Васко Пратолини - Повесть о бедных влюбленных Страница 12

В январе мешком угля, свалившимся с кучи, Нези придавило ногу. Наступил вечер, пробило восемь часов, и Аурора подумала, что его задержало какое-нибудь дело. Около девяти раздался звонок у дверей, У Нези был свой ключ, и, услышав звонок, Аурора решила, что случилось какое-то несчастье. Пришел Отелло, сын Нези. Остановившись у порога и не глядя на Аурору, он сказал:

— Отец ушиб ногу. Он прислал тебе денег. Придет завтра вечером.

Он протянул Ауроре двадцать пять лир.

— Ты разве не зайдешь? — спросила она.

— Нет. У меня дела. Пока! — И он уже был на лестнице.

И тогда Аурора впервые по-настоящему поняла свое? положение: существовали люди, которых она оскорбила. Да, но разве сама она не была оскорблена? Разве любовник не оскорблял ее каждый вечер? Разве Нези не заставлял ее жить, как пленницу? С тех пор как его шпионку донесла ему, что Аурора разговаривает в городском саду с Ривуаром, любовник запретил ей гулять одной. Теперь ее всегда сопровождала старуха — соглядатай Нези — и она докладывала угольщику даже о мыслях Ауроры.

И все же на свете были люди, страдавшие по вине Ауроры: люди, для которых и она и ее ребенок составляв ли угрозу одним уж своим существованием. Этими людьми были Отелло и его мать. Синьора Нези была так потрясена «связью» мужа, что слегла и не вставала с постели уже седьмой месяц.

В те времена, когда «ангелы-хранители» еще жили в раю детства, они покровительствовали всем обитателям виа дель Корно. Они заступились бы перед господом богом даже за Нанни — самого настоящего уголовника, даже за Карлино, который устроил нападение на Мачисте, даже за Нези, который смачивал уголь водой и подсовывал под чашку весов кусок свинца; они бы посадили всю улицу одесную всемогущего бога отца, сотворившего небо и землю, рядом с Иисусом Христом, богочеловеком. Но синьору Нези они бы низвергли в ад — ногами в кипящую смолу, а головой в горячий пепел.

На виа дель Корно жену угольщика называли «зазнайка Креция». Когда-то она была совсем простая женщина, но богатство мужа вскружило ей голову. Она ни с кем не здоровалась, глядела на всех презрительно и, выходя на улицу, прикрывала нос и рот платком до самой площади Синьории. «Ангелы-хранители» часто играли на лестнице дома номер один, а жена Нези выскакивала и кричала им: «Рано вы начинаете по улице шляться! Прочь с моего подъезда, пошли вон!» Неприязнь, зародившуюся еще и детстве, забыть всего труднее. Как ни была несчастна Аурора, она почти радовалась, что столкнулась именно с Крецией Нези. «Если уж мне суждено иметь врага, пусть лучше моим врагом будет Креция, чем кто-нибудь другой», — думала она. И даже сейчас, когда Аурора знала, что Креция больна и страдает, она не находила в своем сердце ни капли жалости.

С Отелло было по-другому. Еще мальчиком, когда мать повсюду таскала его за собой, он смотрел на «ангелов-хранителей» ласково, словно хотел сказать: «Я вас не гоню. Очень рад, что вы играете у нас в подъезде!» С Отелло девочки всегда оставались друзьями. Когда они стали постарше, Аурора поняла, что нравится ему; это ей было приятно, и она даже подзадоривала его. Но Отелло рос каким-то хмурым, видимо, к женщинам он был пока еще равнодушен.

Став любовницей его отца, Аурора пыталась поговорить с Отелло, но юноша избегал ее. Мысль о том, что на причинила горе Отелло, вызвала у Ауроры угрызения совести. Ей захотелось все объяснить ему, но как это сделать? Между виа дель Корно и Ауророй теперь пролегал целый океан.

Однажды она спросила Нези:

— А что говорит Отелло?

— Говорит, что ты шлюха.

— Он не так уж не прав, — сказала она и закусила губу, боясь расплакаться при Нези.

Она надеялась, что после рождения ребенка Отелло придет хотя бы из любопытства. «Ведь это все-таки ез брат!»

— Ты не звал Отелло посмотреть на ребенка, — спросила она любовника. — Что он сказал?

— Сказал, что шлюхины дети его не интересуют.

«Неужели он так сказал? Нет, нет, не может быть! Отелло не должен был говорить так», — подумала Аурора.

Когда Отелло был еще мальчиком, мать решила, что он станет врачом, но отец требовал, чтобы он торговал углем и унаследовал дело Нези. Мать хотела отдать Отелло в лицей, а отец — в коммерческое училище. Впрочем, мальчик учился лениво, и когда он окончил три класса гимназии, отец забрал его в лавку, сказав жене: «Можешь чваниться, сколько тебе угодно, я, Нези, плачу за все. Но делами занимаюсь я! И сын для меня тоже коммерческое дело!»

