Виктор Ерофеев - Бог X. Страница 12

Будущее, как и детей, нельзя обижать.

… год

Любовь слуг

– Дэц, – сказал он, не глядя в глаза. – Меня зовут Дэц.

– Понятно, – согласился я.

– Дэц умер, – сказал Дэц, – не выдержал пыток.

За плечом у него стоял второй Дэц, непосредственный мой спаситель.

– Вас заказала женщина, – сказал второй Дэц. – У вас есть женщины-враги?

– Какая женщина?

– Ее зовут Дэх, – сказал первый Дэц.

– Понятно, – сказал я.

– Это как крысы. Они подпрыгивают и кусаются, если что. Не будем трогать ее в течение месяца. Дальше сами решайте. Лучше – несчастный случай. – Дэц помолчал. – Я – старый боксер. Я только с выблядками на вы.

– Считайте меня выблядком, – предложил я.

Больше всего мне не понравилось то, что меня заказали за такие смешные деньги.

– Где ваша Дэх? – спросил я Дэца, героя лестничной драки.

Дэц и Дэх жили на этаж выше меня. Там была даже не квартира, а мелкие ящики, набитые трухой. У нее был маленький Дэц от первого мужа Дэца, ребенок, который болел лейкемией и любил компьютерные игры. Дэх стирала, гладила, готовила, убирала квартиру, сдавала мою обувь в ремонт, купала меня в ванне и делала массаж с пенетрацией пальца с кремом и отсасыванием хуя за дополнительную плату. Я не мог ей нарадоваться. Иногда Дэх и Дэц спускались ко мне на этаж, и мы с ними пили водку с пивом и обсуждали их соседа, бывшего геолога-орденоносца Дэца, от которого несло репчатым луком. После него в уборную не войти, но я не уверен, была ли у них уборная. Иногда на моих вечеринках Дэх и Дэц мечтали о том, как разбогатеть, работая в Английском посольстве прислугой.

– Ребята, устрою! – Любовь слуг возбуждала меня.

У Дэх были тяжелые, черт знает чем набитые сиськи. Теперь это мало кто помнит, но гностики утверждали, что рабы не имеют бессмертной души. Я был уверен, что моя Дэх – исключение. Не успел я вернуться из Крыма домой, как верный мой повар Дэц сказал, метая на стол цыпленка-табака, рис, кетчуп, баклажаны по-мексикански:

– Как вы загорели! Автоответчик весь засран угрозами и похоронным маршем.

– Пошли слушать Шопена. – Я отодвинул цыпленка.

– Мы с Дэх стерли запись, чтобы вас не волновать. Вино открыть?

– Дэх в шоке, – сказал Дэц.

– Мы взяли его в мешок и закопали у Клязьмы.

– Нормально. Такси не хотело вести труп.

Кровь была пролита по всей лестничной клетке между третьим и четвертым этажами. Кровь пахла кетчупом. Оставался последний шанс.

– Дэц, – сказал я. – Скажите честно, вам нужны деньги?

Дэц молчал, выпучив на меня глаза.

– Дэц, почему кровь только на площадке?

– Я кинул ему рубашку, чтобы не капал.

– Как его звали?

– Он говорил неразборчиво.

– Может быть, его звали Дэц?

– Возможно, но я не уверен. Он сказан, плюясь зубами, что ему заказали мужика по синей куртке и номеру вашей машины.

– И что?

– Вперед, командир! Куда он денется? Повез.

Подними правую руку кверху и резко опусти ее вниз:

– Ну их всех на хуй!

Я всегда так делаю, чтобы отогнать ужас жизни. На этот раз не помогло. Снилась женщина-враг. Шопен не давал покоя. У Децев все детерминировано, свободной воли не допускается ни для кого. Одни Децы поют, другие пляшут, третьи бомбят Москву, а эти пришли ко мне. Я дал им денег на такси.

– Поживу у вас, – сказал Дэц. – Обносился.

Пришла Дэх с кастрюлей щей.

– Были еще какие-то свежие угрозы на автоответчике? – спросил я ее, улыбаясь.

– Вы меня обижаете вашим допросом.

– Дэх! Откуда эти обидки? Мне угрожали расправой.

– Меня ваша жизнь мало интересует.

Как будто она и не делала все, что делала, за очень смешные дополнительные деньги.

Они стали есть щи. Пришли их собаки, которых они называли Дэц и Дэх. Все Дэцы, включая собак, залезли ванну и стали пускать струи контрастного душа в Дэх, используя при этом громкую музыку, но я этого совсем не видел, потому что меня в ванную не позвали. Они только крикнули:

– У тебя это что: джакузи-шмакузи или просто ванна?

– Я вас не слышу, – ответил я.

Они вытерлись моим полотенцем. Потом смотрели видик, сгрудившись в большую неуклюжую кучу на диване. Пришли мои издатели, тоже по имени Дэц и Дэх, и они хотели мне помочь разобраться в бедственном положении, но их обозвали свидетелями и выставили за дверь. Издатель Дэц махал мне рукой. Мол, не верь. Но труп есть труп.

