Амели Нотомб - Форма жизни Страница 12

С Мелвином Мэпплом несколько недель назад было именно так. Возможно, так было и сейчас, но что-то изменилось, я сама не знала что. Я испытывала какую-то неловкость, не поддающуюся анализу. Это началось еще до фотографии. А видеть его голым мне уж точно не стоило. Если не считать побочных эффектов моей, не самой, кстати, громкой, славы, я живу как все: отношения с кем бы то ни было всегда создают проблемы. Даже если все складывается хорошо, непременно бывают мелкие стычки, обиды, недоразумения; на первый взгляд, все это несерьезно, а спустя пять лет понимаешь, почему они в итоге сделали общение невозможным. С Мелвином Мэпплом хватило пяти месяцев. Жаль, если это необратимо, ибо он был мне симпатичен.

Через пять дней я получила письмо от бельгийского галериста:

Дорогая Амели,

Фото Мелвина Мэппла – просто супер. Для пущей наглядности мне бы еще его снимок в военной форме. Можешь это ему передать? Спасибо.

До скорого,

Альберт Куллус

Брюссель, 23/05/2009

Мне это показалось само собой разумеющимся, и я тотчас же написала американцу о просьбе Куллуса. От себя я добавила в постскриптуме, что мне тоже очень понравилась фотография, отделавшись парой правдивых, но общих фраз вроде: «Интересно увидеть воочию человека, которого знаешь по переписке». Не скажи я вообще ни слова о снимке, Мелвин Мэппл мог усмотреть в этом личную обиду.

Вскоре после этого я поехала в Брюссель голосовать. На 7 июня были назначены одновременно и европейские выборы, и региональные. Выборы я не пропущу ни за что на свете. В Бельгии это само собой разумеется: тех, кто не голосует, могут оштрафовать на изрядную сумму. Но лично мне не нужны и угрозы: я скорее умру, чем не исполню свой гражданский долг.

И потом, это был повод съездить в Брюссель, город, в котором я когда-то жила, а теперь бываю, увы, редко. Отрадная неспешность брюссельской жизни и не снилась парижанам.

Я задержалась на пару дней, чтобы записать на брюссельском телевидении передачу, которую планировали показать осенью. Утром 10 июня я поездом вернулась в Париж. Накопившаяся за три дня почта ждала меня на письменном столе; ее было много, и я не сразу обратила внимание, что ответа от Мелвина Мэппла нет. 11 июня я сообразила, что послала ему последнее письмо 27 мая и что такое долгое молчание не в его обычае.

Оснований беспокоиться, впрочем, пока не было. Ритм переписки может меняться, это в порядке вещей. Я сама пунктуальностью не отличаюсь и только закатываю глаза к небу, когда иные корреспонденты паникуют, слишком, по их мнению, долго не получая от меня ответа. Не хватало мне поддаться этому психозу – нет уж, я особа хладнокровная.

Прошла еще неделя – ничего. То же самое и на следующей. Я отправила новое послание, продублировав письмо от 27 мая, которое могло затеряться.

К середине июля, по-прежнему не имея вестей от Мелвина Мэппла, я начала сердиться. Может быть, американец счел, что я недостаточно пространно отозвалась о фотографии? Такой нарциссизм на него не похож. Или он не нашел хорошего снимка в военной форме для Куллуса? Никто и не требовал от него шедевра.

Недоумевая, я отправила еще одно письмо, в котором написала, что сойдет любое, самое простое фото. Я выказала максимум дружелюбия и не покривила душой: мне недоставало нашей переписки.

Никакого ответа. Я уехала отдыхать, попросив моего издателя пересылать мне почту. Письма американца я взяла с собой и перечитывала их с ностальгическим чувством. Попутно я отметила имена его товарищей: не написать ли Плампи или Бозо? Правда, это скорее всего клички, но, может быть, их будет достаточно. Я отправила каждому по письмецу, на тот же адрес, с просьбой ответить, как поживает Мелвин Мэппл.

Наверно, с ним что-то случилось. Война окончена, но в новостях то и дело сообщали о нападениях на солдат, еще оставшихся в Ираке. А Мелвин, тот сражался и на другом фронте – с ожирением: с ним мог случиться удар, инфаркт, да мало ли опасностей грозит заплывшему жиром сердцу?

Ни Плампи, ни Бозо, ни Мэппл мне не ответили. Это молчание не сулило ничего хорошего. Конечно, с такой ситуацией я столкнулась не впервые. Переписка – не контракт, ее можно прервать в любой момент без предварительного уведомления. Я сама несколько раз это делала, когда дальнейшее общение не представлялось возможным. Бывало и так, что мне переставали отвечать без всяких объяснений. В большинстве случаев я особо не тревожусь – просто не успеваю из-за постоянного наплыва писем от новых незнакомцев.

