Айрис Мердок - Дитя слова Страница 12

— Ну, так почему же ты не уходишь? Почему ты сидишь тут и пьешь, когда, судя по запаху, ты уже достаточно выпил? Ты изводишь меня, хотя, конечно, делаешь это просто так, без всякой задней мысли, да? Мы ведь по-прежнему мы, верно, дорогой? Верно?

— Нет, — сказал я. — По-моему, уже нет.

— Разве тебе не лучше быть здесь с женщиной, которая тебя любит, чем на улице под дождем и ветром? Разве не так, не так? Ах, до чего мне больно слушать эти твои непонятные угрозы, ты прямо как гангстер какой-то, специально портишь наши свидания, сидишь тут, и пьёшь, и дуешься, и все портишь, и не хочешь подарить мне еще один день, — ну почему бы нам не встречаться еще и по средам?

— Ты же знаешь, что мы не можем встречаться по средам.

— Почему? Только потому, что ты так постановил? Мне надоело жить по твоим правилам, я устала. Среда не подходит. А почему, собственно, я не могу быть с тобой и по средам?

— Среда — это особый день.

— Чем же среда — особый день?

— Среда — это мой день для меня.

— Тебе же плохо, когда ты один, — сидишь и киснешь. Ведь верно, верно?

— А я люблю сидеть и киснуть.

— Ни за что не поверю. Ты законченный лгун. Я не верю, что ты встречаешься с мистером Данкеном по понедельникам. И не верю, что по средам ты сидишь один. У тебя кто-то есть.

— Ох, Томазина, дорогая моя, зачем все усугублять, — не будь такой глупой и вульгарной и, пожалуйста, пожалуйста, убери это отвратительное воинственное выражение с лица. Я так устал.

— Устал! Устал! Я тоже устала.

— Но ты же весь день ничего не делала — только таскалась по магазинам и покупала всякое барахло.

— Я писала свою лекцию к понедельнику.

— Ха-ха.

— И потом делала куколок из перчатки.

— Куколок из перчатки — Бог ты мой! Мы сами — куколки из перчатки.

— Прекрасно. Можешь издеваться над тем, что я делаю. А я буду издеваться над тем, что делаешь ты.

— Я ведь в этом ничего не понимаю.

— И у тебя кто-то есть. Лора Импайетт. Ты встречаешься с ней по средам. Я знаю таких женщин — она коллекционирует мужчин и теперь охотится за тобой.

— Не будь занудой и не бросайся, как кошка, на других женщин. А то я начинаю думать, что ваш пол в самом деле отстает в развитии.

— Я вовсе не бросаюсь, как кошка, и говорю не вообще, а про конкретного человека!

— Это не довод, и криком ничего не добьешься.

— Ты специально выводишь меня из себя, чтобы потом унизить.

— Не моя вина, если у тебя интуитивное мышление, а не логическое. Женщины, говорят, гордятся этим.

— Если бы мы чаще встречались, мы бы меньше ссорились. Мне необходимо чаще видеть тебя. Я буду приходить к тебе на службу.

— Если ты хоть раз это сделаешь, больше ты меня не увидишь.

— А когда мы будем перекрашивать квартиру, как ты обещал? Ты говорил, что для мужчины нет более всепоглощающего и бездумного занятия, чем красить квартиру.

— Томми, так больше не может продолжаться.

— А я и не хочу, чтобы так продолжалось. Я хочу выйти замуж за тебя. Хочу иметь ребенка. Мне ведь уже тридцать четыре года.

— Я знаю, что тебе тридцать четыре года! Ты достаточно часто об этом говоришь!

— Ты отнял у меня годы жизни.

— Всего три года, моя дорогая.

— Ты обязан расплатиться за них.

— Никто за такие вещи ни с кем не расплачивается.

— Ты преследовал меня…

— Не передергивай. Это ты преследовала меня.

— Я хочу ребенка.

— Ну, так пойди и сделай его с кем-нибудь еще.

— Ты выражаешься так грубо, так вульгарно, пользуешься таким отвратительным словарем специально для того, чтоб сделать мне больно. Так ведь? Так ведь? Так ведь?

— Да перестань ты задавать мне эти идиотские, никчемные вопросы!

— А теперь кто кричит?

— Ты просто уходишь от спора, не желаешь слушать ничего, что тебе не правится.

— Я что-то не заметила, чтоб мы спорили. Я люблю тебя. И мне не нужен чей-то ребенок. Я хочу иметь ребенка от тебя…

— Ну, а я не хочу иметь этого чертова ребенка и не хочу жениться, и раз ты хочешь того и другого, значит, мы должны расстаться.

— Мы не можем расстаться.

— Если бы я мог заставить тебя поверить, что можем, все было бы в порядке.

— Вот почему я никогда этому не поверю. Мы оба друг для друга — последний шанс.

— Возможно, я — твой последний шанс. Но ты — не мой последний, слава тебе Господи! Послушай, Томми, отпусти ты меня. Пусть это будет кусок, отрезанный чистым ножом, а не мясо, выдранное с кровью.

— Ты теперь никогда не бываешь со мной хорошим…

— Как же я могу быть хорошим, когда я в капкане?

