Анатолий Тоболяк - Денежная история Страница 12

— Да, да!.. Он уже в морге! Ужас какой! — несется крик из глубины трубки, и трубка брошена.

Я кладу свою и опускаюсь на стул. Слепо шарю рукой по столу в поисках сигарет. Радунская испуганно смотрит на меня.

— Что такое? Кого убили, Андрей? — спрашивает она.

Не отвечая, я закуриваю и глубоко затягиваюсь дымом. Чтобы она не видела моего лица, встаю и подхожу к окну. Но Радунская тут как тут, трясет за плечо — такая настойчивая.

— Ну скажи, Андрей! Кого убили?

— Подожди… дай опомниться, — убираю я ее руку.

— Твой знакомый?

— Школьный приятель. Ты его не знаешь. Коммерсант, президент одной фирмы. Игорь Яхнин.

— Молодой?

(Это первое, конечно, что должна спросить женщина.)

— Сказал же, однокашник. Мой ровесник.

— Господи! За что же его? Наверно, деньги? Богатый, наверно?

— Не бедный, видимо, — выдавливаю я из себя слова, — фирма процветающая. И мой кредитор, кстати.

— Вот твари! — кричит Радунская. — Совсем распоясались, гады! Стрелять их всех надо без разбора, подонков! У него семья?

— Нет, холостой.

— И как убили?

— Не знаю. Говорят, в квартире.

— Вот пожалуйста: мой дом — моя крепость! Эта наша долбаная милиция…

Я ее плохо слышу. Так, долетают какие-то слова… «страшно жить…», «никто не застрахован…», «ходим под ножом…». Я вновь вижу лицо Яхнина-Молвы, каким запомнил: голубоглазое, в обрамлении светлой бородки, яркогубое… вновь слышу его смешок, его обращение «Андрюха, старичок…», «Андрюха, старичок, ты уж постарайся отдать…», и внезапным давним зрением вижу юного Молву, нагловатого красавчика, на школьном крыльце с сигаретой во рту… Я думаю, что теперь делать с долгом? Деньги вот они, в кармане, пачка, перетянутая резинкой. Я собрал все-таки необходимую сумму. Теперь, когда кредитора уже нет, кому они принадлежат?

И еще страшная, неуместная мысль мелькает: в какой газете появится некролог о смерти Яхнина? Неужели в нашей?

Некролог публикуется на следующий день в газете «Деловые люди». Верней, два некролога. «Группа товарищей» из фирмы «Пента» выражает глубокое соболезнование в связи с трагической смертью генерального директора Яхнина Игоря Ивановича. Общество ветеранов выражает глубокое соболезнование Яхнину Ивану Петровичу в связи со смертью его сына Игоря.

Я узнаю адрес фирмы и еду на автобусе туда. Солидный особнячок с несколькими вывесками на фасаде. Среди них — «Пента». Я поднимаюсь на второй этаж и открываю обитую кожей дверь приемной. Здесь накурено и пусто. А в распахнутом кабинете — наверное, Яхнина — стоит ко мне спиной, перебирая бумаги на столе, рослая девица в светлом костюме. Я негромко кашляю, и она порывисто оборачивается.

Молодое, смазливое, сильно накрашенное лицо. Это несомненно она, моя телефонная собеседница.

— Вам кого? — отрывисто спрашивает проплаканным, прокуренным голосом.

— Вас. Вы ведь Юля?

— Да. А вы?..

— Да, тот самый Кумиров. Я вам звонил.

— А! я сейчас… одну минуточку… подождите.

Я закуриваю и мельком бросаю взгляд на себя в большое зеркало. Выгляжу страшновато, как после перепоя и недосыпа.

Секретарша выходит из кабинета с какими-то бумагами. Она тоже выглядит страшновато. Недавние слезы не удалось скрыть усиленным макияжем.

— Вот видите, как… — беспомощно говорит она, останавливаясь напротив. — Нет уже Игоря Ивановича.

— Когда похороны, Юля?

— Завтра. В два часа.

— А откуда будут выносить?

— У него же здесь отец. Вот из отцовской квартиры.

— Это, по-моему, Спортивная улица? Раньше они там жили.

— Да, там. А вы с ним хорошо были знакомы?

— Мы вместе учились в школе, в одном классе.

— Даже так? Ну вот, видите… нет теперь у вас одноклассника, — глубоко вздыхает она. (Не ее ли утренний зов «Игорек! Игорек!» слышал я в то утро, когда занимал деньги на кухне у Яхнина?)

Я протягиваю ей сигареты, но она качает темноволосой головой: «Нет, спасибо. Накурилась до одури». Крупная, рослая, зрелая девица… «сучка такая». Прикрывает на миг глаза.

— А какие подробности, Юля? — угрюмо спрашиваю я.

В ответ глубокий вздох, словно она пробуждается ото сна.

— Как его убили? — переспрашивает. — Его застрелили. Из его же собственного пистолета. В спальне. Нет, в кабинете, кажется.