Но иногда, если речь шла, допустим, о старой дружбе, если корреспонденты были преклонного возраста или слабого здоровья, я позволяла себе настаивать. Как правило, звонила по телефону. Один-единственный раз я предприняла розыски: когда некий славный старичок из Лиона не отвечал на мои письма полтора года, решилась обратиться с просьбой к лионскому другу, брат которого работал в городской администрации, – на случай, если мой старичок умер. Друг оказал мне эту услугу и сообщил, что он жив. Больше я ничего не узнала. Можно было строить любые догадки – от болезни Альцгеймера до сознательного решения по таинственной причине прекратить переписку.

Труднее всего вовремя остановиться. Это тоже проблема границы: человек – прохожий в вашей жизни, и надо быть готовым к тому, что он может уйти из нее так же легко, как и вошел. Конечно, можно решить, что ничего страшного не произошло, ведь это всего лишь переписка. Можно также сказать себе, что молчание не означает, что дружбе конец. Этот второй аргумент убедительнее первого. Мы благоразумны, мы быстро утешаемся. Заводим новых друзей, не забывая о тех, что молчат. Никто никого не заменяет.

И все же случается порой проснуться среди ночи, оттого что зайдется сердце: а что, если друг в беде? Во власти злых людей? Под гнетом немыслимых забот? Как мы могли, во имя неясных понятий о приличиях, с такой легкостью его бросить? Откуда в нас это подлое бесчувствие?

Ничего не попишешь. Надо смириться с тем, что так и умрешь, не зная, что случилось с другом, не ведая, хотел ли друг твоего участия. Умрешь равнодушной скотиной или человеком, уважающим свободу ближнего, – бог весть. В одно только хочется верить до конца – что это и вправду был друг: чем, собственно друг из бумаги и чернил хуже друга из плоти и крови?

Летом 2009 года я еще не дошла до этой стадии в отношении Мелвина Мэппла. Я не желала признать и пережить утрату: хоть этот скорбный процесс был мне знаком не понаслышке, но на сей раз что-то во мне решительно противилось такой перспективе. Я не видела совокупности обстоятельств, необходимых, чтобы настроиться на волну смирения. Всякому бессердечию есть предел. В этом было, пожалуй, рациональное зерно: страдающий ожирением солдат в Ираке в самом деле подвергается серьезным опасностям.

Остались позади каникулы, я вернулась в Париж. Вышел мой новый роман, и я была так же загружена, как и каждую осень. Сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь – сколько я работаю в эти месяцы, не знает даже мой издатель. И все же не проходило дня, чтобы какая-то потаенная часть моей души не терзалась тревогой за Мелвина Мэппла. Человек весом без малого 200 кг не может так запросто исчезнуть без следа.

Посылая поздравительную открытку моему американскому издателю, я, после дежурных пожеланий счастливого Рождества и Нового года, не удержавшись, приписала довольно неуместный постскриптум: «Солдат вашей армии, несущий службу в Багдаде, о котором я говорила газетчикам в Филадельфии, перестал подавать признаки жизни. Нельзя ли как-нибудь с ним связаться?» Я не позволила бы себе задать подобный вопрос, не будь Майкл Рейнолдс золотым человеком.

Вскоре я получила Season’s greetings[26] от издателя с ответом на мой постскриптум в виде электронного адреса с пометкой Missing in action[27]. Ангел, а не человек!

Интернет для меня terra incognita, и я прибегла к помощи одной своей знакомой пресс-атташе, чтобы послать запрос о судьбе рядового 2-го класса Мелвина Мэппла. В ответ пришло короткое и загадочное послание: «Melvin Mapple unknown in U.S.Army»[28].

Тогда я решила сформулировать запрос иначе, написав имя солдата так, как это следовало делать на конвертах: ряд непонятных мне заглавных букв, в середине «Мэппл», затем снова буквы. Ничего удивительного. Мне случалось переписываться с французскими военными, чьи армейские адреса выглядели не менее странно, причем имя в них никогда не фигурировало. «Великая немая»[29] любит таинственность.

И на этот раз компьютер ответил, что ничего не имеет сообщить о некоем Говарде Мэппле, несущем службу в Багдаде.

Пресс-атташе спросила, удовлетворена ли я. Мне не хотелось больше ее затруднять, и я сказала, что ответ меня устраивает: «Наверно, он пользуется для нашей переписки своим вторым именем».