Аласдер Грей - Бедные-несчастные Страница 12

Почти неделю я исполнял свои больничные обязанности крайне рассеянно. Мое воображение было разбужено. Воображение, подобно придатку слепой кишки, есть пережиток прежних эпох, когда оно способствовало выживанию нашего вида, но в нынешнем промышленно-научном обществе оно является лишь источником болезни. Я гордился его отсутствием, но оказалось, что оно просто спало. Я продолжал делать то, чего ожидали от меня окружающие, но делал это без обычного рвения и тщательности, потому что беспрестанно сочинял в уме любовные письма и, дождавшись свободной минуты, записывал их и бежал на почту. Я обнаружил в себе нешуточный поэтический дар. Все связанные с Беллой воспоминания и надежды так легко превращались в рифмованные строки, что мне нередко казалось, будто я не сочиняю их, а припоминаю из прежнего существования. Вот характерный образчик:

О Белла несравненная моя, Не устаю в блаженстве вспоминать я Тот берег, где, дыханье затая, Передо мной раскрыла ты объятья. Мне чтенье скрашивало бег минут, Мечтать любил я, беды забывая, И тешили меня упорный труд, Пир дружеский и чаша круговая. Я радость знал у моря, у пруда И у ручья, журчащего приманно, Но не был я счастливей никогда, Чем у мемориального фонтана.

Другие стихотворения из тех, что я во множестве ей посылал, были такого же качества и так же быстро сочинены; кончались они все более и более настойчивыми просьбами об ответе. Привожу дословно единственный ответ, который я наконец получил. Я был в восторге, увидев пухлый конверт, содержащий чуть не дюжину страниц почтовой бумаги. Однако буквы, которые она выводила, оказались такой громадной величины, что на странице умещалось всего несколько слов, хотя, подобно древним евреям или вавилонянам, она экономила место, отбрасывая гласные:

МЛЙ СВЧК!

ТК Т Т МН МНГГ Н ДБШС. СЛВ ЧТ-Т ДЛ МН ЗНЧТ ТЛК КГД Я X СЛШ Л ГВР. ТВ ПСМ ЧН ПХЖ Н ЛБВН ПСМ ДРГХ МЖЧН, СБНН ДНКН ПРРНГ.

ТВ БЛЛ БКСТР.

Проговорив эти письмена вслух, я постепенно уяснил себе их смысл, за исключением ДНКН ПРРНГ, и то, что я понял, раздосадовало и встревожило меня, потому что единственным словом, дававшим хоть какую-то пищу моим надеждам, было третье от конца, утверждавшее, что Белла моя. Разумеется, это обычный условный оборот, который сплошь и рядом встречается в деловых письмах, но в Белле не было абсолютно ничего условного и делового. Как бы то ни было, я решил нарушить слово, данное мной Бакстеру, и повидать ее как можно скорее. Когда вечером я выходил из Королевской лечебницы, собираясь осуществить это намерение, меня окликнула экономка Бакстера миссис Динвидди, поджидавшая меня в кебе у ворот. Она подала мне записку и попросила прочитать ее сразу: Дорогой Свичнет!

Я был просто безумен, когда разлучил тебя с Беллой. Приезжай сейчас же. Нечаянно я нанес страшный удар нам троим сразу. Ты один можешь еще нас спасти, если приедешь сегодня же, немедленно, до захода солнца.

Твой несчастный и, поверь, искренне раскаивающийся друг

Боглоу Биши Бакстер.

Я вскочил в кеб, примчался на Парк-серкес и кинулся в гостиную с криком:

— Что случилось? Где она?

— Наверху, в своей спальне, — ответил Бакстер, — и не больна, и совершенно счастлива. Сохраняй спокойствие, Свичнет. Выслушай от меня всю эту жуткую историю прежде, чем попытаешься ее отговорить. Если хочешь пить, я дам тебе стакан овощного сока. Портвейн исключается.

Я сел и воззрился на него. Он сказал:

— Она собирается удрать с Данканом Паррингом.

— Кто это?

— Хуже не придумаешь: гладкий, красивый, хорошо воспитанный, вкрадчивый, беспринципный, развратный адвокат, который до прошлой недели соблазнял исключительно служанок. Слишком ленив, чтобы жить честным трудом. Да и незачем ему особенно трудиться — он получил наследство от любящей престарелой тетушки. Добывает деньги на азартные игры и низкое распутство, запрашивая немыслимые гонорары за сомнительные услуги на грани законности. Белла теперь любит его, а не тебя, Свичнет.

— Но как они встретились?

