Олдос Хаксли - Желтый Кром Страница 12

Дэнис не ответил. Она раздражала его. Из кресла у камина доносился низкий голос Присциллы.

—Скажите мне, мистер Барбекью-Смит, — вам все известно о науке, я знаю. — Из кресла мистера Барбекью-Смита раздалось протестующее восклицание. — Эта теория Эйнштейна... Она, кажется, может опрокинуть весь звездный мир. Я так беспокоюсь за мои гороскопы. Видите ли...

Мэри возобновила атаку.

— Кто из современных поэтов вам больше нравится? — спросила она.

Дэнис не на шутку разозлился. Почему эта назойливая девица не оставит его в покое? Ему хотелось слушать эту ужасную музыку, смотреть, как они танцуют, — с каким изяществом, словно созданы друг для друга! — хотелось лелеять свое горе в одиночестве. А она пришла и устроила ему этот идиотский допрос. Как «Вопросы Мангольда»: «Назовите три болезни пшеницы...» Кто из современных поэтов вам больше нравится?

— Блайт, Майлдью и Смат[7], — ответил он с лаконичностью не знающего сомнений человека.

Прошло несколько часов, прежде чем Дэнис сумел наконец уснуть в эту ночь. Он испытывал неясные, но мучительные страдания. Причиной их была не только Анна, но и он сам, будущее, жизнь вообще. Вселенная. «Ужасно труден этот юношеский возраст», — то и дело повторял он про себя. Но тот факт, что он знал свою болезнь, не помог ему исцелить ее.

Сбросив одеяла на пол, он решил искать облегчения в сочинении стихов. Ему хотелось заключить в слова свою безымянную тоску. Приблизительно через час в скрипе пера и помарках родились на свет девять более или менее законченных строк.

Чего хочу, не знаю сам,В июльский теплый этот вечер,Прислушиваясь к голосамТвоим, о разомлевший ветер!Чего хочу я и к чемуСтремлюсь душою — не пойму.По рекам времени кочуя,Не знаю сам, чего хочу я,Не знаю сам[8].

Дэнис прочитал стихи вслух, потом бросил в корзинку исписанный лист и снова лег в постель. Через несколько минут он уже крепко спал.

Глава одиннадцатая

Мистер Барбекыо-Смит уехал. Автомобиль умчал его на станцию, и в воздухе еще стоял легкий запах выхлопных газов. Пожелать ему счастливого пути вышли к воротам почти все обитатели Крома. Теперь они шли назад к террасе и саду,, обходя дом вокруг. Все молчали, никто не решался заговорить об уехавшем госте первым.

—Итак? — сказала наконец Анна, повернувшись к Дэнису и вопросительно подняв брови. Кто-то должен был начать.

Дэнис отклонил приглашение, переадресовав его мистеру Скоугану.

— Итак? — сказал он.

Мистер Скоуган не ответил. Он просто повторил вопрос:

— Итак?

Подвести итог предоставлялось Генри Уимбушу.

— Весьма приятное дополнение к нашему собранию, — сказал он похоронным тоном.

Занятые своими мыслями, они спускались по тисовой аллее, которая, обходя террасу сбоку, вела вниз, к бассейну. Здание нависало над ними своими башнями, необыкновенно высокое, и тридцать футов искусственной террасы добавлялись к семидесяти футам его кирпичного фасада. Стремительно взмывали вверх вертикальные линии трех башен, усиливая впечатление ошеломляющей высоты. У края бассейна все остановились и оглянулись.

— Человек, построивший этот дом, знал свое дело, — сказал Дэнис— Это был архитектор!

— Вы так думаете? — задумчиво спросил Генри Уимбуш. — Сомневаюсь. Дом построил сэр Фердинандо Лапит, выдвинувшийся во время царствования Елизаветы. Он наследовал это поместье от своего отца, которому оно было даровано во время гонения на монастыри. Ведь Кром был раньше монастырем, а этот бассейн — прудом, в котором монахи разводили рыбу. Сэру Фердинандо недостаточно было просто приспособить для себя старые монастырские здания. Используя их как каменоломни для сооружения амбаров, коровников и надворных построек, он возвел для себя грандиозное новое кирпичное здание — то, которое вы сейчас видите.

Он махнул рукой в направлении дома и замолчал. Суровый, величественный, даже, пожалуй, грозный, Кром нависал над ними.

