Алексей Поляринов - Пейзаж с падением Икара Страница 12

– Г-г-господин Карский, – сказал старик, затягиваясь, – я б-буду честен: вы самый к-к-крупный эксперт по Ликееву из всех, о к-ком я слышал. В-вы знаете о нем даже больше, чем я. И я очень рад этому. М-м-мне нужен именно т-такой человек, как вы.

– Пардон, я не уловил: для чего нужен?

Он снова оглянулся на Бахтина, выдохнул в его сторону еще струю дыма. Капитан Подтяжкин зажмурился и закашлялся. «Какая же ты все-таки тряпка, Леня», – подумал я.

– Д-давайте пройдемся, – сказал старик.

***

Мы вышли на улицу. Я огляделся.

– А где машина?

– Вон там, но вы ее не получите.

– Так это был блеф?

– Разумеется. Ст-т-транно, что вы не догадались сразу. Я хотел п-п-проверить, насколько вы принципиальны.

– Вы могли просто спросить. Я бы и так сказал.

Он улыбнулся, выдохнул струю дыма уголком рта.

– Так, позвольте, я проясню ситуацию, – говорил я, пока мы шагали по заснеженному тротуару в сторону набережной. – Если я правильно понял, вы подсунули мне фальшивую картину, потом – фальшивые ключи от машины, а после этого признались, что вы внук моего любимого художника.

– Все в-верно.

– А теперь ответьте мне на такой вопрос: если вы солгали насчет первых двух фактов, почему я должен верить насчет третьего – самого сомнительного, кстати?

– Я же объяснил: к-к-картина и к-ключи были проверкой, я хотел убедиться, что вы п-профессионал.

– Опять же: убедиться для чего?

– Я хочу, чт-тобы вы помогли мне доказать, что я – внук Дмитрия Ликеева.

– Ну нет, это несерьезно.

– П-почему?

– Во-первых, я сам в это не верю. Во-вторых, мы живем в двадцать первом веке: если хотите доказать родство – просто проведите эксгумацию, анализ ДНК или – что там еще обычно проводят в таких случаях?

– В том-то и п-проблема, – он на ходу раскурил новую сигарету от старого окурка. – У семьи Ликеевых тяжелая история: все они были арестованы в конце тридцатых во время сталинского террора, по разным причинам. Сам Дмитрий Михайлович Ликеев пропал без вести: скорее всего, его расстреляли где-то в застенках, как убежденного противника режима, автора провокационных картин и плакатов; а его дочь, жена и девяностолетняя мать были сосланы в лагеря. Статья 58 – контрреволюционная деятельность…

– Я знаю, что это за статья.

– В их делах есть четкая формулировка: «родственники врага народа». С-сегодня невозможно выяснить, где они п-похоронены. Поверьте, я пытался. Я сирота, мне сказали, что моя мать умерла через несколько дней после родов. В лагерной больнице не было никаких лекарств, даже спирта не было, и ей не смогли помочь. Перед смертью она попросила врача, чтобы он вписал в с-с-свидетельство о моем рождении другую фамилию. Когда он спросил: «Зачем?», она ответила: «С фамилией врага народа у него нет будущего».

– Да уж, печальная история. И неубедительная, – сказал я. – В сороковые врагом народа считался каждый четвертый. При Сталине сам народ был главным своим врагом. С чего вы взяли, что именно Ликеев – ваш дед?

– Я п-п-пытался провести собственное расследование. Работал с архивными документами. Н-н-нашел кучу с-совпадений.

– Ну, кто ищет – тот всегда найдет. Некоторые умудряются портрет Христа на сэндвиче разглядеть.

– Я понимаю, вы намекаете, что у меня н-н-навязчивая идея. Что я вижу т-т-только то, что хочу. Может б-быть. Но именно поэтому я и обращаюсь к вам. Вы – скептик по складу ума, и поэтому, я думаю, вы сможете найти настоящие д-доказательства.

– И все-таки я снова спрошу: зачем вам это?

– Я хочу знать, кто я на самом деле. Хочу обрести к-корни. Разве этого недостаточно?

Я покачал головой.

– Для меня – нет. Извините, конечно, но мне до сих пор неясен ваш мотив.

– Вы – эксперт по определению п-подлинности. Поэтому я и обратился к вам. Д-д-докажите, что я – настоящий.

– Как? Я ведь сам не верю, что вы настоящий. И потом: я теоретик искусства, люди мне неинтересны. Особенно лжецы. Давайте мыслить здраво: зачем человеку искать доказательства родства с пропавшим художником? Наследства Ликеев не оставил, это я точно знаю; все свои картины он раздарил друзьям – об этом мы можем прочитать в предпоследнем из его сохранившихся писем. Даже если вы докажете, что вы его внук – вы ничего не выиграете. Ничего.

– Я б-буду знать, что я настоящий. Я обрету к-корни. Разве этого н-недостаточно?

Я снова покачал головой.

