Леонид Габышев - Жорка Блаженный Страница 12

В детстве — октябренком, пионером — любил Ильича, нравился его профиль, а что теперь о нем из книг и газет узнал! Господи, и как только земля его гроб держит?

Ходил по музею, рассматривая экспонаты, и диву давался: был скромным, а сколько в нашей стране музеев Ленина, да и за границей есть, и везде висит его одежда, выставлена утварь!.. Утварь… У твари — утварь… Где столько ленинской одежды набрали? Или еще при его жизни собирали барахло для будущих музеев? Ну и скромник же самый человечный человек!

Бродил по музею и пытался влезть в шкуру Ильича, почувствовать изнутри то величие Ленина, которое помогло ему поднять Россию на дыбы, а точнее, на дыбу, но не мог, в шкуру Ленина Жорке-нешкурнику влезть невозможно. И слава Богу!

Слыхал: Ленин мстил России за повешенного брата. Согласен. Но в Шушенском Ильич в паводок ездил на лодке, подбирал с островков и льдин зайцев и мозжил о приклад их головы, по весне питаясь зайчатиной. Потрясающе! В лису на охоте дедушка Мазай — Ленин стрелять не стал: «Уж больно она красива», — а зайчишек-трусишек — бил!

Последнее время часто смотрю на свой фаллос, а сейчас вглядываюсь в портреты Ленина — и нахожу потрясающее сходство: оба лысые, непокорные, самолюбивые…

На выходе остановился, спросил у вратаря-дежурной:

— Скажите, хранится ли в запасниках музея браунинг, из которого Каплан стреляла в Ильича?

— А зачем? — парировала вратарь.

— Как зачем? Заштопанный от пули ленинский пиджак висит, надо и пулю, и браунинг выставить.

Дежурная промолчала.

— Может, браунинг находится в музее Каплан?

— Что вы несете! Какой еще музей Каплан?!

Расстроенный, вышел на улицу: так хотелось украсть из музея знаменитый браунинг и расстрелять на моем Ленине обнаглевших мозолят. Уж если после его выстрела гениальный Ильич около недели не подымался, то замухрышки мозоли, думал я, с ходу отвалятся.

О Господи, какое наслаждение дарят последние дни! А вчера вечером — опять звонок. Открываю — на пороге врач-дерматолог.

— Как ваше здоровье, Георгий Данилович?

— Почти вылечился. Людмила, ваша помощница, трижды меня посещала по вашему поручению, и мозоли почти все отвалились.

— Стерва, — не удержавшись, тихо сказала врач про свою коллегу и еще тише протянула — Оп-п-пе-ре-ди-ла-а…

Мы сели на тахту, и врач, преданно посмотрев на меня, полузакрыла глаза, чуть обнажив белые зубы…

С Оксаной встречаюсь часто. Она нигде не работает, дочку воспитывает бабушка.

Но с кем бы я ни встречался, в какие бы позы ни становились женщины, представляю: наслаждаюсь с моей любимой соседкой Ниночкой.

Как-то пришел к Оксане после обеда; только мы легли, раздался телефонный звонок. Положила трубку.

— Срочное дело. Сейчас приходит подруга. Иди домой, завтра позвоню.

Быстро натянул рубашку, брюки. Вдруг вспоминаю: трусы-то не надел. Сую в карман.

Домой шел медленно. Около девятиэтажки окликнул мужчина, сидящий в «Жигулях».

— Здравствуй, Жора. Как дела? — Он выглядывал из открытого окна машины.

— Хорошо. Не обижаюсь.

— Что-то не видно тебя. Чем занимаешься? Как заработки?

— А-а… Последнее время отдыхаю. Бутылки все сдал, и заработки упали.

— Упали, говоришь… У меня тут есть небольшая работенка, быстро выполнишь — быстро деньги получишь. Смотри — продолжал мужчина, указывая рукой на противоположную девятиэтажку, — я живу в этом доме. Надо подняться по пожарной лестнице на третий этаж, попасть на мой балкон, посмотреть в окно и узнать, чем занимается моя жена. Мы тут с ней на одно дело поспорили.

Мужчина достал из кармана пиджака черный кожаный бумажник и протянул двадцатипятирублевую купюру.

— Держи, а вернешься, получишь еще пятьдесят.

Я взял деньги, мы пошли к девятиэтажке, и мужчина показал пожарную лестницу и объяснил, как попасть на балкон.

— Буду ждать в машине, — сказал он, а я стал взбираться по пожарной лестнице…

И вот я на балконе. Подойдя к двери, уткнулся носом в стекло и обомлел: посреди комнаты, обняв друг друга, целовались голые мужчина и женщина. Мужчина стоял лицом к балкону и заметил меня. Шагнув к двери, отворил и спокойно сказал:

— Заходи.

