Марина Ахмедова - Дом слепых Страница 12

Она стала лупить себя по коленкам, подпрыгивая, и можно было подумать, что в туалет ей сходить не удалось.

– Только села, – продолжила она на спертом дыхании, – о Аллах, только села! И ка-а-ак… Уй, не могу, – Фатима снова опрокинулась на кровать.

Марина сунула ей кружку воды. Фатима клацнула зубами о жестяной край.

– Фатима, тихо, тихо, кружку сломаешь, – сказала Валентина, и Пахрудин не смог удержать хохоток.

Хохоток вышел коротким, испуганным, больше похожим на отрыжку, и если бы Пахрудин успел словить его в тюбетейку, к его коллекции, уже скопившейся на тряпичном дне, прибавился бы новый образец.

– Молчи ты! – крикнула на него Валентина. – Не видишь, Фатиме плохо?!..Фатима, что там было за гаражом?

– Только я села, и ка-а-ак началось! Пули под ногами запрыгали – прыг-скок, прыг-скок. У-у-у-й, я вскочила! Хотела штаны натянуть, ка-а-ак они опять запрыгали. Я побежала к подъезду, штаны на коленки упали, юбка болтается, бежать неудобно, вай, только я остановилась их подтянуть, и ка-а-ак снова! О Аллах, что это было?! Кто это был?!

Фатима подавилась криком.

Марина с Людой переглянулись – они знали, кто это был.

Почему он снова промахнулся? Зачем стреляет в жильцов, смешанных по национальному признаку?

…Это теперь так говорят – по национальному признаку. А раньше Люда жила в этом доме и не делила жильцов ни по каким признакам, кроме одного. Она сама – зрячая, Валентина – слепая, Фатима – наполовину. Вот и вся разница.

Мельком взглянула на Марину, та покачала головой. Нет так нет. Марина считает, слепым лучше не знать о снайпере, так тому и быть. Марина – директор. Люда – заместитель. Так и быть тому…

Если снайпер засел на верхнем этаже пятиэтажки, то ему открывается прекрасный обзор на их двор и квартиры дома, окнами выходящие на нее. Сидя на корточках за гаражом, Люда часто разглядывала соседний дом, но не думала, что там может кто-то находиться. В ясный день ей даже были видны обои на стенах пятого этажа. С другого торца пятиэтажка была цела.

– Чем хотите поклянусь, это был снайпер! – произнесла Фатима, в упор глядя на Марину. Кажется, она заметила, как они с Людой переглядывались.

– Ой, насмешила! Снайпер! Откуда ему здесь взяться? Зачем ты ему нужна? Ты у нас кто – президент, боевик-террорист или, может, агент ЦРУ? Станет снайпер на тебя патроны тратить! Вот придумала! Слыхали ли – снайпер! Что ему тут делать? Тут никого, кроме нас. В кого ему стрелять? Ай да Фатима, ай да фантазерка!

Такой тон Люда давно усвоила в разговоре со слепыми – шутки-прибаутки, здоровый юмор без иронии и никакой жалости. Нельзя их жалеть – обидятся. Наоборот, она их распекала на все лады, и шут был с каждым из них.

– Ничего я не придумываю! Я могу отличить автомат от снайперской винтовки. Уже ученая. Я только села – две пули было. Побежала – еще две. Итого – четыре. Они как бы со звоном прилетали. Автомат так не стреляет, у автомата такая глухая очередь – тра-та-та-та, на цепочку похожая, – в слове «цепочка» Фатима ударила первый слог. – А винтовка по одной пуле стреляет – звяк, прыг-скок.

– Наверное, где-то поблизости идут бои… – мрачно заметил Нуник. – Шальные пули к тебе прилетели, Фатима – звяк, прыг-скок…

– Ничего не шальные! Он специально стрелял, а то я не знаю!

– А если специально, то почему не попал? – начала раздражаться Люда. Фатима не желала верить в их ложь.

Чем больше Люда врала, тем больше раздражалась, сама себе не верила, старалась подавить раздражение, загоняла его вглубь, где оно перерождалось в страх.

– Таких вопросов ты мне, Люда, лучше не задавай! Откуда я знаю, почему не попал? Хочешь, вон выйди, сама у него спроси… Вай… Аллах, за что ты мне это послал? – Фатима начала тереть ладонями колени, прикрытые шерстяной юбкой.

– Смотри, Фатима, сейчас искра вылетит! – пошутила Люда.

– Ноги от страха свело… Куда ты смотрел, о Аллах? Почему ты меня не видел?

Пахрудин дернулся. Побагровел. Прыснул и ускакал в другой конец подвала. Фатима уставилась на него. Пахрудин быстро вернулся и толкнул Нуника в плечо.

– Э-э-э? Что надо, Пахрудин?

Фатима замолчала.

Пахрудин открыл рот, хотел что-то сказать. Из горла выходили булькающие звуки. Пахрудин поперхнулся.

– Пах-ру-дин! Ты что, как козел, прыгаешь! Что с тобой? Не стыдно, а?! – спросила Валентина.

– Подожди! – он махнул рукой на жену.

