Джон Стейнбек - О мышах и людях Страница 12

Ленни сказал тихо:

– Я вам правду говорю. Купим маленькое ранчо, и будет нас земля кормить.

Горбун поудобнее устроился на койке.

– Садись, — сказал он. — Вот сюда, на бочонок из-под гвоздей.

Ленни, скрючившись, сел на низкий бочонок.

– Вы мне не верите, — сказал Ленни. — Но это правда. Чистая правда, спросите у Джорджа.

Горбун подпер розоватой ладонью черный подбородок.

– Ты повсюду с Джорджем ездишь, да?

– А как же! Мы с ним всегда вместе.

– Иногда он говорит, а ты не можешь взять в толк, об чем, — продолжал Горбун. — Верно? — Он наклонился вперед, вперив в Ленни острый взгляд. — Верно?

– Да… иногда.

– Он говорит, а ты в толк не можешь взять, об чем?

– Да… иногда… Но не всегда…

Горбун еще больше наклонился вперед, сдвинувшись, на край койки.

– Ты не подумай, будто я из южных негров, — сказал он. — Родился здесь, в Калифорнии. У моего отца было ранчо — акров десять земли, он там кур разводил. К нам приходили играть белые дети, и я иногда играл с ними. Среди них попадались и добрые. Моему старику это не нравилось. Я долго не мог смекнуть, почему. Но теперь-то знаю. — Он замолчал в нерешительности, а когда снова заговорил, голос его зазвучал мягче. — На много миль вокруг нашего ранчо ни одной негритянской семьи. И здесь, на этом ранчо, кроме меня, нету ни одного негра, и в Соледаде только одна семья. — Он засмеялся. — Мало ли чего черномазый наговорит, невелика важность.

– А как вы думаете, — спросил Ленни, — скоро щенков можно гладить?

Горбун снова засмеялся.

– Да уж, что тебе ни скажи, дальше не пойдет. Ну, через неделю-другую щенки подрастут. А Джордж себе на уме. Говорит, а ты ничегошеньки не понимаешь. — В волнении он подался вперед. — Тебе все это черномазый толкует, черномазый горбун. Нечего и внимание обращать, понял? Да ты все одно ничего не запомнишь. Я видел такое многое множество раз, даже счет потерял — один разговаривает с другим, и ему все едино, слышит ли тот, понимает ли. И так всегда, разговаривают ли они или же сидят молча. Это все едино, все едино. — Мало-помалу придя в волнение, он хлопнул себя по колену. — Джордж может болтать тебе всякую чепуху, все что угодно. Ему важно лишь, что есть с кем поговорить. Просто надо, чтоб кто-то был рядом. Только и делов.

Он замолчал. Потом заговорил тихо и уверенно:

– А что, ежели Джордж не приедет? Ежели он забрал свои пожитки и больше никогда не вернется? Что тогда?

Наконец до Ленни дошел смысл.

– Как это так? — спросил он.

– Я говорю — а что, ежели Джордж уехал нынче в город, а там — поминай как звали. — Горбун, казалось, торжествовал. — Что тогда? — повторил он.

– Не может быть! — крикнул Ленни. — Джордж нипочем этого не сделает. Мы с ним давно вместе. Он вернется… — Но он уже поддался сомнению. — А вы думаете он может не вернуться?

Горбун усмехнулся, злорадствуя над его отчаяньем.

– Никто не знает наперед, чего человек может сделать, — сказал он невозмутимо. — Иной раз он, положим, и хотел бы вернуться, да не его воля. Вдруг его убьют или ранят, тогда уж он никак не сможет вернуться.

Ленни мучительно пытался понять его слова.

– Джордж этого не сделает, — повторил он. — Джордж осторожный. Его не ранят. Его ни разу не ранили, потому как он очень осторожный.

– Ну, а вдруг он не вернется. Что ты тогда будешь делать?

Лицо Ленни исказилось от напряжения.

– Не знаю. А к чему вы это? — крикнул он. — Это неправда! Джорджа не ранили.

Горбун пристально поглядел на Ленни.

– Хочешь, я скажу тебе, чего тогда будет? Тебя схватят и упекут в психушку. Наденут на тебя ошейник, как на собаку.

Глаза Ленни вдруг помутились, в них сквозила ярость. Он встал и грозно шагнул к Горбуну.

– Кто это ранил Джорджа? — спросил он.

Горбун сразу осознал опасность. Он отодвинулся.

– Я просто так говорю — а вдруг его ранили, — сказал он. — Джорджа никто не трогал. Он цел и невредим. Он вернется.

Ленни стоял над Горбуном.

– Зачем тогда говорить — а вдруг? Никто не смеет говорить, что тронет Джорджа.

Горбун снял очки и потер ладонью глаза.

– Садись, — сказал он. — Джорджа никто не трогал.

Ленни с ворчанием снова уселся на бочонок.

– Никто не смеет говорить, что тронет Джорджа, — повторил он.

