Криста Вольф - Размышления о Кристе Т. Страница 12

Многие из знавших ее в то время утверждали, будто она чужда действительности. Правда такова: она никогда не могла рассчитать свои средства. Она курила, покупала дорогое мыло, могла без долгих раздумий усесться в какой-нибудь из новых столовок и взять себе на десять марок студня с жареной картошкой и съесть все это, постанывая от удовольствия. А потом, уже окончательно сойдя с ума, пила вино, да и насчет общества — когда у нее возникала потребность в обществе — она была не очень-то разборчива. Она выспрашивала каждого; если человек начинал уклоняться, обрывала его на полуслове: мне не нужны толкования, дорогой мой, только правда действительности, только подлинная жизнь. С этой жаждой действительности приходила она на семинары, но ученые высказывания о книжках не утоляли ее жажды, она наблюдала, как вторично сходят в гроб писатели древности, ибо они нас не удовлетворяют. И мы хладнокровно перешагиваем через них со всем их несовершенством. Но Криста Т., податливая на любовь и благоговение, по вечерам, когда оставалась в аудитории, пересидев всех, снова извлекала их на свет божий. Голоса, которые в течение дня больше не звучали в спорах, — ибо бурные споры прежних лет сменились единодушием, — а произносили лишь монологи по одним и тем же текстам из хрестоматии, — ночью они вновь оживали в ней. Власть фактов, в которую мы верили… Но что такое власть? И что такое факты? И разве размышление тоже не порождает их, факты? Или, по крайней мере, подготавливает их возникновение? Пилот , так записала она на полях одной тетради, сбросивший бомбу на Хиросиму, попал в сумасшедший дом .

Она собралась домой. Перед цветочным магазином в Старом городе стояло с десяток людей. В молчании они ждали, когда в полночь, всего лишь на несколько часов, откроется цветок редкой, ярко освещенной орхидеи. Молча присоединилась Криста Т. к этой группе. Потом, умиротворенная и исполненная смутного недовольства, пошла дальше.

Позднее она не могла вспомнить, как добралась до своей комнаты, как попала в постель. Прежде чем открыть глаза на другое утро, она успела проспать контрольную работу. Она подошла к окну и увидела, что в палисаднике остались лишь островки снега. Скоро, подумала она, радуясь без причины, опять настанет время мыть декоративные камни в палисаднике. И она смеялась и пела и прошла на кухню к мадам Шмидт и убедила ту, что ей, Кристе Т., ну никак не обойтись без ванны в середине недели. Мадам Шмидт со вздохом уступила: только смотрите, чтобы вода не перелилась через край! Криста Т. все еще смеялась и напустила воды до самого края. Потом оделась во все чистое и на последние деньги купила себе дорогую книгу о птицах, которую давно уже хотела иметь. Усевшись в потертое кожаное кресло, она спокойно листала свою покупку. Завтра она придумает какую-нибудь уважительную причину, причем она не сомневалась, что в нужный момент ей подвернется достаточно убедительная.

7

Стою на крыше, город под ногамиМне счастье городское открывает,Уже разлегся сумрак меж домами,И луч зари на башнях догорает.

Еще взмывают ласточки высоко,И зелень неба чуть захолодала,Но волны света падают из оконИ черной толчеей полны кварталы.

В цветущей липе сладкий запах лета.И хочется запеть хотя б вполсилы.Мне всю бы ночь стоять здесь до рассвета. —Спускаюсь в комнат мрачные могилы.

Двенадцать, тринадцать лет, которые у нее еще остались. Следует ли пожелать, чтобы она раньше нашла для себя подходящую формулу? Чтобы разобралась в себе самой? Чтобы спало напряжение? Чтобы меньше стала амплитуда колебаний между непринужденным, счастливым взлетом и страшным падением? Этого я не знаю…

Она придерживалась того взгляда, что человек должен повидать все краски. Я же, подвластная искушению находить хорошим и разумным все, что ни случилось с ней или благодаря ей, я кладу перед собой ее стихотворение, когда мне хочется позлиться. Отдельный листок, единственный, сохранившийся, можно сказать, вопреки своему назначению. Об утерянных ничего не известно и не должно быть известно. Да и этот при ее жизни никто не видел. И нетрудно угадать почему. У нее был безошибочный вкус. Конечно же, она смеялась над своими рифмами, без жалости отбрасывая «меж домами» и «волны света» и браня «сладкий запах лета». Во всяком случае, даже она ничего не сумела бы возразить против простоты целого, против интонации подлинного чувства. И не могло быть ничего более трогательного, чем точка в конце строфы. Четыре точки — в последней, тире — между третьей и четвертой строками: между желанием и преодолением, между тоской и отвержением тоски: — Мне всю бы ночь стоять здесь до рассвета. — Спускаюсь в комнат мрачные могилы .

