Макс Фрай - Большая телега Страница 12

— Вот теперь все, — объявил мой спутник, легонько щелкнув пальцем по колокольчику, висящему на моем ухе. И будничным тоном добавил: — Если хочешь еще сидра, надо поторопиться, его вечно не хватает.

Народ, к моему удивлению, вовсе не спешил расходиться. Оркестр грянул какую-то залихватскую польку, и добрая половина присутствующих немедленно пустилась в пляс, а вторая, не столь добрая, устремилась к лоткам с остатками напитков и закусок; мы с хмурым мсье Мендозо были среди них, практически в первых рядах. Добыв по кружке сидра и по куску жареного овечьего сыра, уселись прямо на тротуар, в стороне от танцующих, чтобы перевести дух.

— Ну и как тебе? — гордо спросил он.

— Слов нет! — выдохнула я, чуть не подавившись горячим сыром от полноты чувств. — Никогда не думала, что уличные циркачи могут быть такими виртуозами!

— Вообще-то, не такие уж они виртуозы, — снисходительно заметил мсье Мендозо. — По сравнению с людьми — несомненно. Но от оборотней можно требовать и большего.

— От оборотней?!

Одно из двух, подумала я. Или я так устала, что начала забывать французский, или это просто какая-то локальная шутка, непонятная непосвященным. Будем надеяться, все-таки второе.

— Ну, не думаешь же ты, что люди способны проделать все эти фокусы, — пожал плечами мой спутник.

Я не нашлась что ответить и полезла в карман за сигаретами. Возможно, курение действительно не слишком полезно для телесного здоровья, но совершенно необходимо для душевного, по крайней мере, лично меня первая же затяжка мгновенно возвращает на землю, в какие бы заоблачные дали ни унесся перед этим мой слабый разум.

Но на сей раз почему-то не помогло.

— Значит, говоришь, оборотни, — растерянно сказала я.

— Ну да. Они просто отдают долг, — заметил мсье Мендозо таким тоном, словно это все объясняло.

— Какой долг? — автоматически переспросила я.

— Прежде они сеяли здесь страх. А теперь сеют радость, — лаконично ответил он.

— Ага, вот теперь все стало понятно, — усмехнулась я, постаравшись вложить в свою реплику как можно больше сарказма, чтобы его проняло.

— Фундамент всякого города замешан на крови и радости, — тоном школьного учителя изрек мсье Мендозо. — В этом деле чрезвычайно важны пропорции: пока радости больше, город будет процветать. А если ее не хватает, город становится неподходящим местом для жизни. В таком городе умирают чаще, чем рождаются, а подросшие дети всем сердцем стремятся его покинуть и, как правило, добиваются своего. Марвежоль хороший городок, заслуживающий любви. Но очень уж маленький. И очень старый. Людям, которые здесь жили, всегда приходилось нелегко. Но пока город был молод, радости хватало на всех с лихвой. Однако Марвежоль понемногу старился, и пару столетий назад его природная радость начала иссякать. Не то чтобы ее не стало вовсе, но — недостаточно. Дети тут рождаются куда реже, чем прежде, а если бы я захотел записать имена уехавших на поиски лучшей доли, мне пришлось бы извести столько бумаги, что в нее можно завернуть тебя целиком, да еще и в несколько слоев, как стеклянную вазу.

Я невольно улыбнулась, представив себе процесс упаковки.

— И тогда город заключил договор с оборотнями, — будничным тоном продолжал мой спутник. — Многие столетия они сеяли здесь страх и проливали кровь, и город охотно позволял им это, даже предоставлял кров и защиту, предчувствуя, что когда-нибудь от них будет польза. И теперь пришло время отдавать старый долг. Они, как видишь, неплохо справляются.

— Ну какие тут могут быть оборотни? — устало спросила я, все еще надеясь, что стала жертвой затянувшейся шутки. Не слишком удачной, но когда шутник так красив, требования к качеству его реплик как-то незаметно снижаются.

— Какие? Да самые разные, — мой прекрасный шутник был невозмутим и не собирался отклоняться от курса. — В основном, конечно, волки. Но не только они. И не только местные, такое развлечение никто не хочет пропустить, вот и сходятся отовсюду. Вон матушка Чан вообще с неба к нам спускается, хотя уж она-то точно не оборотень и никому ничего не должна… Мы всем рады, чем больше актеров, тем дольше длится представление, тем слаще спится нашим горожанам, тем радостней их пробуждение поутру — чего еще желать.

— «Спится»?! — Я окончательно перестала его понимать.

Тут мсье Мендозо очень внимательно на меня посмотрел, как будто впервые увидел.

— Эй, погоди, — удивленно сказал он. — Неужели ты подумала, что все это происходит наяву?

