Эргали Гер - Кома Страница 12

Кома не сразу сообразила, какого неудобного врага нажила себе на старости лет. Горе оберегало прочнее брони, звон в ушах заглушал брань Зворыкиной; тупые подначки, мелкие мстительные придирки со стороны комендантши чиркали по касательной. Без квартиры, без будущего, без молитв она стремительно убывала из жизни; даже вечерняя молитва не возжигалась, не пробивалась сквозь вязкую ватную пустоту на душе. Главный вопрос так и остался неразрешенным. Кто кого предал, кто от кого отступился: она от Учителя или он от нее? В сотый раз вспоминала последний вечер в своем кабинете, когда Катя Вахрушева позвенела перед ней связкой ключей (теперь-то все знали, чьи ключи получила Вахрушева, недаром даже на новоселье постеснялась позвать). Разве они считали его в тот вечер предателем? – Нет. Разве не помнили про сто пятьдесят выкинутых из жизни братьев и сестер? – Помнили. Получается, что не в братьях и сестрах суть, а именно в этой связке ключей, небрежно переброшенных Кате.

Возможно, это все-таки был урок. Тяжкое, невероятное испытание, суть которого от нее ускользнула. Испытание, которое Кома – по слабости, по неверию своему заскорузлому, по алчности – не прошла.

Абсолютное большинство лишенцев по-прежнему шли за Учителем – истерзанные страхами и сомнениями, с выплаканными глазами, с окаменевшими от горя сердцами, но – шли. Каждое воскресенье первые этажи общаги пустели, братья и сестры через пол-Москвы добирались до “Белого голубя”, а там – штукатурили, красили конференц-зал, благоустраивали территорию, все как всегда. Вот только работали не в свое удовольствие, как в прежние времена, а с надрывом, с оглядкой на сотников да Пал Палыча: не подумайте, что мы отступились, ни-ни… Вряд ли их присутствие, их исступленная старательность добавляла радости новоселам.

Кома то завидовала силе их веры, то отчаивалась: совсем отказаться от разума не позволяли гордость и воспитание. Чем дальше, тем больше вера соседей по общежитию казалась ей коллективным мороком: не Христос вел лишенцев, а страх отбиться от стада. Сама она в заселенный жилкомплекс так и не съездила, хотя зазывали и Фрида с Толиком, и профессор Волков, да многие, кто только не звал. Хотя – пожалуйста: Катя не позвала.

Не в гордости было дело. И даже не в ключах от квартиры. Просто что-то сдвинулось в голове еще во время Совета, когда Кома, мысленно отслеживая оглашаемый список лишенцев, увидела волчью выбраковку слабейших. Она словно оказалась под куполом черепной коробки Учителя, нечаянно для себя вникла в ход его рассуждений и, похоже, нечаянно встала с ним вровень. Она вычислила в нем главное – целеполагание. Почувствовала его цепкую, безжалостную сосредоточенность на власти. И не то чтобы отступилась, но – впервые разорвала дистанцию. Отлепилась.

А он, с его невероятным чутьем, в тот же вечер почувствовал отчуждение. И – ударил первым. Отсек сразу и навсегда.

Кома помнила о телефоне, подаренном когда-то Учителем. На шею не надевала, но держала на видном месте. Надеялась, что вот-вот раздастся звонок. Но отключенный от сети мобильник молчал.

Холодно было Коме.

Правильно сказано в Библии: не сотвори себе кумира. Один Учитель есть да пребудет вовек, все остальные грешные человеки. А она сотворила, сотворила и возлюбила больше, чем сына, бросила все и пошла за ним безоглядно. Три года безвылазно просидела в общаге, три года молила за него Господа – а он походя, словно пылинку с плеча, смахнул ее в пропасть. Отнял не только ее, старухи, куцее будущее, но и будущее Алешки.

Холодно было Коме. Холодно и погано.

Поэтому, когда к ней пришли четверо и предложили стать пятой, она задумалась. Всего четверо из ста пятидесяти обманутых дольщиков – двое мужчин и две женщины – решились подать заявления в прокуратуру. В лица Кома их знала, а так не очень, никто из “отщепенцев” в общаге не жил. Помнила, что крашеная блондинка держала секцию на Савеловском рынке, торговала детской одеждой. Почему именно к Коме пришли, пояснили с порога: отверженный “апостол” знает всю кухню изнутри, ей и восстанавливать справедливость. Только они произнесли это слово – “апостол”, – как что-то щелкнуло у Комы в мозгу: настоящий Иуда обязательно должен быть из апостолов.

– Если мы все согласны, что нас элементарно кинули, надо идти до конца, то есть подавать в суд, – настаивала блондинка. – Мы же не стадо баранов, мы полноправные граждане… Вы как хотите, но я себя овцой считать не согласна!

– Да я и сама об этом подумывала, – призналась Кома.

Визитеры, видя ее сомнения, стали настаивать и дожимать, у них уже был адвокат, осталось только подписать заявление – что-то, однако, держало Кому, держало-не-отпускало, смутила мысль про Иуду. Пообещала позвонить завтра.