— Ни в каком ты не в капкане — так ведь про кого угодно можно сказать. Мы с тобой оба могли бы быть свободны, если бы…

— Кто тебе вообще говорит про свободу?

— Ты, ты же сказал, что сидишь в капкане.

— Плевал я на свободу, по моему глубокому убеждению, никакой свободы нет — просто мне не правится чувствовать себя связанным по рукам и ногам.

— Вообще-то почти все браки оставляют желать лучшего и…

— При том, что я вовсе не хочу жениться, ты едва ли уговоришь меня, признавая, что и наш брак будет никудышным.

— Я так не говорила, и для меня наш брак не будет никудышным, потому что я люблю тебя…

— Не нужна мне твоя любовь, Томкинс, так что этим ты меня не возьмешь. Боюсь, сегодня ты не отличаешься понятливостью.

— Но в чем причина — почему ты все портишь?

— Никакой у меня нет причины! Просто любовь может кончиться. Это — одна из кошмарных особенностей человеческой жизни. Да и вообще ты интересовала меня лишь чисто физически.

— Ах ты, паршивый врун! Есть у тебя причина все портить. Кристел.

— Нет, не Кристел. Советую быть поосторожнее, Томми.

— Она выходит замуж за Артура Фиша?

— Нет.

— Значит, ты не позволяешь.

— Осторожнее. Ты что, хочешь, чтоб я что-нибудь разбил?

— Ты считаешь, что всегда можешь справиться со мной, стоит только начать буйствовать, да? Как же тебе должно быть стыдно! Я, кстати, склеила ту вазочку, которую ты разбил. Смотри. Вещи, оказывается, можно склеить.

— Не пытайся меня растрогать — в душу ко мне тебе все равно не залезть. Ты говоришь так, будто в наших отношениях есть отдельные сложности и если их устранить, мы жили бы потом счастливо до конца своих дней, но все это не так, не так! Господи, да неужели ты не видишь, разницы между большим и малым? Правда, ни одна женщина, наверно, не способна ее увидеть.

— Кто теперь философствует?

— Не выводи меня из себя. Не хочу я жениться на тебе, даже спать с тобой больше не хочу; человеческие отношения не могут длиться долго, и наша связь исчерпала себя. Ничего не осталось — ни тайного влечения, ни даже поводов для препирательств.

— Почему же мы в таком случае препираемся?

— Потому что ты не желаешь смотреть фактам в лицо.

— Я тебе скажу, почему мы препираемся. Потому что мы с тобой связаны одной веревочкой. Ты не можешь расстаться со мной. Ты способен только болтать об этом. Если бы ты в силах был уйти, ты бы ушел. А вместо этого мы препираемся, чтобы ты мог делать вид, будто хочешь уйти и не уходишь. Почему бы тебе не посмотреть некоторым фактам в лицо?

— Если ты хочешь, чтобы я показал тебе, как уходят…

— Прекрасно. Ты, значит, не придешь в следующую пятницу — я так должна тебя понимать?

Наступило молчание — лишь окопные рамы подрагивали от порывов западного ветра, который чуть-чуть касался их, словно боясь своей силы, да по стеклам причудливым узором стекали ручейки дождя. До начала ссоры, пока у нас еще не пропал аппетит, мы приступили было к ужину (бараньи котлеты со спаржевой капустой) и немало выпили. Но и сейчас продолжали потягивать вино. Я научил Томми пить. Мы сидели за круглым столом, накрытым прелестной французской скатертью из ярко-красной ткани, густо усеянной маленькими зелеными листочками. Горели натыканные среди безделушек лампы — совсем как в лавке. Маленькая ручка Томми с пальцами, унизанными тонкими серебряными колечками с эмалью, поползла по столу ко мне. Своим вопросом Томми затянула на моей шее петлю. Ситуация складывалась привычно безнадежно. Томми во многом была права. Она действительно оказалась для меня неожиданным подарком судьбы. После того, как я оставил мысль о возможности общения с людьми, эта умная маленькая шотландочка с неясным голосом сумела все-таки найти щель в моем панцире. Потому что была умна. Она умела спорить, обладала хорошей памятью, все время будоражила мой ум, — с ней было интересно препираться даже по поводу нашего расставания. Создавалось впечатление, что препирательства эти, как она и сказала, заменяли расставание — во всяком случае, так было сегодня. При ее хорошем образовании, богатом словарном запасе и остром умишке она могла бы пробиться в жизни, если бы театр не сгубил ее. Она была пытливая и отважная и пыталась удержать меня не слезами, а словами. Мы действительно понимали друг друга, а это не так часто встречается, и теперь, отказавшись играть с нею в любовь, я тем не менее наслаждался игрой в слова — просто потому, что это была для меня одна из редких возможностей общения с другим человеком. Только дальше этого дело все равно не шло. Моя специфическая жажда обособленности неуклонно и властно тянула меня прочь от нее, моя боль тянула меня в свои одинокие объятия, прочь из этой чуждой мне атмосферы маленьких радостей. Мне хотелось теперь раз и навсегда избавиться от этих уз и поставить точку. Это стало бессмысленным, пустым времяпрепровождением. И, однако же, в тот вечер — да еще потому, что я был так измотан, я не мог сказать, что не приду в будущую пятницу. Такой подвиг был выше моих сил.