– «Я буду знать, что я настоящий», – это не мотив, это, скорее, рекламный слоган. Вы явно чего-то недоговариваете.

Он улыбнулся и снова выдохнул дым уголком рта.

– С-скажите, господин Карский, знаете ли вы, каково это – быть с-сиротой?

– Вы не поверите: знаю.

– Бросьте! У вас б-б-были родители. Плохие или хорошие – это другой в-в-вопрос. А я в-в-вырос в приюте. И я могу вам т-т-точно сказать, что главная цель любого сироты – обрести корни.

– Вы начитались Диккенса.

– Д-диккенс здесь ни при чем. Это д-дело принципа. Я успешный человек, я всего в жизни д-д-добился сам, у меня двое детей и п-п-пятеро внуков. Недавно младший внук спросил у меня, кем были мои предки. Представляете, что я почувствовал? Бессилие. И д-д-должен вам сказать – это самое мерзкое чувство на свете. Всю жизнь люди н-н-называют меня в-выдумщиком и фантазером, когда я говорю, что я – внук великого художника. Даже мои дети не верят мне. Даже они! Поэтому я и хочу доказать, что я прав, что я – не с-с-сошел с ума. Не надо улыбаться, я понимаю, как г-глупо это звучит.

– О, это звучит совсем не глупо. Это звучит трогательно… и неубедительно. Это звучит по-диккенсовски, – разговор навевал на меня скуку; чтобы избавиться от собеседника, я посмотрел на воображаемые часы на запястье. – Знаете что: я опаздываю. Было приятно с вами познакомиться. Прощайте.

Я уже переходил дорогу, когда заика крикнул вслед:

– У меня есть доступ к архивам.

Я оглянулся.

– Что?

– Вы с-с-слышали. У меня есть д-д-доступ к архивным м-материалам ЧК за тридцать девятый и сороковой годы. Есть стенограммы допросов Ликеева и его родс-с-ственников. В своей книге вы жаловались, что у вас нет этих б-бумаг. Они у меня.

Я покачал головой.

– Очередной блеф.

Он зажег новую сигарету – уже третью.

– Думаете?

– Уверен.

Он достал из внутреннего кармана пальто большой, желтый конверт.

– Здесь первые семь ст-т-траниц. Этого хватит для экспертизы и установления п-п-подлинности.

– С чего вы взяли, что они мне нужны?

– Б-бросьте! Я ч-читал ваше дело: в 2003 году в-вас судили за взлом с проникновением в здание архива, в Питере. Вы в-ведь искали именно эти бумаги. И вот – я готов отдать их в-в-вам.

Я выдержал паузу, облизнул губы.

– Допустим, вы не врете. Но… откуда они у вас?

– Бросьте, Ан-н-ндрей Ан-н-ндреич. В-вы же ученый. Я знаю вашу породу. Давайте будем честными: даже если я скажу, что ук-к-крал их и в процессе кражи жестоко убил беременную женщину, это ведь никак не повлияет на ваше желание их изуч-ч-чить. Я прав?

Я долго смотрел на протянутый конверт, – и все-таки взял его.

– Вы правы – мне плевать на беременных женщин. Но это не значит, что я согласен вам помочь. Я должен все проверить.

– Ну, разумеется! Я п-п-понимаю, – он улыбнулся и снова выдохнул дым уголком рта. – Давайте сделаем так: вот м-м-м-моя карточка, когда созреете – позвон-н-ните.

Я взял визитку:

– «Дмитрий Михайлович Ликеев-Марейский». Двойная фамилия?

– Марейским меня нарекли в детском приюте. А Ликеевым я стану, если вы поможете мне доказать родство, – он прикоснулся к моему плечу. – Не спешите с ответом. У меня предчувствие, что мы сработаемся. До свиданья, Андрей Андреич.

– До свиданья, Лжедмитрий.

В моем любимом кафе (что на улице Белинского) на стене висит репродукция картины Питера Брейгеля «Пейзаж с падением Икара». Я часто прихожу сюда, просто поглазеть; заказываю зеленый чай, чтобы отшить официанта, и весь вечер разглядываю шедевр. Главная мысль картины заключена в одном слове: «равнодушие» – ведь никто из персонажей (ни рыбак, ни пастух, ни пахарь, ни даже овцы) не заметил падения Икара. Художник изобразил героя в момент столкновения с водой – только ноги и торчат. Меня всегда поражала одна деталь: ведь эти люди на картине наверняка слышали всплеск воды, но при этом никто даже не обернулся –  всем плевать – каждый занят своим маленьким и только ему нужным делом.

Пока я думал об этом, за мой столик подсел Петр и вместо приветствия сказал:

– Пожалуй, сначала я должен извиниться.

– За что?

– Ну, ты знаешь, – он отвел взгляд и неопределенно махнул рукой, – тот инцидент у тебя дома. Пойми, я ведь был пьян…

– Да-да, я помню: «ВДРЕБЕЗГИ-И-И»!

– …и тогда я еще не знал, честное слово, не знал о твоем отце…