Раздался звонок. Они открыли. Вошел новый Дэц.

– Менты вонючие!

На автоответчике скопились угрозы.

– Ну, что приехал? Жди сюрпризов!

– А что менты? – сказал Дэц.

– Нашли мешок с трупом.

– Деньги.

– Сколько? – покорно сказал я.

– Каждый день до конца твоей поганой жизни по десять тысяч баксов.

– Нет, – сказал я.

– Мы поживем тут, – предложила Дэх. – А ты поживи у нас. Там прохладно.

– И ключ отдай от машины, – сказал Дэц.

– Конечно, – сказал я.

Дэц принес метровую трубу в доказательство насилия.

– Они держали ее в газете.

– Вы кто? – спросил я.

– Но как же такую большую в газете? Их бы менты свинтили с улицы, – изумился я.

– Ждем девчонку.

– Здесь в подъезде девчонок не водится. Есть одна только, девятилетняя.

Меня потрясала его детективная память на мелкие детали битвы за меня.

– Парень, вали отсюда, – сказали исполнители Дэцу.

Одного Дэц уложил сразу, другой огрел его черенком от лопаты и, перепрыгнув через перила, побежал вниз. Дэц вызвал тренеров из частной спортивной школы на Зоологической улице. Второго нашли к вечеру по месту жительства в Выхино. Пытали исполнителей. Пытали заказчика. Нашли врага-женщину. Все сознались, но кто-то умер от пыток. Один за другим они выбегали из небытия, сотканные из слов и подробностей, и убегали обратно, облитые кровью, с пачкой отданных мною денег.

– Их вообще нет, – наконец, сообразил я.

– Может быть, меня тоже нет? – с тревогой спросил Дэц.

– Все-таки почему меня заказали так за недорого? – удивился я.

Я взялся за трубу. Проломил голову одному Дэцу, потом – второму Дэцу, потом – третьему Дэцу, потом я проломил голову моей служанке с бессмертной душой по имени Дэх. В белой комнате дымилась любовь слуг.

– Я – владелец нуля, – подмигнул я дружески мертвецам.

Остальные Дэцы ждали меня в подъезде, во дворе, на улице и в метро. Я позвал моих издателей Дэца и Дэх, которые еще не успели уехать домой на такси. И Клавдию Петровну Дэх тоже позвал с нами отпраздновать битую посуду.

… год

Любовь и говно

Как быть нелюбимым

Фабрика любви

О любви написано столько глупости, что скорее всего о ней вообще ничего не написано. Возможно, любовь к женщине – это сдача, та, в сущности, мелочь, которая остается в руках мужчины после его любви к Богу, но поскольку утрата религиозных контактов общеизвестна, то крупная купюра любви растрачивается сейчас повсеместно на чувство к противоположному (в основном) полу.

В авторитетном французском энциклопедическом словаре «Лярусс», выпущенном в начале XX века, слово l'amour ассоциируется исключительно с Богом и родиной, о других формах любви просто не говорится, видимо, как о недостойных и мелких предметах, а также, положим, из лицемерия. Весь XX век свелся к тому, что любовь изменила свое русло. На то есть причины. Мир обезбожился. Патриотизм был подчинен грубой идеологии. Любовь к женщине стала любовью с большой буквы и приняла характер монополии, возвелась и выродилась в зависимость.

Мир превратился в фабрику любви. Песни, фильмы, балеты, пьесы, телесериалы, романы, стихи – короче, что принято называть творчеством, в подавляющей своей массе говорит о любви. Что самое главное в жизни? И миллионы раскрытых глоток:

– Любовь!

Женские, мужские, любые журналы со страшной силой раздрачивают любовь во имя своих тиражей. На любви зарабатывается огромное количество денег, любовь как тема разогрета до предела, с нее неизвестно куда соскочить, и то, что все религии мира не любят эту любовь, представляя ее как помеху познанию жизни забыто напрочь, фактически запрещено рыночной цензурой. Вера заменена чувством еще со времен Возрождения, начавшего любовную революцию, возможно, самую успешную и длинную революцию в истории человечества, которая пришла к логическому завершению уже в наше время, и женщина в результате получила тот общественный и персональный статус, о котором она раньше и не мечтала.

В мировой постели женщина оказалась сильнее мужчины даже чисто физиологически. Вот она разлеглась: ангел Божий! Вот – задвигалась, задышала: похотливая, хитрая сука! Капризность, непостоянство, ветреность любви, ее зависимость от перепадов настроений, мимолетных видений, ромео-джульетовских препятствий, необходимых для ее возгонки и нередко ей тождественных, грязных вонючих носков, сексуальных фантазий, наконец, течения времени – то, что делало ее сюжет авантюрным и о чем трезво, рассудительно писали старые поэты, которых никто больше не читает, не изменилось, но зато изменилось другое: такая любовь выдается за единственное достойное любовное чувство и единственную жизненную опору, на которой держатся брак, семья, успех, дети, досуг, всё.