Александр Трапезников - Похождения проклятых Страница 12

— Да живите сколько угодно! — отозвался он. — Я все равно в гостинице остановился.

— Что так?

— Там пыли меньше. Заехал к отцу, а там… Ну, вы сами знаете. Думал, он здесь.

— А он скоро вернется, — сказала Маша. — Вы подождите.

— Пожалуй, — кивнул он. — Воспользуюсь вашим любезным предложением. А заодно перекусим.

Он вышел в коридор, вернулся с дорожной сумкой и стал выкладывать на стол продукты: колбасу, сыр, консервы, помидоры… И — с особой нежностью — палестинские оливки.

Мы уже и сами давно ничего не ели, а время приближалось к пяти часам вечера. Две трети суток пролетели как один миг. Пролетели и изменили мой мир. Я чувствовал это, словно шел долгий тропический ливень, поменявший русло реки, и теперь бурлящие воды неслись в ином направлении — и я вместе с ними. Но самое интересное, что мне почему-то нисколько не хотелось выбраться на берег.

Мы все разместились на кухне, кое-что и кое-как приготовили и стали то ли завтракать, то ли обедать, то ли ужинать. У Якова оказалась с собой еще и бутылка галилейского вина.

— Смотри-ка! — сказал он. — За время моего отсутствия тут и герань в кастрюле выросла. Что хорошего может прийти из Галилеи? — спрашивали фарисеи. Царь Иудейский и вино, отвечу им. Ну, за возвращение на родину!

— Если вы так о Спасителе, то я пить отказываюсь, — отозвался Алексей, ставя рюмку на стол.

— Ваше дело, — невозмутимо произнес Яков. — А зря, попробовали хотя бы. Вино отменное.

— А вы вернулись насовсем или как? — спросила Маша. — И о какой родине вы говорите: о той или этой?

— Еще не знаю.

— А герань, между прочим, моя. Руками не трогать, — вставил я, чокаясь и с ним, и с Машей.

Вино было ароматное и терпкое. После этого мы принялись усердно жевать, кроме Алексея, который предпочел лишь несколько оливок. За этой трапезой нас и застал возвратившийся Владимир Ильич.

— А-а, богоборец! — сказал он, обнимая сына. — Ну как там, в ваших Палестинах?

— Да я, папа, в основном во Франции и в Штатах, — ответил тот. — А ты все в разных башмаках бродишь? Не надоело юродствовать?

За столом стало теснее, а с приходом Владимира Ильича все мы, молчавшие до сих пор, как-то даже оживились. Будто в квартиру прибежала большая лохматая собака. Любопытная и тыкающаяся носом к каждому. Собака эта притащила с собой кулек пряников и горсть конфет, выложив перед Машей.

— Тебе, между прочим, привет от мамы, — продолжил Яков. — Она до сих пор ждет.

— И ей не кашлять, — отмахнулся Владимир Ильич, запихивая в рот то одно, то другое. При этом он еще и улыбался и говорил: — Что нового в мире? Как там ваш глобализм? Чего приехал-то?

— Неласково меня тут как-то встречают, — несколько обиженно произнес Яков. — То норовят по башке заехать, то вопросики всякие. Будто я отрезанный ломоть от каравая. А я ведь тоже советский, как и все вы. Кроме, пожалуй, Маши. Она уже из другой Атлантиды, которая, впрочем, также скоро на дно опустится.

— Вы имеете в виду Россию? — спросил Алексей.

— Я ничего не имею в виду. Я просто устал, потому и приехал. Устал от арабов, от негров, от мусульман, от вежливости на каждом шагу, от гомиков, психоаналитиков и стоматологов. От денег тоже. Но больше всего от этой проклятой толерантности и политкорректности. Прав был поэт Полежаев, еще двести лет назад написавший, что французы пусты, как вздор. Скоро алжирцы им всем пинка под зад дадут. Такие же и америкосы. Спроси любого из них: уж не гомофоб ли он? И тот тебе испуганно ответит: нет-нет, я уважаю права геев, у меня и адвокат голубой, и врач, и сам я всегда готов, только прикажите. Хотя в душе может и презирать. Вырожденцы, чего говорить.

— Значит, приехали подышать свежим воздухом? — спросил Алексей.

— Воздухом детства, — уточнил Яков.

— В котором я тебя мало порол, — добавил Владимир Ильич.

— Папа! Куриная лапа.

Маша с любопытством изредка посматривала на блудного сына. Алексей отчего-то хмурился, сам Яков лукаво усмехался, а отец его был как всегда беззаботен. Уже не собака, а птичка, порхающая по деревьям.

— Ездил в ФИАН? — спросил я у него.

— Какой там! Крутился возле нашего храма. Тут такое творится!.. Узнал, что иконы мироточат во многих церквах Москвы. И даже в некоторых квартирах у особо благочестивых мирян. Слухи ползут по всей столице. Это просто невероятно, вот что я вам доложу. Что-то будет, что-то непременно произойдет!..

Он радостно потер руки, словно в предвкушении пира. Но Алексей вовсе не разделял его праздничного настроения. Напротив, еще больше нахмурился.