Прежде чем из него повалил смех, Пахрудин успел крикнуть:

– Я знаю, почему Аллах на тебя не смотрел, Фатима!

– Почему?

Она смотрела на Пахрудина, ожидая ответа, мутноватыми глазами нечетко видела его дергающееся в судорогах лицо. Вид у нее был торжественный. Столько раз, сидя вот тут в подвале, она во всеуслышание взывала к Аллаху, спрашивая у него, почему он посадил ее в это подземелье, забыл о ней и не хочет вспоминать. Теперь любая интерпретация вышнего ответа казалась ей важной и частично ниспосланной оттуда, куда она обращалась пять раз в сутки.

– Потому что ты была без штанов, – очень спокойно сказал Пахрудин.

Лицо Фатимы налилось – краснота поднималась от шеи.

Хохоча, Пахрудин снова ускакал в другой конец и клокотал, закрывая рот сорванной с головы тюбетейкой.

Негромко рассмеялся Нуник. Валя. Роза. Зашуршала Галя, услышав, что все смеются.

– А я знаю, почему снайпер не попал в Фатиму, – прочистил горло Нуник.

– Почему? – вскинулся Пахрудин.

– Он косой! – крикнул Нуник. – Или слепой!

– Вай, как не стыдно! Меня чуть не убили, а им смешно!

Ни в одном подземелье никогда так не смеялись – хохотали в тот день так, что стены тряслись. Смех поднимался из подвала к окнам, и дом, напрягаясь, хватался за живот, корчился, приседал. Распахивал окна – «Ух, не могу!». В подвал попала смешинка, а дом все трясся, но смех не прекращался.

Странный дом. Стоит посреди хаоса, окружен домами-калеками, сам чуть-чуть покалечен. И ему смешно… Само собой, дома не смеются. Дом слепых стоял не шелохнувшись. Но тем, кто сейчас сидел в его подвале, именно так и казалось – дом трясется и смеется вместе с ними. Так, во всяком случае, ощущали свой смех слепые.

Один Уайз не принимал участия в общем веселье. Он, словно толстый пингвин, не шевелясь, лежал на кровати, смотрел в потолок, на котором, разумеется, ничего не видел, и беззвучно шевелил губами. Если бы хоть кто-то обратил на него сейчас внимание, то смог бы прочесть по его губам, что он говорил. А говорил Уайз и без конца повторял только одно: «Чувствую».

Утром Марина решительно перестелила кровать, сменив на ней простыню. Решительно вымыла чашки. Решительно подмела в проходе между кроватями. И наконец, решительно просунула руки в прорези толстой жилетки.

Она направилась к выходу, зажав подмышкой скомканную простыню.

– Жить надоело? – нагнала ее Люда.

Даже похудев, она была в два раза шире Марины. Напирала животом, стянутым ситцевым передником.

Марина отодвинула ногой кирпич от двери.

– Сидеть и ждать?

– Ждать мы не можем, – как обычно, начала высмеивать Люда. – Ждать – это не по-нашему. Мы – решительные. Остановим, кого хошь… Только пулю не остановишь.

Люда прислонилась к стене и скрестила на груди руки – решительно.

Снайпер существует. Он – есть. Не воспаленное от сырости воображение породило его, не страх. Подниматься наверх – глупо. Только этого снайпер и ждет – реагирует на каждое движение. После вчерашнего происшествия с Фатимой стало ясно: он не исчез, не ушел и, видимо, уходить не собирается.

Люда могла представить его – в темной маске, притаился на верхнем этаже разбитого дома, прижался глазом к оптическому прицелу… Мелькнула мысль о сверхъестественном – не покойник ли он? Не тень ли убитого снайпера, мстящего всем без разбору? Еще в начале катастрофы город стал могилой для тысяч пришлых. Их тела так и валялись неубранными на улицах города. Стояла зима – без снега, но с частыми дождями (слава Богу!), изморосями и туманами поутру. Во влажной сетке туманов Люде мерещились неприкаянные, непогребенные тени, давшие себе слово отомстить – все равно кому. В ее перепуганном воображении вставал полупрозрачный сверхъестественный человек с черной маской вместо лица. Но вот незадача – свою месть он выпускал из вполне реального дула, и смерть, летящая из него, тоже была реальной и близкой. Покидать подвал теперь – безумие.

Люда не восхищалась храбростью Марины – храбрость, парализовавшая инстинкт самосохранения, безумна. Сама Люда наверх не пошла бы – каким калачом ее ни помани. В библиотеке авторитет Марины был непререкаем. Но не в подвале. В подвале ее показная бравада восхищала только слепых. А у Люды были глаза – она все видела.

Видела, как бывшая начальница бледнела, едва начинался обстрел, как сжимала худые руки, сколько сил тратила на то, чтобы не сорваться. Люда видела, что все они – из одного теста. Правда, на Марину этого теста ушло вдвое меньше. Она также трясется за свою шкуру. Как и слепые, не хочет раньше времени покидать этот мир – прекрасный, познанный не только через прикосновения. Зрячим было тяжелей уходить.