Юрий Рытхеу - Самые красивые корабли Страница 12

— Приехали! — весело сказал летчик и с усилием вытянул из тесной кабины свое плотное тело.

Шаман моргал, стряхивая с редких ресниц слезинки. Тынэна выскочила из самолета и легко спрыгнула на снег.

— Не страшно было? — спросил летчик.

— Нет! — задорно тряхнув головой, ответила Тынэна. — Хотелось петь.

— Вот и надо было петь! — сказал летчик.

Люди подходили и разглядывали Тынэну так, будто она вернулась из далекого путешествия и стала другой.

— Теперь ты не Тынэна, а Ринэна, — многозначительно сказал Кукы и пояснил летчику. — Летающая, значит.

Тототто выбирался из самолета долго и с трудом. Летчик подскочил, чтобы помочь ему, но старик сердито махнул рукой:

— Я сам.

Шаман скатился по покатому крылу и ступил на снег. Некоторое время он стоял, покачиваясь на тонких кривых ногах, и моргал.

— Каково там, на небе? — спрашивали его люди.

— На небе? — хрипло переспросил старик, хотел сделать шаг, но вдруг рухнул на колени.

Кукы подбежал к нему, но шаман сам встал, обвел собравшихся сосредоточенным взглядом и громко произнес:

— Пустота там. Один ветер.

И побрел к своей яранге.

Люди снова обратились к девочке, и уж в который раз ей пришлось отвечать, что на самолете нисколечко не страшно, только ветер острый.

— Выходит, там ничего интересного нет? — разочарованно протянул председатель Кукы.

— Нет, там очень хорошо, очень интересно! — возразила Тынэна.

Ей трудно было все рассказать, не хватало слов описать чувство великой свободы в полете. Ни с чем невозможно было сравнить радость, которая охватывает человека, соперничающего скоростью с ветром.

Улетели самолеты. Утихло оживление в далеком селении на берегу Ледовитого океана. Жизнь снова вошла в размеренную колею, и даже мигание разноцветных огоньков в радиорубке Люды стало спокойнее.

Нымнымцы услышали по радио, как страна встречала челюскинцев, потом узнали, что правительство решило подарить селению за участие в спасении челюскинцев новое здание школы. По такому случаю председатель Кукы созвал собрание и долго говорил о том, что новая жизнь совсем не то, что старая.

— Раньше, когда ты помогал человеку в беде, никто такого не замечал, — ораторствовал Кукы. — А что сделала Советская власть? Советская власть сделала так: помог другому — получай награду. Разве такое могло быть при старой жизни?

— Не могло быть! — отвечали хором собравшиеся жители Нымныма.

— Разве могла простая чукотская сирота Тынэна летать вместе с шаманом на самолете? — вопрошал Кукы.

— Не могла! — эхом отзывались люди.

Темными долгими вечерами Тынэна вспоминала блестящее холодное крыло самолета, улыбку летчика. Сердце щемило, как на высоких длинных качелях, и думалось так, как думается тяжелой холодной зимой о будущей весне, о том, что она принесет что-то неожиданное вместе с теплом и птичьим криком.

И когда уже прошло много лет и самолеты стали привычными на чукотской земле, Тынэна все не могла без волнения вспоминать свой первый полет, и в душе рождались картины оставленных далеко позади счастливых дней и новый свет, озаривший счастьем и радостью жизнь маленькой, очень одинокой девочки Тынэны.

Уходили в море вельботы. Они исчезали в далеком синем мареве, растворяясь, как белые кусочки сахара на дне кружки с горячим чаем.

В тихие, безветренные дни до селения долетали отзвуки выстрелов.

На горизонте темнели дымки проходящих кораблей. Корабли шли мимо Нымныма. Иногда этих дымков было фазу несколько, и тогда люди знающие говорили:

— Караван идет.

Тынэна сидела на берегу моря и читала книги. Она всегда приходила на свое любимое место — бугорок, покрытый сверху крупным чистым песком. Тихое дуновение шевелило страницы книги, развевало тонкие пушистые волосы, а мысль бежала по строчкам в далекие земли и страны, забиралась в чужие жилища, бродила по залам королевских замков, по улицам прекрасных городов, проходила лесами и полями, входила в избы русских крестьян, в хижины жителей жарких стран, вселялась в сердца счастливых и обездоленных. Порой чувство отрешенности от всего окружающего было таким сильным, что, даже оторвавшись от страниц книги, Тынэна долго не могла вернуться к самой себе; у нее бывало такое ощущение, будто она смотрит на себя со стороны: сидит девочка на берегу моря и мечтательно смотрит на проходящие корабли.

