Сергей Григорьев - Морской узелок. Рассказы Страница 12

Сняли флагшток и узнали по запаху, что блок на его конце смазан щедро салом. Все объяснилось естественно: голодная крыса забралась с берега на пустой корабль — не нашла ничего съестного, по веревке (крысы на это мастера) забралась к блоку и перегрызла фал. Так и записали. Часового винить не приходилось. Он поступил во всем согласно уставу.

Флаг подняли на новом фале. Часовой сменился.

К вечеру того же дня ветер усилился. Нева вздулась до пяти футов. Население столицы извещалось об опасности наводнения пушечными выстрелами из Галерной гавани. Часовой у флага «Громобоя» стоял под секущим дождем в макферлане, с накинутым на голову капюшоном. Намокший флаг отяжелел и громко хлопал над головой часового, вторя пушечному грому. Ветер метался и громыхал крышами завода. Налетел шквал, флаг развернулся, краем задел часового, сбил его с ног и перекинул за борт.

— Человек за бортом! — крикнули впервые на «Громобое».

На счастье, мимо шел портовый катер. Он подобрал матроса. Его доставили в приемный покой без чувств, но в окоченевшей руке он крепко сжимал винтовку.

— Вот какой у нас строгий флаг! — прибавляли старые матросы «Громобоя», рассказывая новичкам об этом дне. — За нашим флагом нужен глаз да глаз!

В последней гулянке на берегу перед нынешним походом немало «фонарей» громобойцы наставили матросам с «Рюрика», и драка начиналась именно из-за пресловутых крыс. Младший сигнальщик с «Громобоя» Цветков у стойки бара не остерегся, сказав:

— Плохо у вас на «Рюрике» — грызуны на берег побежали…

Сигнальщик с «Рюрика» Смыков, друг и приятель Цветкова, вспыхнул и ответил:

— Глядите сами у себя, как бы у вас на «Громобое» какая крыса флаг не спустила!

Цветков отскочил и поднес к носу друга кулак. Гомон в баре, набитом до отказа матросами, стих. Слово за слово, началась драка, потом общая свалка. Вызывали из экипажа команду с винтовками — разнимать.

Одни за драку винили Цветкова — он первый обидел приятеля. Другие говорили, что и Цветков прав — полез в драку за свой флаг. «На «Громобое» флаг строгий!» — это знали на флоте.

…Мичман Свиридов вернулся в каюту и продолжал письмо:

«…Тревога была пробная. Все сошло хорошо. Команда наша работала лихо. Корабли по сигналу адмирала повернули все вдруг. «Громобой» повернул «на пятке». Молодец! «Рюрик» — наша беда. Ты его не видела? Это старый рангоутный корабль, построенный в то время, когда еще не хотели расставаться с милыми парусами и думали, что выгодно ходить (экономия угля) и под парусами, подвинчивая машиной когда нужно. На «Рюрике» полное снаряжение парусного фрегата: ванты, реи, такелаж. В первом же серьезном бою противник собьет всю эту муру: мачты, снасти, реи обрушатся на палубу, загромоздят ее — негде будет повернуться. И по ходу «Рюрик» отстает от нас. Понимаешь сама, что будет в бою!

Я спросил сигнальщика Цветкова: «Бежали крысы с «Рюрика»? — «Никак нет, ваше благородие. Все это одно суеверие…» — «А сам ты о крысах как полагаешь?» — «Да что, ваше благородие, мы, конечно, стариков уважаем, только не к месту и не ко времени они вспомнили про тот случай. Думаю, что тогда фал был просто со слабиной, ветер шквалистый — фал и оборвало. Никакой крысы и не было — помстилось часовому. Не та крыса страшна, что в помойке роется, а та, что в грудях у человека живет. У нас на флоте с крысой в груди людей почти и нет». Правда, замечательно сказано? А ведь с виду простой. «Ну, — спрашиваю, — а у нас на «Громобое» есть?» — «А вот она, наша крыса, ваше благородие, извольте посмотреть!» Я взглянул, куда он указывал, и увидел нашего баталера Сарыкова. Он шел вдоль левого фальшборта, у сеток, и, представь, себе, у меня по спине пробежал мороз: он шел явно не за делом, какими-то трусливыми перебежками, вытянув голову, поводя носом. «Крыса! — подумал я. — Да, это крыса!» Меня предупреждали насчет Сарыкова: ябедник, наушник, сплетник, вор. Что вор — должность такая: пайки раздает. Баталера редко любят на корабле.

Я поддразнил Цветкова: «Видно, баталер тебе чарку рому не долил до краю?» — «Я, ваше благородие, не пью. Чарку получаю деньгами».