Горбун сказал терпеливо:

– Может, теперь ты наконец сообразишь самую малость. У тебя есть Джордж. Ты знаешь, что он вернется. Ну, а ежели предположить, что у тебя никого нету. Предположим, ты не можешь пойти в барак и сыграть в карты, потому что ты негр. Понравилось бы тебе? Предположим, пришлось бы сидеть здесь и читать книжки. Само собой, покуда не стемнеет, ты мог бы играть в подкову, но потом пришлось бы читать книжки. Только книжки не помогают. Человеку нужно, чтоб кто-то живой был рядом. — Голос Горбуна звучал жалобно. — Можно сойти с ума, ежели у тебя никого нету. Пускай хоть кто-нибудь, лишь бы был рядом. Я тебе говорю! — крикнул он. — Я тебе говорю: жить в одиночестве очень тяжко!

– Джордж вернется, — испуганно уговаривал Ленни сам себя. — Может, он уже вернулся. Пойду погляжу.

Горбун сказал:

– Я не хотел тебя стращать. Он вернется. Это я про себя говорил. Сидишь тут один по вечерам, читаешь книжки, или думаешь, или еще чем займешься. Иногда сидишь вот так, один-одинешенек, задумаешься, и некому тебе сказать, что правильно, а что нет. Или увидишь чего, но знать не знаешь, хорошо это или плохо. И нельзя обратиться к другому человеку да спросить, видит ли он то же самое. Ничего не поймешь. И объяснить некому. Мне здесь такое привиделось! И не был я пьян. Может, во сне приснилось. Будь рядом со мной кто, он бы сказал мне, спал я или нет, и тогда все стало бы ясно. А так я просто ничего не знаю.

Горбун смотрел в окно.

Ленни сказал с тоской:

– Джордж меня не бросит. Я знаю, никогда не бросит.

Горбун продолжал задумчиво:

– Помню, как я еще ребенком жил у своего старика на ранчо, он там кур разводил. Росло нас трое братьев. Мы никогда не расставались, никогда. Спали в одной комнате, на одной кровати — все трое. А в саду у нас клубника росла, на лугу — люцерна. Помню, в погожее утро мы чуть свет выпускали кур на этот самый луг. Мои братья садились верхом на загородку и присматривали за ними, а куры все до единой белые.

Постепенно Ленни заинтересовался.

– Джордж говорит, что у нас будет люцерна для кроликов.

– Для каких кроликов?

– У нас будут кролики и ягоды.

– Ты спятил.

– Будут. Спросите сами у Джорджа.

– Ты спятил, — снова сказал Горбун с презрением. — Я видывал, как сотни людей приходили на ранчо с мешками, и головы у них были набиты таким же вздором. Сотни людей приходили и уходили, и каждый мечтал о клочке земли. И ни хрена у них не вышло. Ни хрена. Всякий хочет иметь свой клочок земли. Я здесь много книжек перечитал. Никому не попасть на небо, и никому не видать своей земли. Все это одно только мечтанье. Люди беспрерывно об этом говорят, но это одно только мечтанье.

Он замолчал и поглядел на распахнутую дверь, потому что лошади беспокойно зашевелились и уздечки звякнули. Послышалось ржанье.

– Кажется, кто-то пришел, — сказал Горбун. — Может, Рослый. Иногда он заходит сюда раза два, а то и три за вечер. Таких возчиков поискать. Редкий хозяин о своей скотинке так заботится.

Горбун с трудом встал и подошел к двери.

– Это вы, Рослый? — спросил он.

Отозвался Огрызок:

– Рослый в город уехал. Скажи, ты, случаем, не видал Ленни?

– Это ты про того здоровенного малого спрашиваешь?

– Да. Не видал его?

– Здесь он, — бросил Горбун отрывисто. Потом вернулся к койке и лег.

Огрызок остановился на пороге, поскреб культю и сощурился от света.

Внутрь он не вошел.

– Слышь, Ленни. Я тут все думал о кроликах…

– Можешь войти, ежели хочешь, — проворчал Горбун.

Старик даже сконфузился.

– Не знаю, право слово. Ежели ты, конечно, позволишь…

– Входи. Уж коли другие входят, стало быть, можно и тебе. — Горбун с трудом скрыл свою радость под сердитой гримасой.

Огрызок вошел, все еще конфузясь.

– А у тебя тут уютненько, — сказал он Горбуну. — Наверно, хорошо иметь отдельную комнатенку.

– Ясное дело, — сказал Горбун. — И навозную кучу под окном. Чего уж лучше.

– Говори о кроликах, — вмешался Ленни.

Огрызок прислонился к стене подле висевшего на ней рваного хомута и снова поскреб культю.

– Я здесь уже давно, — сказал он. — И Горбун тоже. А ведь я в первый раз в этой клетушке.

– Кто ж заходит в жилище черномазого, — хмуро сказал Горбун. — Сюда никто не заходит, окромя Рослого. Он, да еще хозяин, а больше — никто.

Старик поспешно переменил разговор.

– Рослый — лучший возчик на всем белом свете.

Ленни наклонился к Огрызку.