И тут взбунтовался Алексей.

– Выкинь из головы, мать, даже не думай, – рассердился он, узнав о визите. – Если хочешь знать, Пал Палыч с Учителем – наш единственный шанс вылезти из той жопы, в которую мы залезли по их милости да по твоей дури. Вон какой комплекс отгрохали – и еще построят, сейчас вся Москва строится. А ты, вместо того чтобы вернуться в Совет, кряхтишь да охаешь с утра до вечера… Даже не вздумай.

– Да я и сама уже поняла, что не стоит, – оправдывалась Кома. – Я так, в порядке совета…

– В порядке совета – возвращайся в Совет, – отрезал Лешка. – Тебя оттуда никто не выгонял, между прочим.

Кома покачала головой.

– На меня не больно рассчитывай, сыну, я для них отработанный материал…

Спорить с Лешкой не хотелось совсем. За лето он ни словом не попрекнул мать: исхудал, осунулся, бормотал что-то про себя, курил по ночам в форточку – но сдерживался. Кома, свернувшись на кушетке, молча наблюдала за ним, жалела и тоже маялась. Лучше бы наорал разок, чем вот так.

Только однажды, когда она попросила растолковать загадочную сентенцию про добро, которое не бывает безответным, недобро ощерился и сказал:

– Ты же у нас в каждой бочке затычка, вот тебя и определили…

– В каком смысле?

– Да в самом прямом. Хотела остаться в общаге? – Пож-жалуйста! Просила квартиру для Вахрушевой? – Получи! Хотела быть святее Папы Римского? – Будь! Только не за чужой счет, а за собственный. Потому что добро, мама, не падает с неба, ему ресурс подавай…

– Тебя не кинули, мама, – помолчав, добавил Алексей с горечью. – Тебе наконец-то растолковали на старости лет, что за базар надо отвечать. Такое тебе напоследок передали сокровенное знание, личное послание от твоего дорогого Учителя…

Кома открыла было рот, чтобы возразить – и закрыла. Почувствовала, что все ее слова и в самом деле закончились.

Между тем Лешка оказался чуть ли не единственным среди лишенцев, сумевшим что-то выгадать от переезда ордена. Пал Палыч лично отблагодарил его за свое спасение. Под вечер того злосчастного дня сын пошел к нему разбираться с договорами, подписал все бумаги, а вышел от Палыча новым заведующим интернет-клубом – прежний переезжал в “Белый голубь”. Все равно перевозить раздолбанные старенькие компьютеры было некуда, цокольный этаж жилкомплекса являл собой бетонные склепы, так что решили пока оставить как есть. В результате Алексей получил должность, зарплатку, бесплатный интернет и место за выгородкой. Там, за выгородкой, он и обосновался, наведываясь в свою комнату только поесть да поспать. Можно сказать, что им опять повезло: как жить под непрерывное дребезжание и гудение его компьютера, Кома не представляла.

Дело поставили на широкую коммерческую ногу, то есть завели кассу и выставили в окне “наружку” – нарисованный Толиком плакатик про интернет-клуб: завитушки, звездочки, реквизиты, график работы. – “Сойдет”, сказал Пал Палыч (случайные прохожие в мясомолочной зоне смотрелись экзотами). Для лишенцев, естественно, интернет остался бесплатным, но пользователей среди них было немного – основной клиент писал чувствительные письма на родины и жарился в стрелялки на убывание. Раз в неделю приезжала тетя-бухгалтер, снимала кассу и отстегивала Алексею зарплату. Получалось негусто, но сносно, а к концу лета, когда при клубе оборудовали стойку с кофейным аппаратом и холодильником – вполне даже сносно. На бар поставили оторву Алену, дочку лишенки Веры Кравчук: ее оранжевые хайры и пирсинг смотрелись за стойкой элементом дизайна. “Лучше бы Ирочку взяли Левицкую, такая милая девушка!” – вознегодовала Кома в последнем приступе матримониальных надежд; впоследствии, однако, вынуждена была согласиться, что милым девушкам в клубе для гастарбайтеров делать нечего.

В общем, неожиданно для себя Алексей оказался на бойком месте. Кома даже не знала, радоваться за сына или печалиться: какой-то он стал совсем смурной и безрадостный. Понятно, что особо радоваться было нечему – так, подсластили пилюлю; понятно, что с непривычки работа с людьми вообще, а с данным контингентом в особенности не столько подзаряжала, сколько опустошала ее затворника; но все же, все же – впервые за много лет пошли не газетные гонорары, а деньги, твердый оклад, серьезная энергетическая подпитка для любого мужчины – но и деньги, похоже, Лешку не радовали. Разве что обзавелся мобильником и добился от Комы, чтоб она тоже сменила номер. За все лето не написал ни одной статьи, не прикупил ни одной книги – это последнее как-то особенно настораживало, хотя складировать книги после того, как Кома въехала в Лешкину комнатушку, действительно было некуда.