— Замечательно в Кроме то, — сказал мистер Скоугап, не упустивший возможности вставить слово, — что он представляет собой столь бесспорное и явное произведение искусства. Он не ищет компромисса с природой, но смело противостоит ей и восстает против нее. Он не уподобляется замку Шелли из «Эпипси-хидиона», который, если мне не изменяет память,

Не сотворен искусством человека,Из недр земли вознесся ясным днем.Есть нечто титаническое в нем,Неотделим от гор, воздушен, строен,Он точно из камней живых построен[9].

Нет, нет, подобной чепухи о Кроме не скажешь. Спору нет, крестьянские лачуги действительно должны выглядеть так, как если бы они выросли из земли, к которой привязаны их обитатели. Но дом образованного и цивилизованного человека, человека утонченного вкуса ни в коем случае не может выглядеть так, словно он сделан из глины. Он скорее должен подчеркивать, как далеко он отстоит от жизни природы. Со времен Уильяма Морриса — это факт, который мы в Англии не в состоянии понять. Цивилизованные, с утонченным вкусом люди всерьез изображали из себя крестьян. Отсюда стилизация, искусство и ремесла, архитектура загородных домов и все прочее. У нас в пригородах вы можете увидеть бесчисленные ряды повторяющих друг друга нарочито причудливых подражаний деревенской лачуге и подделок под нее. Лачуга, которая в соответствующей среде, без сомнения, имеет свою прелесть, в ней тоже «есть нечто титаническое», — лачуга появилась на свет вследствие бедности, невежества и ограниченного выбора материалов. Ныне мы используем наши деньги, технические знания, огромное разнообразие материалов для строительства миллионов псевдолачуг в совершенно неподходящей для этого среде. Это ли не предел скудоумия?

Генри Уимбуш поспешил схватить нить своей прерванной речи.

— Все, что вы говорите, дорогой Скоуган, определенно очень справедливо, очень верно, — начал он. — Но я, однако, сомневаюсь, разделил ли бы сэр Фердинандо ваши взгляды на архитектуру и даже имел ли он вообще какие-нибудь взгляды на нее. При постройке этого здания сэра Фердинандо беспокоила, в сущности, только одна мысль — о надлежащем расположении отхожих мест. Санитарные устройства были главным интересом его жизни. В тысяча пятьсот семьдесят третьем году он даже опубликовал по этому вопросу небольшую книгу — ныне это огромная библиографическая редкость — под названием «Некоторые интимные советы одного из членов Ее Величества Тайного совета», и в этой книге проблема рассматривается с величайшей эрудицией и тонкостью. Его ведущий принцип в санитарном устройстве дома — отделить отхожие места возможно дальше от сточных приспособлений. Отсюда неизбежно вытекало, что их следовало поместить в самой верхней части дома и соединить вертикальными шахтами с подземными ямами и стоками. Не следует думать, что сэром Фердинандо руководили только материальные и чисто гигиенические соображения, ибо, когда он отводил для отхожих мест столь высокое место, то имел в виду и определенные высокие духовные мотивы. Поскольку, утверждает он в третьей главе своих «Интимных советов», наши естественные нужды низменны, как у животных, мы, удовлетворяя их, склонны забывать о том, что являемся благороднейшими творениями во Вселенной. Для нейтрализации этого неблагоприятного воздействия он предложил, чтобы отхожее место в каждом доме было помещено возможно ближе к небу, чтобы в нем обязательно были окна, из которых открывалась бы широкая и величественная панорама, и чтобы стены в этих покоях были уставлены книжными полками, содержащими все самые зрелые плоды человеческой мудрости — такие, как «Книга притчей Соломоновых», «Об утешении, доставляемом философией» Боэция, «Афоризмы» Эпиктета и Марка Аврелия, «Руководство христианскому воину» Эразма Роттердамского, и все другие труды, античные или современные, которые отвечают благородству человеческой души. В Кроме он получил возможность претворить свои теоретические принципы в жизнь. Он расположил отхожие места на самом верху каждой из трех возвышающихся над зданием башен. Оттуда до самого низу — а это, надо сказать, более семидесяти футов — и далее через подвалы шли шахты прямо к системе трубопроводов с проточной водой, проложенных под землей на уровне фундамента верхней террасы. Стоки выводились в реку в нескольких сотнях ярдов ниже рыбного пруда. Общая глубина шахт от верха башни до подземных трубопроводов составляла сто два фута. Восемнадцатый век с его страстью к модернизации смёл этот памятник санитарно-технического искусства. Если бы не предание о нем и не подробное описание, оставленное сэром Фердинандо, мы вообще никогда бы не узнали о существовании этих великолепных отхожих мест. Мы могли бы даже предположить, что сэр Фердинандо построил дом по столь оригинальному и прекрасному проекту из чисто эстетических соображений...