает! Господи, как они дрались! Я-то, конечно, знал, когда дойдет до настоящего боя, они себя покажут. До сих пор им вроде негде было развернуться, но нынче они маху не дали. Я-то всегда это понимал. Они за себя постоят, будьте спокойны. Настоящие бойцы, тут ничего не скажешь.

Он глубоко вздохнул, пытаясь выразить смиренное свое восхищение. В который раз поглядел на юношу, ожидая ободряющего слова. Не услышав его, все равно продолжал говорить, увлеченный тем, о чем рассказывал.

- Я как-то перекинулся словечком с их дозорным, он из Джорджии родом, так этот дозорный мне говорит: «Ваши парни, чуть заслышат пушку, так побегут не

хуже зайцев»,- говорит он мне. А я говорю: «Может, и побегут, только что-то не похоже. А вдруг,- говорю я ему,- ваши парни, чуть заслышат пушку, так побегут

не хуже зайцев, что тогда?» Он давай смеяться. А что же вышло на поверку? Побежали наши парни? Нет, нате-ка выкусите, они дрались, и дрались, и дрались!

Его некрасивое лицо светилось любовью к армии, которая воплощала для него все, что есть в мире сильного и прекрасного.

Потом он взглянул на юношу.

- Ты куда ранен, друг? - спросил он с братской приязнью.

Юноша мгновенно похолодел от страха, несмотря на то, что все значение этого вопроса дошло до него не сразy.

- Что? - переспросил он.

- Ты куда ранен? - повторил оборванный.

- Да вот,- начал бормотать юноша,- я… я был… то есть… я…

Он круто повернулся и шмыгнул в толпу. Лицо его пылало, пальцы нервно теребили пуговицу мундира. Опустив голову, он стал рассматривать эту пуговицу, словно видел ее впервые.

Оборванный солдат растерянно смотрел ему вслед.

IX

Юноша все отступал и отступал, пока его оборванный спутник не исчез из виду. Тогда он вновь зашагал вместе со всеми.

Но вокруг него зияли раны. Огромная людская толпа кровоточила. После только что заданного вопроса юноше стало мерещиться, будто его позор уже ни для кого не секрет. Он украдкой оглядывал своих теперешних спутников, проверяя, не читают ли они постыдную надпись, которая жгла ему лоб.

Порою он начинал завидовать раненым. Думал, что этим солдатам с изуродованными телами выпала особая удача. Жаждал получить рану - алый знак доблести.

Рядом с ним, как неотступный упрек, шел солдат-призрак. Его глаза по-прежнему были устремлены в неведомое. Всякий, кому случалось взглянуть в это серое жуткое лицо, невольно замедлял шаг и приноравливался к его похоронной поступи. Солдаты обсуждали, насколько тяжело он ранен, обращались к нему с вопросами, не скупились на советы. Он угрюмо отмахивался от всех, показывая знаками, что просит оставить его в покое. Тени у него на лице стали еще гуще, плотно сжатый рот словно старался удержать стон отчаянья. Движения этого человека были по особенному осторожны, как будто он боялся прогневить свои раны. И чудилось, что он все время присматривает для себя место: так люди выбирают место для будущей своей могилы.

Отстраняя окровавленных и полных сострадания спутников, он сделал жест, и от этого жеста юноша подскочил, точно укушенный. Охваченный ужасом, он громко вскрикнул. Затем подошел вплотную к солдату-призраку и дрожащей рукой тронул его за плечо. Тот медленно обратил к нему восковое лицо.

- Боже мой! Джим Конклин! - завопил он.

Губы долговязого тронула ничего не выражающая улыбка.

- Здорово, Генри,- произнес он.

Юноша пошатнулся и дико уставился на него.

- Джим, Джим, Джим! - заикаясь, повторял он. Тот протянул ему сочащуюся кровью руку. Пятна свежей и запекшейся крови связались в прихотливый черно-алый узор.

- Где ты был, Генри? - спросил он. И монотонным голосом продолжал: - Я думал, может, ты убит. Нынче столько народу полегло. И у меня сердце было не

на месте.

- Джим, Джим, Джим! - все так же причитал юноша.

- А я, понимаешь, был вон там,- сказал долговязый. Осторожно подняв руку, показал, где именно.- Ну и цирк они там устроили! И меня ранили, понимаешь, ранили. Ей-богу, меня ранили.- Он повторял эти слова так удивленно, точно не мог взять в толк, как это могло случиться.

Юноша протянул трясущиеся руки, пытаясь помочь ему, но долговязый солдат твердым шагом шел вперед, словно движимый незримой силой. Как только юноша выступил в роли его телохранителя, остальные потеряли интерес к нему. Они снова потащились в тыл, думая лишь о бремени своих собственных трагедий.

Оба друга шли рядом, и тут долговязого внезапно охватил ужас. Лицо у него стало похоже на серое тесто. Он уцепился за руку юноши и все время пугливо оглядывался, словно подозревал, что кто-то их подслушивает.

- А знаешь, Генри, чего я боюсь? - он перешел на срывающийся шепот.- Знаешь, чего? Боюсь, что упаду, и тогда, понимаешь… эти проклятые артиллерий

ские упряжки… они, как пить дать, раздавят меня… Вот чего я боюсь…

- Я не брошу тебя, Джим! Не брошу! Разразименя Бог, не брошу! - истерически выкрикнул юноша.

- Правда, не бросишь, Генри? - умолял долговязый.

- Нет, нет, говорю тебе, ни за что не брошу, Джим! - твердил юноша. Он говорил невнятно, слова прерывались всхлипываниями.

Но долговязый продолжал шепотом упрашивать его. Теперь он как ребенок повис у товарища на руке.

От нечеловеческого страха у него выкатывались глаза из орбит.

- Я всегда был тебе хорошим другом, верно я говорю, Генри? Я всегда был хорошим парнем, верно я говорю? И прошу-то я о самой малости. Положи

меня на обочину, всего-навсего. Я бы тебя положил, как Бог свят, положил бы, верно, Генри?

Пришибленный, жалкий, он остановился, ожидая ответа.

Юноша пришел в такое отчаянье, что заплакал навзрыд. Пытаясь выразить другу свою преданность, он делал бессмысленные жесты.

А долговязый внезапно как будто и думать забыл о страхе. И вновь стал угрюмо и торжественно шествующим солдатом-призраком. Чугунной поступью он шагал все вперед и вперед. Юноша умолял друга опереться на него, но тот качал головой, повторяя невнятные слова:

- Нет… нет… нет… Оставь меня, дай мне… оставь, дай мне…

Глаза его были устремлены в неведомое. Отмахиваясь от юноши, он шел к некой таинственной цели.

- Нет… нет… Оставь меня, дай мне… оставь, дай мнe…

Юноше пришлось подчиниться. В тот же миг кто-то тихо заговорил у самого его уха. Обернувшись, он увидел оборванного солдата.

- Лучше бы ты, парень, свел его с дороги на обочину. Вон там, посмотри, батарея несется будто шальная. Как бы не задавила его. Он вот-вот кончится, по лицу видно. И откуда у него еще силы берутся?