Комнату огласил женский визг. Я испугался — не визга, мужчину: он был атлетического сложения, с волосатой грудью, с коротко остриженной черной бородой. Скрестив на груди руки и не повышая голоса, пригласил:

— Прошу.

Мне ничего не оставалось, и переступил порог.

— Закрой дверь, — сказал он.

Я развернулся и закрыл.

— Слушаю, — бородач смотрел с прищуром.

Я испуганно моргал.

— Хорошо, — продолжал он, — хорошо. — И, взяв меня за руку, завел в ванную.

Бельевым шнуром крепко скрутил за спиной мои руки; взяв из тазика приготовленные для стирки мужские носки, привел обратно в комнату. Бросив носки около кресла, стоящего боком к софе, приказал:

— Садись!

Я сел, а он быстро привязал меня к креслу и затолкал в рот носки.

Я замычал.

— Не брыкайся!

Он прилег на софу и погладил по голове женщину.

— Ну зачем ты ему в рот носки запихал, ему же неприятно, — сказала она ласковым голосом.

— А нам что, приятно? Все испортил… Пусть так сидит, — прогудел атлет и стал ее целовать.

— Не надо, не надо, зачем, я не хочу при нем…

— Успокойся, милая. Он его послал посмотреть, что здесь делается, вот и пусть смотрит. — И мужчина, нырнув к ней под одеяло, принялся ее ласкать…

К любовникам я сидел боком и изредка давил косяка в их сторону… Бородач откинул одеяло и бесстыдно поместился на женщине… Она скоро заголосила, почти, так же, как Ольга, и он прикрыл ей рот поцелуем…

Вдруг раздался стон, и я вновь покосился на влюбленных: загорелое тело атлета переплелось со смуглым телом стонущей женщины, и мне так захотелось…

Она стонала недолго и вновь заголосила, и мой вулкан не выдержал, начал подыматься…

Я смотрел на свою ширинку — она топорщилась; видно, пока скакал по пожарной лестнице, где-то зацепился и оторвал пуговицу.

Моя кукурузина, набрякнув и не встречая на пути преград — трусы-то в кармане, — вылетела из ширинки и взметнулась вверх, как Эйфелева башня!

Женщина замолчала, и послышалось тяжелое дыхание мужчины…

Они одевались, а я сидел, уперев подбородок в грудь, и смотрел на свою башню, прикрытую от них полой пиджака и боковой стенкой кресла…

Из прихожей послышался тихий бас бородача:

— Милая, пока. Звони. Этого развяжи, и пусть убирается.

Она что-то возразила, но я не расслышал.

— Ну и пусть рассказывает, — пробасил атлет.

Щелкнул замок. Легкие шаги в мою сторону. Я поднял голову. Взгляд смуглянки — очаровательной, темноволосой, с легким румянцем — скользнул по мне и замер на вулкане. Лицо вспыхнуло, глаза и черные зрачки расширились, в них заплясали чертики. Необычных размеров иссиня-красная голова кукурузины в обрамлении бобуш загипнотизировала женщину, и она, шагнув ко мне, стала медленно садиться на корточки. Рука с вытянутыми и наманикюренными пальчиками поплыла к башне и накрыла ее, как зонтиком, и сжалась в кулак. Забыв обо всем и блестя жгуче-черными глазами, приблизила к вулкану румяное светящееся лицо и коснулась головки сначала одной, потом другой щекой. Встав на колени, взяла ее в ротик и начала медленно двигать головой вниз-вверх. Щеки стали впалыми. Кукурузина почти вся утопала, и я подумал: как она умудряется так глубоко заглатывать, неужели у нее «волчья пасть»?

Уперев руки в боковины кресла, все быстрее двигала головой, и слюна текла по моей башне.

Постепенно комнату наполнило легкое гортанное завывание, и она, обхватив меня за талию, продолжала голосить…

Вулкан начал бурное извержение, голос женщины поник, она завертела задом и медленно, очень медленно прекратила двигать головой и поднялась.

Я смотрел на ее лицо. Глаза большие, губы припухшие, особенно нижняя. Под ней проходила красная полоска-складка, в устьях губ перечеркнутая короткими полосками, — свидетельство бесподобной работы.

Отступив, гордо вскинула голову, потянулась. Посмотрев на победно устремленную ввысь кукурузину, стремительно разделась и села на нее, положив на боковины кресла прелестные ноги, горячими руками обхватив мою шею. Она вертелась на мне, сомкнув веки и приоткрыв рот…

Комнату вновь огласило гортанное клекотание, и она стала медленно приближать свои губы к моим губам, но уткнулась в кляп и распахнула глаза. Ухватив зубами носки, выдернула их и принялась целовать. Я не мог держать губы сомкнутыми после кляпа, и она целовала их по очереди. И снова закрутила задом, с силой прижалась ко мне — и затихла. Потом, найдя узел шнура на левом плече, развязала его зубами и освободила меня.