— Смысл этого знамения мы, возможно, поймем очень скоро, — сухо промолвил он.

— Что тут у вас происходит? — озадаченно спросил Яков.

Ответ он получил от отца:

— Преображение, сынок, преображение. Бунт плачущих икон, вот что. Мотай на ус, богоборец. Нас ожидает либо революция, либо какой-то чудовищный катаклизм, либо воздушные силы Эстонии начнут бомбардировку Кремля. Ты приехал как раз вовремя, к открытию вернисажа. Место в первом ряду тебе обеспечено.

Алексей тихо произнес:

— Вы уже второй раз называете сына богоборцем. Почему?

— А как же? — охотно отозвался Владимир Ильич. — Он и есть это самое. Я еще сорок лет назад знал, когда выбирал ему имя. А Роза со своими талмудистами лишь завершили дело. Вы же знаете, кто был первым библейским революционером и богоборцем? Иаков. И вообще, семантика имен имеет огромное значение, как пятно на лбу — на всю жизнь.

— Назвал бы меня тогда как-нибудь иначе! — фыркнул сын. — Хоть Митрофаном.

— Не мог! — развел руками отец. — Ладно уж, открою тебе давнюю тайну. Не моя заслуга в том, что тебя так назвали. И не Розы. После роддома, когда мы приехали сюда, на шестые сутки к нам пришел некий старик громадного роста и с длинной бородой. Весь в черном и в черной же круглой шляпе. Он назвался родственником Розы, хотя она потом и говорила, что не знала такого. Но он так заморочил нам голову, что мы поверили. Жил у нас старик дня три. Тебя пеленал, возился, шептал что-то на ушко. И ты смеялся, а не плакал.

Да мы и сами радовались, что такой дядюшка объявился. К тому же он и материально сильно помог, денег дал кучу. Мы же тогда бедствовали. Потом старик настоял, чтобы тебя назвали именно Яковом. Уходя, старик этот сказал, что станет сопутствовать тебе, что будет всегда рядом.

— Странно, никогда в жизни его не видел, — рассеянно произнес сын.

— Да и мы потом тоже, — подхватил отец. — Хотя… чувствовали какое-то мелькание на заднем плане. Будто стертая фигура в толпе на старой ленте в кинохронике. Но главное, что жизнь потом у меня и Розы пошла в гору. Да и у тебя тоже, сынок.

— А я вот о чем подумал, — вмешался вдруг Алексей. — Судя по вашим описаниям, Владимир Ильич, старик этот появлялся и во времена французской революции. Об этом свидетельствует великий масон и каббалист Элифас Леви. Он писал, что в сентябре 1792 года всюду, где происходили массовые убийства священников и дворян, видели некоего таинственного старика громадного роста, со слипшейся от крови длинной бородой и в черных одеждах и шляпе. При этом он громогласно восклицал: Вот вам за альбигойцев! Вот вам за тамплиеров! И сам рубил головы налево и направо. А после казни Людовика XVI он даже поднялся на эшафот, погрузил обе руки в королевскую кровь и завопил, что крестит французский народ во имя Якова и свободы!

— Вечный жид, что ли? — спросил я. Алексей лишь пожал плечами.

— Интереснее другое, — продолжил он. — Какого Якова? Ну, насчет свободы, понятно. Это вечная присказка для дураков. Но имя Яков действительно роковое для всех революций. Почему санкюлоты стали называться якобинцами? В честь последнего Великого магистра ордена тамплиеров Якоба де Моле? Да и наша домашняя революция не обошлась без двух зловещих Яковов — Свердлова и Юровского. Один отдал приказ приказ об убийстве последнего русского императора, другой его ритуально исполнил. Не удивлюсь, если и там, в подвалах Ипатьевского дома появлялся этот таинственный старик-кровник. Впрочем, слухи об этом тоже имеются.

— Чепуха это все! — махнул рукой Яков. — Давайте-ка лучше глотнем вина из Каны Галилейской. Кому налить?

— Не скажите, — удержал его Алексей. — Я об именах много размышлял, и тут ваш отец прав. Если брать библейскую сторону вопроса, то три имени в истории и христианства, да и всего человечества, а особенно России, имели и имеют громадное значение. Религиозно-бытийное, если хотите. Это Иаков, Иоанн и Иосиф. С Иаковом мы уже разобрались. Иоанн Предтеча крестил Спасителя, другой Иоанн был его любимым учеником, и ему явилась тайна Апокалипсиса. Иоанн Грозный стал первым Помазанником Божиим на русском престоле. Церковь совершила над ним таинство миропомазания даже дважды, что говорит о его исключительной роли в создании русского царства. Двух великих провидцев и духовных ратоборцев явил нам двадцатый век — Иоанна Кронштадтского и Иоанна Санкт-Петербургского и Ладожского. А Иосиф? Иосиф был земным отцом Господа. Иосиф Аримафейский собрал капли крови Его в священный сосуд, который потом католики называли Святым Граалем. Иосиф Волоцкий искоренил на Руси ересь жидовствующих, грозивших уничтожить не только Русь, но саму церковь. Иосиф Сталин из ничего сотворил Великую Красную Империю, а по сути — новое русское царство.