Так и не кончить мне письма. Пришел дневальный: меня зовет старший офицер…»

Войдя в каюту старшего офицера, мичман Свиридов увидел за столом, кроме капвторанга Петрова, хозяина каюты, еще обер-аудитора корабля, полковника Леонтьева. Он сидел рядом со старшим офицером «Громобоя» и с любопытством то и дело изумленно поднимал брови, разглядывая через пенсне Сарыкова. Баталер стоял перед столом форменно, навытяжку. Старший офицер движением бровей указал мичману стул. По тому, что старший офицер не курил (он обычно не выпускал изо рта сигары), и по присутствию обер-аудитора мичман понял, что идет следствие — Сарыкова допрашивали.

— Прислушайтесь, мичман, — дело касается и вас. Ваше место на корабле по боевому расписанию?

— На заднем сигнальном мостике, у флага, господин капвторанга! — ответил Свиридов.

— Так прислушайтесь. Значит, ты, Сарыков, отрицаешь…

— Так точно. Отрицаю! — быстро ответил Сарыков. — О крысе я не говорил. А что с «Рюрика» крысы побегли, слышал от младшего сигнальщика Цветкова. «Только бы, — он сказал, — та крыса у нас явилась да спустила флаг. Я знаю, что мне делать».

Обер-аудитор поднял брови, не сводя пристального взгляда с лица Сарыкова.

— Итак, по твоим словам, выходит все наоборот: не ты говорил, что «Рюрику» амба! Не ты, говорил, что крысы опять на «Громобое»…

— Точно так, ваше высокородие, — все наоборот…

Капвторанга усмехнулся и спросил:

— Ну, а ты сам, Сарыков, что думаешь об этой крысе?

Вторя улыбке старшего офицера, баталер тоже, как бы стыдясь, улыбнулся, показав зубы, и прикрыл улыбку рукой. Спохватился и опять стал форменно, опустив руку.

— Полагаю, ваше высокородие, что та крыса обязательно должна теперь объявить себя, — твердо сказал Сарыков и блеснул глазами в сторону мичмана.

Свиридов обменялся с обер-аудитором быстрым взглядом. Обер-аудитор при этом, сморщась, так высоко поднял брови, что пенсне соскочило у него с переносицы.

— А ты знаешь, Сарыков, чем все это пахнет?

— Так точно, знаю, ваше высокородие!

— Ну, ступай!

Баталер старательно повернулся, но спутал ногу — начал с правой, исправился, пришагнул и вышел из каюты, плотно прикрыв за собой дверь.

— Плут! — веско сказал обер-аудитор, вытирая стекла пенсне.

Капвторанга предложил полковнику и мичману по сигаре и закурил сам.

— Шельма, — согласился капвторанга, нюхая кончик сигары. — Знает, чем это пахнет. Вам, мичман, следует приглядеть за сигнальщиками.

— Есть!

— А нельзя ли, нельзя ли… — мямля, заговорил обер-аудитор, — думаю, можно изъять из ящика сигнальных флагов флаг противника?..

— От кого я слышу, полковник! От вас — юриста, академика! Что же, и вы подумали, что кто-либо на «Громобое» может уронить андреевский флаг? И вы поверили в эту глупую крысу?.. Мичман, и вы?

— Так точно. Крыса на «Громобое». Баталер Сарыков и есть крыса. Он-то, наверное, и мутит команду. А на Цветкова его поклеп понятен — они враги.

Капвторанга раздраженно махнул рукой и, уронив пепел с кончика сигары, бросил недокуренную в пепельницу и взял из ящика вторую.

Адмирал отослал миноносцы обратно.

«Ночь на 1 августа прошла спокойно», — записано в шканечном журнале «Громобоя». Запись значила, что ночью не произошло нападения на эскадру. И только потом, много лет спустя, вспоминали о ночи на 1 августа, как о самой беспокойной ночи в жизни: ждали минной атаки. С океана от зюйд-оста пришла пологая баюкающая зыбь. Корабли шли в строю кильватерной колонной с «Громобоем» посредине, с потушенными огнями: адмирал приказал светить прожекторами лишь в крайности. «Телефункен» совсем отказал, и корабли могли говорить меж собой лишь тусклыми фонарями со щелевым просветом. На «Громобое» оба соседа в строю служили предметом непрерывной тревоги — то приходилось убавлять ход, чтобы не потерялся «Рюрик», то прибавлять, чтобы не отстать от флагмана, и снова убавлять, чтобы не потаранить «Россию», с риском, что «Рюрик» наскочит с кормы.

Мало кого убаюкала зыбь в эту ночь на эскадре, и солнце застало всех на ногах.

Свиридов лично удостоверился, что оба флаг-фала, и рядовой и запасный, исправны. Мичман перепустил оба фала через блок. Свиридову показалось, что сигнальщик Цветков, следя за тем, что он делал, усмехнулся. А то, что потом Цветков наклонился и понюхал снасти, показалось Свиридову прямо дерзостью.

— Ты что?

— Не пахнет ли салом, ваше благородие! — с серьезной усмешкой ответил Цветков.

Мичман заглянул в сигнальный ящик и увидел, что в ряду гнезд с флагами морских держав одно гнездо пустое, какое — ясно! Свиридов встревожился и подумал, что старший офицер все-таки согласился изъять флаг противника.