— Наутро после вашей помолвки я решил завещать ей все, что у меня есть. Я пошел к весьма почтенному пожилому адвокату, старому другу моего отца. Когда он спросил меня, в каком именно родстве состоим мы с Белл, я вдруг замялся, поскольку заподозрил, не будучи, правда, в этом уверенным, что он слишком много знает о клане Бакстеров, чтобы поверить истории, которую я рассказывал слугам. Я покраснел, забормотал невнятицу, а потом, разыграв праведный гнев, которого не чувствовал, заявил, что плачу за его услуги и не вижу причин отвечать на не идущие к делу вопросы, бросающие к тому же тень на мою порядочность. Если бы только эти слова остались несказанными! Но я был тогда сам не свой. Он ледяным тоном ответил, что задал вопрос для того лишь, чтобы убедиться, что мое завещание не может быть оспорено каким-либо иным родственником сэра Колина; что он ведет дела семьи Бакстеров на протяжении почти трех поколений; что, если я ему не доверяю, могу приискать себе другого адвоката. Меня так и подмывало, Свичнет, выложить честному старику всю правду, но тогда он бы счел меня сумасшедшим. Я извинился и вышел.

Я почувствовал, что секретарь, который провожал меня к выходу, подслушивал наш разговор: встречая меня, он вел себя гораздо более подобострастно, чем теперь. Я остановился в коридоре и как бы невзначай достал из кармана соверен. Я сказал, что его начальник слишком занят, чтобы выполнить необходимую мне работу, — может ли он порекомендовать кого-нибудь еще? Он шепнул мне фамилию и адрес адвоката, который принимает в своем доме в южной части города. Я дал подлецу на чай, взял кеб и поехал туда. Увы, Парринг был на месте. Я объяснил ему, что мне нужно, и добавил, что приплачу за срочность. Он не задал никаких лишних вопросов. Этого-то я и хотел. Мне понравились его наружность и обходительные манеры, и я не почувствовал черноту его грязной души.

На следующий день он пришел ко мне домой и принес на подпись экземпляры завещания. Мы с Беллой были здесь, в этой комнате, и она поздоровалась с ним со своей обычной пылкой горячностью. Он отвечал так холодно, сурово и высокомерно, что это явно ее задело. Я был недоволен, хоть и не подал виду. Я позвал миссис Динвидди исполнить роль свидетеля, и, пока Белл дулась в углу, бумаги были подписаны и скреплены печатью. Парринг подал мне счет. Я отлучился из комнаты достать из сейфа деньги, и клянусь тебе, Свичнет, я отсутствовал минуты четыре, не больше. Вернувшись, я с облегчением увидел, что хотя миссис Динвидди уже ушла и Парринг держится все так же холодно, Белла вновь, как обычно, весело щебечет. И я был уверен, что вижу Данкана Парринга последний раз в жизни. Но сегодня утром она радостно сообщила мне, что три ночи подряд он, когда слуги засыпали, пробирался к ней в спальню. Его полуночным сигналом был крик наподобие совиного, ее условным знаком — свеча на подоконнике; воздвигается лестница, и он тут как тут! И сегодня же вечером, через два часа, она убежит с ним из дома, если только ты ее не отговоришь. Сохраняй спокойствие, Свичнет.

Я слушал его, стиснув голову руками, а теперь стал рвать на себе волосы, крича:

— Боже мой, что он с ней СДЕЛАЛ уже!

— Ничего такого, о чем следует сокрушаться, Свичнет. Я заметил ее романические наклонности еще в самом начале кругосветного путешествия и в Вене заплатил чрезвычайно опытной женщине за то, что она научила ее искусству предохранения. Белл сказала мне, что Парринг тоже в нем разбирается.

— И ты не раскрыл перед ней его подлость и коварство?

— Нет, Свичнет. Они раскрылись передо мной только сегодня утром, когда о его подлости и коварстве она поведала мне сама. Хитрый злодей соблазнил ее рассказами о своем распутстве, обо всех женщинах, которых он совратил и бросил, и не только женщинах, Свичнет! Это была настоящая оргия саморазоблачений — Белла сказала, он говорил как по писаному, — и, разумеется, он заявил, что любовь к ней очистила его душу, сделала его другим человеком и он никогда ее не оставит. Я спросил, верит ли она ему. Она ответила, что не очень-то, но до сих пор ее ни разу еще не оставляли, и новый опыт может ей пригодиться. Она также сказала, что испорченные люди нуждаются в любви не меньше, чем хорошие, и лучше знают в ней толк. Иди к ней, Свичнет, и докажи ей, как она ошибается.

— Иду, — сказал я, вставая, — а когда появится Парринг, спусти на него собак. Он мошенник и не имеет права здесь находиться.

Бакстер посмотрел на меня с неприязнью и изумлением, как если бы я предложил ему распять Парринга на шпиле городского собора. Он сказал укоризненно:

— Я не должен неволить Белл, Свичнет.

— Но по разуму ей только десять лет! Она ребенок еще!

— Потому-то я и не могу применить силу. Если я причиню вред человеку, которого она любит, ее расположение ко мне сменится страхом и недоверием, и жизнь моя потеряет смысл. Этот смысл сохранится, если двери моего дома будут открыты для нее, когда либо она надоест Паррингу, либо он ей. Но, может быть, тебе удастся все это предотвратить. Иди к ней. Вразуми ее. Скажи, что мы с тобой одного мнения.