Хербьёрг Вассму - Седьмая встреча Страница 12

Они вошли, как раз когда Эмиссар призывал мать и Эли бережно относиться к дарам Божьим. Не выпуская из рук своего свертка, Морген шмыгнул к печке, к ящику с торфом.

Эмиссар стоял возле умывальника и, обращаясь к зеркалу на стене, говорил таким голосом, каким обычно читал свои проповеди. Мать принесла ему мисочку для бритья с горячей водой. Потом она налила воды в оцинкованный таз и поднесла его к ящику с торфом.

— Мойте руки! — сказала она детям, не обращая внимания на речи Эмиссара.

Руфь схватила мыло и начала тереть руки, но Йоргену мешал его сверток.

Был четверг, и Эмиссар должен был вечером читать проповедь в молельном доме. В этих случаях он непременно брился. Сперва он взбил пену, потом выдвинул вперед подбородок и стал скрести его бритвой. При этом он все время косил глазом на бритву.

Мать возилась у кухонного стола, она молчала. Это побудило Эмиссара углубиться в вопрос о дарах Божиих. Когда у него на левой щеке осталось всего два клочка пены, а мать так и не проронила ни слова, он опустил бритву и грустно уставился в зеркальце для бритья.

Руфь сидела тише воды, ниже травы. Йорген сунул анорак за спину и пытался вымыть руки, не вставая с места.

— Не знаю, способны ли вы понять, что чувствует человек, которому родные отказывают в уважении в собственном доме? Я пытался серьезно поговорить с вами об этом мешке муки. Но ответил ли мне кто-нибудь из вас? Никто! Хотя вам прекрасно известно, что я на тачке привез мешок из лавки и отнес его в кладовку. На собственном, можно сказать, горбу. И что же? Как с ней обошлись? Вы как дикари пустили ее по ветру!

Сначала глаза у него блестели и голос был добрый, но постепенно в нем зазвучали железные нотки, знакомые им по собраниям в молельном доме. Казалось, звучал голос наказания Господня. «Бог все видит, — говорил он. — И гнев Его справедлив. Того, кто забудет о Боге, ждет погибель».

Мать ходила, занятая своим делом, но вид у нее был такой, что ее терпение вот-вот лопнет. Она поставила перед Эмиссаром чашку кофе и блюдо с лепешками. Пустить муку на ветер означало пустить ее на лепешки. Тем не менее, Эмиссар с первой чашкой съел три штуки.

Эли тут же оказалась рядом с кофейником и хотела налить ему еще кофе, но он остановил ее.

— На чашке грязь! Смотри, какой грязный край! — указал он.

Эли наклонилась посмотреть. Эмиссар шлепнул ее по руке, она выронила кофейник, и из него брызнула коричневая струя. Эмиссар вскочил, коричневая лужа разлилась по клеенке и по полу.

— Какая ты неловкая!

— Ну, хватит! — Мать подбежала к ним. Эли заплакала.

— У Эли месячные, оставь ее в покое! — бросила мать, вытирая тряпкой пролитый кофе.

— Что за грязные разговоры перед блюдом с лепешками! — возмутился Эмиссар.

Прежде чем они сообразили, что случилось, мать плеснула кофейную гущу в свежевыбритое лицо Эмиссара. Лицо и рубашка покрылись коричневыми пятнами.

Эмиссар вскочил, лицо у него побагровело.

Йорген хотел прошмыгнуть в дверь, но Эмиссар опередил ни и с хватил за загривок, не спуская глаз с Руфи, которая тоже хотела убежать.

— Я живу в доме, где свил себе гнездо сам дьявол! Остановись, мальчик! Смотри на дело рук твоей матери!

Он тряхнул Йоргена с такой силой, что Йорген выронил анорак порванным рукавом вверх. Брит вскрикнула, не успев подумать о последствиях. Теперь и Эмиссар увидел порванный рукав. Все увидели. И Йоргену не помогло даже то, что он спрятался за спину матери.

Руфь сковала усталость. Необоримая усталость. Ее как будто одолевал сон. Как будто пол разверзся у нее под ногами, и ей осталось только рухнуть в эту пропасть. Вместе с Моргеном. К сожалению, это было невозможно.

Йорген начал заикаться еще до того, как Эмиссар открыл рот. Руфь подумала: надо сказать, что это я виновата. Но усталость сковала ее. Боже всемогущий, ведь можно хотя бы один раз быть слишком усталой для того, чтобы взять вину на себя.

Эмиссар наклонился над Йоргеном, почти скрыв его своей широкой спиной. Суд и расправа происходили в гостиной. Они слышали стон Эмиссара и плач Йоргена. Руфь не знала, много ли прошло времени, но вот мать ворвалась в гостиную и с силой захлопнула дверь.