Отелло дружил с девочками; он набивал себе карманы углем и потихоньку дарил его «ангелам-хранителям». Если он не годился в доктора, то и торговать углем не имел никакой охоты. Худенький и печальный подросток стоял на пороге лавки, смотрел на небо или развлекался игрой в плевки: учился плевать все дальше, до стены противоположного дома. Отца он боялся и слушался его беспрекословно, как повинуются тирану, стараясь угодить повелителю и попасть к нему в милость. Но угольная лавка ему опротивела. В восемнадцать лет он стал подумывать, что после смерти отца надо все продать и отправиться путешествовать. Это был робкий, нелюдимый, раздражительный юноша с рассеянным взглядом и вечно недовольным видом. Но он остался другом «ангелов-хранителей». Когда Милена обручилась, Отелло сделал ей подарок. Клара советовалась с ним, прежде чем сказать «да» Бруно. На Аурору он поглядывал иначе: она казалась ему вызывающей, смущала его своей высокой грудью и глазами, которые «так тебя насквозь и пронизывают». Но это все-таки была все та же Аурора, которую он знал с детских лет, — веселая, живая, вечно с песней на устах, и Отелло в конце концов влюбился в нее. Однако он все не решался объясниться: отец никогда бы не позволил ему жениться на дочери мусорщика.

Узнав, что старый Нези соблазнил Аурору, Отелло был потрясен больше, чем его мать и Луиза. В тот день, когда Луиза устроила «сцену» и кричала на всю улицу, так что все жители виа дель Корно высунулись из окон, Отелло ездил получать партию угля. Вечером Нези-отец пришел к нему в комнату и сказал:

— Слыхал? Ну что ж, такие истории случаются с теми, кто штаны носит! К тому же девочка мне нравится. Не моя вина, что твоя мать состарилась раньше меня. — И он спросил: — Согласен?

— Нет, не согласен, — ответил Отелло.

Нези не стал слушать дальше; он дал сыну пощечину и заорал:

— Я, Эджисто Нези, хозяин в своем доме! А тебе, щенку, дозволяется говорить «нет», только когда я разрешу! Я пришел поговорить с тобой, как с мужчиной, но вижу, что ты еще мальчишка, привыкший перечить родителям… Ну-ка, послушаем теперь твое мнение.

— Ты — Нези и знаешь, что делаешь, — смиренно сказал Отелло, словно разговор внезапно перестал интересовать его. Про себя он подумал: «Завтра я убегу! Уйду с углежогами в Апеннины».

Но он остался дома, и больше они с отцом об Ауроре никогда не говорили. Старик Нези солгал своей любовнице, для того чтобы она почувствовала себя еще более одинокой.

В тот вечер, когда на Нези свалился мешок с углем, нога у него распухла, и ему пришлось лечь. Он сказал Отелло:

— Я не могу двинуться. Аурора без гроша. Снеси ей двадцать пять лир.

— Почему ты не пошлешь подручного?

— Я, Нези, о своих делах никому не докладываю. Сейчас же иди, куда посылаю.

После неприязненного чувства, охватившего Отелло в первую минуту, он даже ощутил удовольствие оттого, что будет полезен Ауроре. «Живо, туда и обратно, — сказал ему отец, — я замечу время».

«Он ревнует, — думал Отелло по дороге. — Ко мне ревнует!» И нелюбовь к отцу (это еще не было ненавистью) приняла в его душе оттенок презрения. Сердце у Отелло билось так сильно, что он слышал его удары. Он не хотел признаться себе в том, что уже забыл об отце и думает лишь об Ауроре. Это Аурора стучалась в его сердце.

На следующий день отец снова дал Отелло двадцать пять лир.

— Сходи туда, — сказал он. — Я все еще не могу двинуться. — Затем он добавил: — Все вы меня клянете. А сколько мне стоит «вторая семья»? Всего двадцать пять лир! Да еще всегда сдача остается.

Несмотря на компрессы, нога у Нези еще больше распухла, от щиколотки до колена.

— Я пошлю подручного, — сказал Отелло.

— Посылай кого хочешь, — завопил Нези. — Кругом одни мошенники — и ты первый! Мучаюсь, как в аду!

— Мало еще тебе, греховодник! Мало! — крикнула больная жена, лежавшая в постели за стеной.

Но и во второй вечер Отелло сам отнес деньги. Он позвонил, Аурора отворила дверь и сказала:

— Я ждала тебя. Сегодня уж ты от меня не убежишь! Войди.

Она взяла его за руку и заперла дверь.

— Садись. Будь как дома.

Она прикусила губу. Ей хотелось быть любезной, а, наверно, она с первых же слов обидела Отелло.

— — Ребенок спит, — продолжала она. — Пойдем в гостиную.

(«Если Отелло придет, я должна поговорить с ним», — рассуждала Аурора сама с собой. Ребенок спал, насосавшись, как обычно по вечерам, макового отвара.)