К вечеру с промысла возвращались вельботы. Они возникали белыми пятнышками, постепенно превращаясь в суда, погруженные в воду по самую кромку бортов.

На берег спускались люди. Вместе с ними сбегали стаи собаки возбужденно носились вдоль прибойной черты, облизываясь и лая на приближающиеся вельботы.

Моржовые туши лежали на крупной гальке вверх клыками, раскинув в стороны ласты. Вокруг них копошились мужчины и женщины, а дети оттаскивали в стороны отрезанные куски, кидали собакам требуху.

Низко носились чайки и жалобно кричали, выпрашивая подачку. Когда кто-нибудь кидал в воду мясо, стая мгновенно бросалась на красное пятно, начиналась птичья драка, летели перья, и воздух звенел от чаячьего стона.

Тынэна таскала в кожаных мешках мясо и жир, срезала пласты сала с моржовой кожи, мастерила кымгыты — рулеты из моржового мяса.

Морж целиком шел на службу человеку. Голова с клыками доставалась охотникам по очереди: зубы и клыки — большая ценность. Кожа шла на покрышки для жилищ и байдар. Из кишок, очищенных от жира и высушенных на солнце, шились непромокаемые охотничьи плащи, мясо шло в пищу людям и собакам, жир согревал и освещал полог, даже моржовый желудок имел свое назначение. Его долго сушили на солнце, пока он не становился тонким и прозрачным. Потом его мочили в воде и натягивали на желтые деревянные обручи. Снова высохнув на солнце, он служил на празднествах и шаманских камланиях. Бубны, обтянутые кожей моржового желудка, рокотали громом морского прибоя, сочный и раскатистый звук поднимался высоко в небо, отражался от скалистых кряжей, от остроконечных горных вершин. В ненастные дни на священных камнях собирались певцы и танцоры.

Тынэна слушала рокотание бубна и вспоминала песню матери о самых красивых кораблях. Грусть заползала в сердце, уютно и мягко устраивалась и долго гнездилась там, напоминая о прошлом, о матери и отце, ушедших сквозь облака.

Проходя мимо старой яранги, Тынэна видела истлевшую моржовую кожу на крыше. Дощатые стены побелели, словно дерево могло седеть от печали и прожитых лет.

Тынэна перешла в пятый класс. Она вытянулась, похудела. Ей казалось, что ноги у нее растут гораздо быстрее туловища, и это вселяло в сердце смутное беспокойство. Вечерами, раздевшись, она подолгу рассматривала свои ноги и удивлялась их худобе и выпирающим на щиколотках костям.

Давно уехала из Нымныма радистка Люда. Радиостанцию перевели на вновь выстроенную полярную станцию — несколько домиков невдалеке от селения. Там не было ни одной яранги, и жители Нымныма сразу же стали называть станцию городом.

На полярную станцию привезли звуковое кино. Весть об этом пришла намного раньше, чем сама аппаратура и железные коробки с лентами.

Сначала в кино пошли взрослые. Тынэна пыталась заглянуть в окно, но оно было занавешено толстым шерстяным одеялом. Ей удалось увидеть только свое бледное отражение — широко расставленные большие глаза, круглый с пухлыми губами рот и приплюснутый стеклом нос.

А вот звук был хорошо слышен. И даже слова можно было разобрать:

Вставайте, люди русские!

Заведующий интернатом Иван Андреевич, он же и директор школы, объявил, что скоро будет устроен сеанс и для школьников. Фильм назывался "Александр Невский".

Тынэна собиралась в кино, как на праздник. Она достала свое любимое платье из красного вельвета, завязала в волосах красный бант. По улице селения шли группой, как на праздничной демонстрации: впереди шагал Иван Андреевич Быстрое.

Много лет прошло с тех пор, как в тундровом стойбище Тынэна впервые увидела учителя. Быстрое заметно постарел, похудел. Ко всему он отрастил еще желтые, похожие на моржовые, усы. Три года назад он женился, и у него рос сын, которого звали Валеркой. Жена Ивана Андреевича, Елена Ивановна, преподавала ботанику, и, в отличие от мужа, даже в классе, за своим учительским столом она казалась девочкой.

На осеннем сыром ветру вертелись лопасти ветродвигателя, со свистом рассекая отяжелевший от влаги юз дух.

Самая большая комната на полярной станции, служившая столовой, называлась по-морскому — кают-компанией. Школьники уселись на скамьи, расставленные рядами, и уставились на белый экран. Внимание, Тынэны сразу привлек большой черный ящик с круглой дырой, затянутой желтой материей. За спинами зрителей над аппаратом возился киномеханик — угрюмый, заросший черными волосами человек.