Рышард Капущинский - Путешествия с Геродотом Страница 12

Я попросил товарища Ли объяснить смысл этого рассказа. Он выслушал, улыбнулся и тщательно записал. Сказан, что даст ответ, но сначала должен посоветоваться.

Так никогда он и не дал мне ответа.

Я закончил чтение первого тома и приступил к чтению второго тома Мао Цзэдуна. Конец тридцатых годов, японские войска уже оккупировали значительную часть Китая и постоянно продвигаются вглубь страны. Два соперника — Мао Цзэдун и Чан Кайши — заключают тактический союз с целью дать отпор японским захватчикам. Война продолжается, оккупант жесток, а страна разорена. По мнению Мао, лучшей тактикой в борьбе с превосходящими силами противника является ловкое маневрирование и беспрестанное тормошение противника. Он постоянно об этом пишет и говорит.

Я как раз читал доклад Мао о продолжительной войне с Японией, доклад, с которым он выступил весной 1938 года в Янъани, когда товарищ Ли закончил телефонный разговор в своем номере, повесил трубку и пришел сказать мне, что завтра мы едем к Великой Стене. Великая Китайская Стена! Чтобы посмотреть на нее, люди приезжают с другого конца земли. Это ведь одно из чудес света. Уникальное создание, чуть ли не мифическое и в каком-то смысле непостижимое. Потому что китайцы возводили эту стену с перерывами две тысячи лет. Начали во времена, когда жили Будда и Геродот, и все еще продолжали строить, когда в Европе уже творили Леонардо да Винчи, Тициан и Иоганн-Себастьян Бах.

Длину этой стены указывают по-разному — от трех тысяч до десяти тысяч километров. По-разному, потому что нет единой Великой Стены, их несколько. И в разное время их строили в разных местах и из разных материалов. Общим было одно: как только новая династия приходила к власти, сразу начиналась стройка Великой Стены. Мысль о возведении Великой Стены не отпускала китайских монархов ни на мгновение. Если работы и прерывались, то только из-за нехватки средств, но сразу же, как лишь бюджет позволял, работы возобновлялись.

Китайцы строили Большую Стену для защиты от нападений подвижных и агрессивных кочевых монгольских племен. Армиями, табунами, отрядами приходили эти племена из монгольских степей, с гор Алтая и из пустыни Гоби, нападали на китайцев, постоянно угрожали их государству, пугали призраками резни и рабства.

Но Большая Стена — лишь верхушка айсберга, символ, знак Китая, герб и щит этой страны, которая на протяжении тысячелетий была страной стен. Потому что Большая Стена обозначала северные границы империи. Стены возводились также между противоборствующими царствами, между районами и кварталами. Они защищали города и деревни, перешейки и мосты. Они защищали дворцы, правительственные здания, храмы и ярмарки. Казармы, полицейские участки и тюрьмы. Стены окружали частные дома, отгораживали одного соседа от другого, одну семью от другой. А если принять во внимание, что на протяжении сотен и даже тысяч лет китайцы беспрерывно строили стены, если учесть их всегда большую численность, их самоотверженность и энтузиазм, их образцовую дисциплину и трудолюбие, то мы получим сотни миллионов часов, отданных на строительство стен, часов, которые в бедной стране можно было бы употребить на обучение какой-нибудь профессии, на обработку новых полей, на разведение породистого скота.

Вот куда уходит мировая энергия.

Как нерационально! Как бесполезно!

Большая Стена — это стена-гигант, стена-крепость, протянувшаяся на тысячи километров через безлюдные горы и пустоши, стена — предмет гордости и, как я уже говорил, одно из чудес света: она одновременно свидетельствует и о человеческой слабости, и о какой-то аберрации, о какой-то страшной ошибке истории, о невозможности для людей в этой части планеты прийти к соглашению, о невозможности сесть за круглый стол, чтобы вместе решить, как с пользой задействовать резервы человеческой энергии и ума.

Это оказалось несбыточной мечтой, потому что первая реакция на возможные проблемы была другой: построить стену, закрыться, отгородиться. Поскольку то, что приходит извне, ОТТУДА, может нести только угрозу, предвещать только беду, оно может быть только посланником зла, да что там посланником — самим воплощением зла.

Но стена служит не только обороне: защищая от внешней угрозы, она позволяет контролировать и то, что происходит внутри. В стене есть проходы, есть ворота и калитки. Так вот, защищая эти точки, мы устанавливаем контроль над теми, кто входит и выходит, проверяем, есть ли у них разрешения, фиксируем имена, всматриваемся в лица, наблюдаем, запоминаем. А стало быть, такая стена — одновременно и шит и ловушка, защита и клетка.

