Владимир Кунин - На основании статьи… Страница 12

По «данному эпизоду уголовного дела», — как по сей день выражаются все служивые милицейско-судебно-прокурорской системы, — специальный корреспондент одной из самых серьезных газет страны — Кирилл Теплов — потом, по окончании следствия, не без оживляющего сарказма, напишет…

«…снарядили «экспедиции» под Москву, на Украину, в Молдавию — чуть ли не на все фарфоровые заводы страны. Не был забыт и Ленинградский завод имени Ломоносова. Каждая «экспедиция» была укомплектована деньгами для «оплаты услуг», заранее сфарцованными заграничными тряпками для местных пижонов, имевших отношение к росписи фарфора. Все начиналось с водки. «Фартовые» ленинградские ребята угощали и расплачивались по счетам. Мало того, разбрасывали направо и налево заморские одежки. Кому пестренькие носочки, кому и рубашонку с шикарным клеймом… Специалисты по росписи фарфора благодарно икали и что-то подписывали и подписывали…

А наутро происходил короткий разговор:

«Водку пил? Пил. Шмотки брал? Брал… Тащи золото!»

И обалдевшему клиенту показывали подписанную им бумагу, на которой он обязуется поставлять препарат жидкого золота…»

Дальше автор статьи К. Теплов достаточно элегантно сочинил и изобразил десятки честных и мужественных советских людей, которые бросали в физиономии «соблазнителям» их заграничное барахло, отдавали последние, честно заработанные деньги за вчерашнюю водку и прямиком бежали в милицию! Однако…

Тут автор, не скрывая своего гражданского возмущения, писал, что «отдельные опустившиеся аморальные личности» все-таки выносили из стен заводов бутылки с золотым препаратом.

А дальше, по категорическому требованию редакции, автор статьи все ставил с ног на голову и в бессмертной манере соцреалистической и современной «заказухи», на голубом глазу уверял миллионы читателей, что таких вороватых людишек было «ничтожное количество». А честных и порядочных — не сосчитать!

На самом же деле «честных и порядочных», вернее, до смерти запуганных, было всего человечка два-три. А «ничтожное количество» вороватых — на каждом фарфоровом заводе исчислялось десятками.

Перерывая свой архив, Кирилл Петрович и по сей день, при встрече с собственными образцами этаких перевертышей, неожиданно начинает ощущать отвратительный вкус во рту. Его передергивает от отвращения к самому себе и от низости некоторых своих прошлых упражнений.

А ведь когда-то, на заре своей журналистской юности (и частично — зрелости…), он был почти убежден, что это и есть профессиональная норма, потому что именно «печатное слово — воспитатель и организатор масс!»…

Не находя в себе сил выбросить всю эту высохшую и пожелтевшую от старости макулатуру, подписанную его именем (ну, слаб человек, слаб!..), он зарывал эти заметки подальше, в самые старые потрепанные папки с еще советскими канцелярско-ботиночными шнурками. И утешал себя тем, что у него было достаточно много смелых очерков и хороших статей, иногда заставлявших полстраны говорить о том, что написал Кирилл Теплов.

Но уж если продолжать разговор начистоту, то Кирилл Петрович прятал вот такие свои давние заказные статейки не от себя, а от Зойки. От любимой, родной, ироничной, но иногда бескомпромиссной и беспощадной Зойки.

Он до сих пор пребывает в стыдливо-счастливом неведении, не зная, что Зоя все это уже давным-давно прочитала. И простила Кирилла Петровича.

За сорок с лишним лет их совместной жизни она ему простила очень многое и многих…

6 сентября 1963 г. Из статьи журналиста К. Теплова «Железка»:

«…но с некоторых пор перевозить бутылки с золотой краской стало тяжело и опасно. И тогда кому-то из «Дыр» средней руки в голову пришла прекрасная идея!

Каждому художнику по росписи фарфора выдается определенное количество колонковых, беличьих или барсучьих кисточек и специальных тряпочек для вытирания этих кистей. К концу смены пропитавшиеся золотой краской тряпки сдаются по счету и сжигаются. Пепел пакуют в специальные посылки, опечатывают и фельдсвязью отправляют в Москву. На фабрику вторичных драгоценных металлов. В этом пепле тридцать шесть процентов чистого золота (!), и называется он — «золотосодержащие отходы». Вот эти-то «отходы» и приковали внимание преступников! Те, кто раньше воровал «жидкое золото», стали выносить из стен фабрик вот такие, еще не отправленные в Москву, посылки. Весь «золотой пепел» поступал Витьке-Кролику — подсудимому В. Е. Лякину. Он — газосварщик, ему, как говорится, и горелка в руки…»

— «Кролик», бывало, за один день, Зоинька, из этого пепла граммов по семьсот золотишка выплавлял! У него был такой кювет из нержавейки… — морщась от непрерывной боли, покряхтывая, с трудом выговорил старый и разрисованный Рафик Алимханов. Рифкат Шаяхметович Коган…

Нескончаемая боль во всем теле сбивала дыхание. Между фразами неожиданно возникали долгие паузы. Вот и сейчас Рифкат отдышался, повернулся к Кириллу Петровичу:

— Помнишь, Кира? Этот кювет еще по вещдокам… ну, по вещественным доказательствам, тогда вместе с его сварочным аппаратом проходил. Тебе «следаки» наверняка показывали…

— Нет, не помню.