Случайность? Обещание? Разве это, пусть еще беспомощное, пусть сделанное из необработанного материала, не должно было побуждать ее пробовать силы снова и снова? Двенадцать строчек, выцветшие чернила, лист бумаги, обреченный на утерю и, однако ж, не утерянный.

Она отдалась на волю течения. Еще тринадцать лет. Четыре места жительства. Две профессии. Один муж, трое детей. Одно путешествие. Болезни, пейзажи. Несколько человек осталось, несколько прибавилось. На это времени хватило. Больше всего ей недоставало времени. Впрочем, как можно сказать это с уверенностью?

По счастью, жизнь сама приводит в движение действие романов, хотя происходит это лишь вследствие редкостной непоследовательности нашей души. Итак, романтический эпизод из времен ее студенчества. Костя — так она называла этот эпизод. Костя или Красота.

Узор едва просвечивает.

Чего не хватает миру, чтобы достичь совершенства? Прежде всего и уже давно — совершенной любви. Пусть она нужна нам ради воспоминаний, о которых надлежит позаботиться заблаговременно, пусть сначала, во всяком случае, все было только для виду. Кто сказал любовь? Любовь принято скрывать, безответную любовь прячут в себе, как дурную болезнь, но эти двое, просто нельзя было удержаться от смеха, когда они стояли рядом. А можно шутки ради отойти в сторону, можно дать им выговориться, им все равно не выговориться до конца. Пустяк. Можно еще перехватить нерешительный взгляд Кости, господи, он просто не дорос до этой истории, посмотрим, как он выпутается, беда в том, что он слишком красив.

Пусть сначала в деле участвовали только глаза, которые не могли оторваться от Кости. Как он ей нравился! Когда он сидел рядом с ней, ему не разрешалось поворачивать голову, она начинала рычать, потому что желала любоваться его профилем. И он застывал, хотя оба не могли не знать: это всего лишь недоразумение, такое же, как утверждение, будто человек рожден для счастья. Такие премудрые речи вели они между собой, чтобы дело не пошло всерьез. Мы не позволим принуждать себя, это решено, в первую очередь не позволим самим себе. Если я тебя люблю, какое тебе до этого дело? Твое дело — сидеть тихо, рядом со мной и чтоб я могла смотреть на тебя, только не поворачивай головы, не то я начну рычать. Неволить тебя я не хочу. Мы просто будем идти друг подле друга.

Он был не таким уж простодушным, но он принял условия. Занятная игра, упражнение для свободного времени, на самом краю действительности. Вызывать колебания воздуха, избегать реальных прикосновений. Обуздывать чувство. Но если чувства вообще нет? Ах, несмотря на неизменную улыбку, она давно уже запуталась в этой сети. Глаза открыли простор чувствам, приключение началось: самая удивительная, самая бестелесная ее любовь. Но основной узор все равно просвечивает: безоглядная отдача, к чему бы это ни привело, недостаток осторожности и сдержанности. Глубина переживания до самого донышка. Уж если играть, так с полной отдачей.

А я тебя разгадал, говорит он ей однажды. Я понял, какую комедию ты передо мной разыгрываешь. И она понимает, что он испугался, как бы не встретить себя самого, не разгадать комедию своего тщеславия, которую она любит — именно это слово: любит — и не желает потерять, и она в ответ смеется: ну, разыгрываю, а тебе что за печаль? И тем возвращает ему легкость, безответственность, подтверждение его безупречности, все, что ему так нужно. Его мораль — как оружие, его целомудрие — как броню, ибо окружающий мир подступает к нему всеми своими формами, красками, запахами, для которых у него нет сил. Она же, безоружная, беззащитная, наделена силой, она улыбающаяся, играющая, уязвленная любовью.

Беттин, говорит он, и Аннет больше нет на свете, неужели ты этого не знаешь?

Другими словами? — спрашивает она.

Другими словами, ты несовременна.

Да, говорит она, может быть. Значит, я недолго проживу. Зато ты, мой дорогой Костя, ты достигнешь глубокой старости, не пойми это как упрек. Ну засмейся же! Видишь, я тоже смеюсь. Однажды я задала одному человеку три проверочных вопроса. На один он ответил почти правильно, на другой — неправильно, на третий не ответил вовсе. Вполне приличный результат. Он всегда говорил «целиком и полностью», я не уставала удивляться.