Шлепки прекратились, но не сразу. Наконец они услыхали визгливую брань матери. Такую грубую, какую можно было услышать только в Финнмарке, откуда мать была родом. Немцы когда-то сожгли все, что было у ее семьи, и семья стала обузой и бременем для общества. Что для Америки, что для Острова, говорил Эмиссар, когда на мать находил стих.

Но он встретил мать еще до прихода немцев. В тот единственный раз, когда был на рыбном промысле в Финнмарке. Поэтому Вилли родился в грехе за несколько месяцев до того, как отец с матерью поженились. Однако Господь, безусловно, простил матери этот грех, потому что Эмиссар очень усердно молился.

Вилли ушел в море. Это случилось после того, как он однажды сбил с ног Эмиссара, который не пускал его на танцы. Теперь Вилли считался все равно что мертвым, с той только разницей, что его можно было не оплакивать.

И вот мать снова бранится и богохульствует. Теперь может случиться все что угодно. Тут же послышался звон разбитого стекла. Руфь тщетно пыталась догадаться, что бы это могло быть. Горный обвал? Потом наступила зловещая тишина.

Брит бессильно ткнула пальцем в окно. Там в одних носках, без штанов бежал Йорген. Он был похож на героя приключенческого фильма, какие показывала местная кинопередвижка. Такие герои бросались со скалы, чтобы не даться в руки врагам. Йорген был весь в крови. Рубашка и черные кудрявые волосы развевались на ветру, он высоко вскидывал ноги. Йорген сделал круг по двору, словно бежал, ничего не видя. Только теперь Руфь поняла, что случилось: Йорген выпрыгнул в окно гостиной.

Эмиссар вышел в кухню, его речь была прямо как водопад. Мать следовала за ним, размахивая кулаками, она обрушила на Эмиссара такой поток проклятий, что Руфь, несмотря на теплый джемпер, покрылась холодным потом. Липкий холод спеленал ее, хотя она и стояла у печки.

— Вот что бывает, когда ты покупаешь дорогие вещи этому несчастному дураку и не следишь за ним! — крикнул в отчаянии Эмиссар.

Мать побагровела, это было странно, обычно она была бледная.

— Убирайся! Катись к своей чертовой говорильне! Не забудь только захватить свои вонючие подштанники и грязные рубашки. И не показывайся здесь больше! А главное, забери отсюда свой потертый хрен!

Эмиссар не стал возносить за нее молитвы, как делал обычно, когда мать бывала груба. Вид у него был беспомощный. Неожиданно взгляд его упал на Руфь, которая стояла к нему ближе других. От страха у нее застучали зубы. Она никак не могла совладать с собой. Но Эмиссар этого даже не заметил, он вскинул руки и опустился на табурет.

— Господи, пошли мне силы! Единственный парень, который у меня есть, рвет свою одежду так же, как другие кладут в нос понюшку табаку. Ему следует жить в приюте, там за ним будет должный уход. Но здесь, Господи, меня со всех сторон окружают только недобрые дела и богохульные речи. И безумцы. Я уже смирился со своей участью, Господи, но укажи мне мой путь. Разве это жизнь?

Мать бросилась к плите и схватила кочергу.

— Гореть тебе в аду! — крикнула она. — Здесь только один сумасшедший, и это ты! И Господь это знает, я уверена, что знает!

Она пошла на Эмиссара с поднятой кочергой.

— Мама, кочерга не годится, она слишком мала! — крикнула Эли.

Эмиссар стукнул кулаком по столу. Но в его ударе почти не было силы. Теперь его взгляд был прикован к Эли:

— А ты, носатая, молчи! Чтобы тебя выдать замуж, придется подрезать тебе нос!

Все это Руфь слышала уже не один раз. Они с Эли безобразны. У них слишком длинные носы. Ноги, как у долгоножек. Глаза, как цинковые тарелки. Веснушки, как у старой камбалы. Их подменили тролли. Девочки были не похожи на Эмиссара. Во всяком случае, внешне. А вот Йорген — его точная копия. Он был красив, как Божий ангел. И Эмиссар тоже.

Руфь никак не могла увязать друг с другом внешнее и внутреннее. У такого, каким Эмиссар был сейчас, все нутро должно быть склизким и черным, как полная плевательница, что стояла в лавке, будь он сто раз Эмиссар.

Впрочем, в эту минуту родные ее мало интересовали, хуже, что Йорген так порезался и бегает по дорогам без штанов.

Пока Руфь мчалась к бабушкиному дому, она думала, что если бы мать убила Эмиссара, им всем стало бы легче. Но Эли была права, кочерга слишком мала. Кроме того, ленсман[6] не заставил бы себя ждать и приехал бы сразу после похорон, чтобы увезти мать в тюрьму. А потом явился бы опекунский совет и увез их всех в приют.

Бабушка пинцетом вынимала из кожи Йоргена осколки стекла. Она была такая мрачная, что Руфь села, не сказав ни слова. Йорген больше не походил на героя фильма, теперь он был похож на несчастное, растерзанное существо.