— Ну, корытце такое квадратное! С высокими бортами. В одном углу — слив. Носик вытянутый.

Чтобы расплавленное золото удобнее было в формы сливать.

— Столько лет… Как ты-то помнишь такие подробности?

— Так я же сам ему этот кювет делал!

Рафик откинулся на высоко поднятую подушку, зажмурился от боли:

— Ох, чччерт… сестру позвать, что ли? И Полина тоже… Гусь лапчатый! Обещала прийти, белье чистое принести, мать ее… А то перед персоналом прямо неудобно… Третий день не меняно. Ничего ж больше не нужно — принеси чистое — носки, трусики там, маечку, штаны пижамные… И иди, гуляй по фломарктам со своими Могилевскими жлобихами! А потом дуй в еврейскую гемайнду — общину, значит, за бесплатными бананами! Или чего там еще так, без денег можно нашустрить?.. Мацу? Давай сюда и мацу! Как говорит Полина: «Раз положено — пусть дают!» Кому «положено»?.. За что «положено»? Я эту мацу в упор не вижу, а ей — лишь бы на халяву! У нее это прямо как болезнь. Будто отравленная.

Зоя Александровна погладила Кирилла Петровича по щеке, встала и решительно подошла к кровати Алимханова. Облокотилась на заднюю спинку, где висела табличка: «Herr R. KOGAN».

— Рифкат Шаяхметович! Вы с Кириллом Петровичем… — Зоя неожиданно занервничала. — Ну, короче. Вы знакомы уже столько лет… Я могу говорить вам «ты»?

— Господи, Зоенька… Да ради бога! Как подарок… Петрович! Ты не против?

Теплов на мгновение даже забыл про себя, испуганного и несчастного. Сказал с презрением:

— Дурак ты старый!

Старый Рифкат счастливо рассмеялся.

— Так вот, Рафик, — продолжила Зоя Александровна. — Ты считай, что я теперь к вам обоим прихожу: и к тебе, и к Кириллу. Одинаково. Если что надо — не стесняйся. Я ж на машине… Сейчас смотаюсь в какую-нибудь ближайшую лавку, привезу тебе все чистое, новое. А ношеное домой заберу. И запихну в стиральную машину, вместе с Киркиным барахлом… Мне это — раз плюнуть.

— Да ты что, Зой!.. Ну ты даешь. Деньги-то возьми! В тумбочке…

— Обойдусь. — Зоя профессионально оглядела лежащего Рифката. — Размер — сорок шестой, рост — второй. Вернусь минут через сорок…

Она деловито перекинула свою сумку через плечо, по-свойски подмигнула двум старикам и вышла из палаты.

Как только она закрыла за собою дверь и оказалась в коридоре отделения онкологии, силы окончательно покинули ее.

Словно сами собой, с нее бесшумно осыпались стальные рыцарские латы, в которые она еще с утра, дома, заковывала себя перед тем, как спуститься в гараж, сесть за руль и поехать в больницу.

Неудержимо захотелось просто расплакаться.

Не сдерживая себя, не в носовой платочек, а с открытым, некрасивым и опухшим от слез лицом, отрешенным от всего земного, — вслух, навзрыд, со всхлипываниями, с нормальными, жалостливыми бабскими причитаниями, с матерной руганью и проклятиями…

Со всем тем, что подлинно могло бы отразить весь трагизм вероятных и невероятных последствий происходящего, всю нестерпимую боль возможно предстоящей потери, всю тяжкую, неумолимую и страшную поступь надвигающихся перемен…

Но этого не произошло. При посторонних этого просто не могло произойти. Вообще — ни при ком… А тут, как назло, навстречу ей, явно в палату к геррам K. Teplow und R. Kogan, по коридору двигалась небольшая процессия.

Маленькая, толстенькая медицинская сестричка в коротких белых брючках, при взгляде на которую Рафик недавно проявил некий неопределенный и невнятный сексуальный интерес, несла в двух руках всю систему для установки обычной капельницы, а доктор Кольб и уже знакомый Зое Александровне анестезиолог катили некий странный и очень красивый аппарат на колесиках.