Хуже всего то, что во многих людях она формирует психологическую установку защитника стены, создает тип мышления, в котором через все проходит барьер, делящий мир на плохой и низший — тот, что снаружи, и хороший и высокий — тот, что внутри. Вдобавок совсем не нужно, чтобы такой защитник лично находился у стены, он может быть вдали от нее, достаточно того, что он носит в себе ее образ и придерживается тех правил, которые навязывает логика стены.

К Великой Китайской Стене ехать около часа по дороге на север. Сначала через город. Дует порывистый ледяной ветер. Пешеходы и велосипедисты наклоняются вперед — только так можно противостоять вихрю. Везде текут реки велосипедистов. Каждая река приостанавливается на красный свет, как будто перед ней встала дамба, а потом медленно приходит в движение, до следующего светофора. Этот монотонный ритм нарушают только внезапные порывы ветра. И тогда река начинает бурлить и выплескиваться, подгоняя одних и заставляя других остановиться и спешиться. В рядах велосипедистов возникают замешательство и хаос. Но ветер стихает, и все снова возвращаются на свои места и упорно движутся дальше.

На тротуарах в центре множество людей, но часто можно увидеть идущих колоннами детей в школьной форме. Они идут парами, машут красными флажками, кто-нибудь во главе колонны несет красный флаг или портрет Доброго Дядюшки — председателя Мао. Дети хором что-то скандируют, поют или восклицают. «О чем это они?» — спрашиваю я товарища Ли. «Хотят изучать мысли председателя Мао», — отвечает он. Полицейские, которые стоят на каждом углу, всегда задерживают движение, пропуская эти колонны.

Город желто-темно-синий. Желтые стены вдоль улиц, а темно-синие — робы, в которые одеты люди. Эти робы — достижение революции, объясняет товарищ Ли. Прежде людям нечего было носить, и они умирали от холода. Мужчины острижены по-солдатски, женщины, от девочки до старушки, — под горшок: короткие челки, сзади тоже коротко. Надо хорошо приглядеться, чтобы различить лица, но это считается некультурным.

Если кто-то несет сумку, то эта сумка точно такая же, как и все прочие сумки. Аналогично — головные уборы. Не знаю, как люди, пришедшие на большое собрание и вынужденные оставить в раздевалке тысячи одинаковых шапок и сумок, смогут потом разобраться где чье. Но они знают. Значит, настоящие различия не обязательно состоят в чем-то большом, масштабном, это может быть самая мелкая деталь, например, по-другому пришитая пуговица.

На Великую Стену всходят через одну из заброшенных башен. Стена — гигантское строение, ощерившееся массивными зубцами и башенками, такое широкое, что по его верху могут идти плечом к плечу десять человек. Стена, если смотреть на нее оттуда, где стоим мы, в обе стороны серпантином тянется в бесконечность, исчезает где-то за горами, за лесами. Пустота, ни души, ветер буквально срывает головы. Увидеть это, дотронуться до глыб, принесенных сюда много веков назад падающими от тяжкого труда людьми. Зачем? Какой в этом смысл? Какая выгода?

Со временем, чем дальше, тем увереннее, я стал относиться к Великой Стене как к Великой Метафоре. Потому что меня окружали люди, с которыми я не мог найти общего языка, меня окружал мир, который я не мог постичь. Мое положение становилось все более и более странным. Надо писать, но о чем? Пресса только на китайском, то есть непонятном для меня языке. Поначалу я просил переводить мне товарища Ли, но каждая статья в его переводе начиналась со слов «Как учит председатель Мао» или «Следуя указаниям председателя Мао» и т. д. и т. п. Но откуда мне было знать, на самом ли деле там все так и написано? Единственным связующим звеном с внешним миром служил товарищ Ли, однако именно он и оказался самым непреодолимым барьером. В ответ на каждую просьбу о встрече, о разговоре, о поездке он обещал передать мое пожелание в редакции. Но никогда потом не возвращался к этому разговору. В одиночку выходить я тоже не мог: товарищ Ли всюду следовал за мной. Да и куда я мог пойти? К кому? Города я не знал, людей тоже, телефона у меня не было (он был только у товарища Ли).

Но самое главное — я не знал языка. И стал самостоятельно его изучать. Я пытался продраться сквозь чащу иероглифов, пока не попал в тупик: им оказалась многозначность иероглифа. Где-то я прочитал, что существует более восьмидесяти английских переводов Дао-дэ-цзин (этой библии даосизма), и все они компетентные и верные, но в то же время — совершенно разные! У меня подгибались ноги. Нет, подумал я, ничего у меня не выйдет, не одолею. Иероглифы мелькали перед глазами, пульсировали, изменяли очертания и положение, связи, зависимости и сочетания, множились и делились, выстраивались в столбцы и ряды, одни приходили на место других, формы с — ао неизвестно откуда брались в — оу, или я неожиданно путал ин с инь, что уже ошибка совершенно непростительная!