— Ннну, — смущенно заблеяла я, — а почему, собственно, нет? Я же только приехала. И не знаю, как у вас тут все устроено. А тут ты говоришь: представление, пойдем! И я иду, и действительно представление, лучшее, что я видела в жизни, но почему бы ему не быть наяву? Я как-то, знаешь, совершенно не усомнилась в реальности происходящего, да и с чего бы? Когда я оказываюсь в незнакомом месте, мне кажется, тут может случиться все что угодно. А может не случиться, это уж как повезет.

— Отличный подход к делу, — мой хмурый спутник вдруг улыбнулся, впервые за весь вечер. — Ладно, если так, значит, все действительно было наяву — для тебя. В этом есть одно небольшое неудобство: в гостиницу тебе придется добираться пешком. Ты где остановилась?

— У черта на рогах, — машинально ответила я. И тут же исправилась: — Над баром «Le Diabolo».

— Ну, это недалеко, сразу за воротами, доберешься.

— Доберусь, — эхом откликнулась я.

— Перелезь в сад через забор и войди через заднюю дверь, — посоветовал мсье Мендозо. — Она всегда приоткрыта для кота. А хозяев не буди, им сейчас снится, что они снова молоды и пляшут на этой площади, — он неопределенно махнул рукой в сторону танцующих. — А потом им небось приснится, как они целуются, укрывшись в чужом дворе от утреннего дождя, в такой момент будить и вовсе свинство… И кстати, об утреннем дожде, пора бы о нем позаботиться.

Он привстал, взмахнул рукой, и несколько секунд спустя рядом появилась его конопатая сестрица, раскрасневшаяся и запыхавшаяся.

— Уже? — деловито спросила она. — Пора?

— Я бы дал тебе поплясать подольше, но к утру нужен дождь, а небо, видишь, почти чистое.

— Ладно, — кивнула она, — надо так надо.

Они шагнули навстречу друг другу, обнялись и вдруг исчезли, — пока исчезали циркачи на арене, это казалось мне почти естественным делом, а вот сейчас эти двое изрядно меня огорошили. Но я не столько испугалась, сколько расстроилась, обнаружив, что внезапно осталась одна, с пустой глиняной кружкой в руках и дурацким колокольчиком на ухе. Снимать его я не стала, так и пошла через весь город, бренча, как хозяйская овца, оглушенная, опустошенная, сбитая с толку, подгоняемая в спину ласковым теплым ветром.

Обнялись и исчезли, ну надо же! — растерянно думала я, пока лезла в сад через забор, который, к счастью, оказался не слишком высоким. Дверь черного хода, как и обещал мсье Мендозо, была приоткрыта, на ее пороге дремал большой черно-белый кот, причем он устроился таким образом, что длинное мускулистое тело находилось в доме, а башка — снаружи, и оба уха, черное и белое, едва заметно трепетали на теплом ночном ветру.

Обнялись, значит, и исчезли, сердито думала я, стоя в душе под тугими струями горячей воды. И, уже закутавшись в полотенце, позволила себе сформулировать рвущий сердце жалобный вопрос: а как же я?!

Обнялись и исчезли, такие дела, вздохнула я, когда моя голова коснулась подушки. И почти разрешила себе заплакать, но не успела, потому что заснула — мгновенно, крепко и сладко, как в детстве.

В моем сне шел дождь — видимо, потому, что наяву он тоже шел, стучал по крыше, лился на подоконник через распахнутую форточку, тяжелыми каплями стекал на деревянный пол. И еще в моем сне дул теплый ветер — этого, казалось мне, совершенно достаточно для счастья, пока дует ветер, я жива, а все остальное приложится.

«Когда ветер хочет казаться человеком, ему приходится разделить себя на несколько частей и разлить по разным сосудам», — вдруг подумала я. И так удивилась, обнаружив в своей светлой голове столь несусветную чепуху, что проснулась. Утренний дождь уже закончился, на небе сияло солнце, такое неправдоподобно желтое, как будто его только что нарисовал подающий надежды художник четырех с половиной лет от роду.

— Потому что ветер гораздо больше человека и в одно тело ни за что не поместится, — сказала я вслух и тут же прикусила язык.

Что я окончательно сошла с ума, невелика беда, я всегда была к этому более-менее готова. Но вот бредить вслух не стоит ни при каких обстоятельствах, даже в абсолютно пустой комнате. Особенно в пустой комнате, если уж на то пошло.

Кофе и сигареты, строго сказала я себе, вот что тебя спасет, дорогая. И повторила:

— Кофе и сигареты.

Нарочно произнесла это вслух, чтобы перебить нехороший сладковатый привкус, оставшийся на губах от предыдущей фразы.