— Деньги, конечно?

— Что?

— Из-за денег, конечно, убили?

— Да, конечно. У него дома был сейф. Когда наши вошли, сейф был открыт и там ничего не было, кроме бумаг.

— А он хранил дома большие суммы?

— Ну, я не знаю точно… Вероятно. Дайте мне все-таки закурить, — она берет сигарету из пачки и прикуривает от моей спички.

— Ну и что говорит милиция?

— Что милиция! Не знаете вы нашу милицию, что ли? Суется, расспрашивает всех, а что толку теперь?

— Стрельба в доме. Неужели никто из соседей не слышал?

— А вы бывали у него в квартире?

— Бывал однажды.

— Ну вот, вы видели. Квартира огромная. Четыре комнаты. Ковры на всех стенах. Могли и не слышать. А может, их дома не было.

— Да, вполне возможно. А у него было много недругов?

— А как вы думаете?

— Я не знаю. Я к коммерции не причастен.

— Много, конечно, — жадно затягивается она дымом. — И предупреждали, и угрожали. Он же как-никак был миллионером.

— Миллионером?

— Ну, разумеется, — подтверждает она с внезапной горячностью. И вдруг трезво спрашивает: — А вы ему много должны?

— Как сказать… На мой взгляд, много. Сто тысяч плюс проценты. Я отправлял семью на материк, и понадобились деньги. Игорь не отказал.

— Он вообще редко кому отказывал. У чего должников, я знаю, полгорода. И что теперь думаете делать с этими деньгами? — Впервые внимательно разглядывает она меня, сразу оценивая, конечно, мою затрепанную одежку.

— А что вы мне посоветуете, Юля? Я так понял, он мне давал из личных денег, а не из казенных.

— Наверняка из личных. Казенных у него не хранилось.

— Ну вот. Значит, надо, видимо, вернуть его родственникам… как вы думаете? — устало ищу я совета.

— Да, конечно.

— Так я и сделаю. Я знаком с его отцом.

— На похороны придете?

— Приду.

— Ох, ужас! Что же такое творится? — стонет она, гася сигарету в пепельнице.

— Да, Юля, в плохой час мы с вами познакомились.

— И не говорите!

Из коридора в приемную протискиваются два парня в кожаных куртках. Они несут огромные венки. Я пропускаю их и выхожу на волю.

По сути, все мои школьные связи растеряны, но я вспоминаю, что где-то в городе учительствует Зина Морозова. Через гороно навожу справку, звоню в школу номер 20. И по счастливой случайности застаю бывшую однокашницу в учительской. «Пискля» — так мы ее раньше звали, и голос ее за эти годы не изменился. — Кто? кто? — кричит она, будто не верит своим ушам. — Боже мой! Неужели это ты, Кумирчик?

А затем в трубке наступает тишина, а затем раздается сильный вскрик учителки, которая, конечно же, ничего не слышала о смерти Яхнина.

— Сегодня в два, — информирую я ее. — Знаю, знаю, что между вами дружбы не было. Но это дела давно минувших дней, Зина. Надо пойти, Зина. Кто из наших еще в городе?

— Люда Иванова, Витя Баранов.

— Ты с ними общаешься?

— Очень редко. Случайно.

— Свяжись с Ивановой, сообщи ей. А где Баранов сейчас?

— По-моему, он программист в Южморгео. Он что-то такое говорил…

— Ладно, я постараюсь найти. А ты запиши адрес Яхниных. Придешь?

Учителка тоненько всхлипывает. Или мне это только кажется? Причитает: «Боже мой, боже мой…» Да, она придет. Все-таки вместе учились… боже мой!

После серии звонков мне удается найти Витю Баранова, а через него еще одного нашего однокашника — Саню Добровольского, единственного медалиста в классе, ныне переводчика «Интуриста». Ни тот ни другой не питали дружеских чувств к Яхнину-Молве. «Всегда знал, что он плохо кончит», — сухо комментирует Добровольский. «Жаль Молву», — негромко, но без горечи откликается программист Баранов. И оба спрашивают: — А ты-то как живешь, Кумир? — на что я отвечаю: — Существую.

Сомнительно, что они придут.

…сомнительно. А хотелось бы, чтобы я не один представлял на похоронах наш класс.

…но они появляются. Под мелким дождем встречаю их около подъезда, чтобы вместе войти в квартиру, где стоит гроб. Учителка Зина все такая же, какой я ее помню, — худая, с девчоночьим обликом. Зато Люда Иванова безобразно раздобрела — она домохозяйка, мать двоих детей. С трудом узнаю я Витю Баранова — большая окладистая борода и преждевременная лысина сильно изменили его. Добровольский в форме — сухой и поджарый, но на висках уже пробивается ранняя седина. Ну а Кумиров?.. Почему однокашники смотрят на меня с каким-то испугом? Неужели я так сильно сдал за последнее время?