Вера Колочкова - Из жизни Ксюши Белкиной Страница 12

— А кто это?

— Это я… Я, Ксюша Белкина, которая всех боится, перед всеми подряд виноватая, ничего хорошего недостойная, за любой свой шаг извиняющаяся, бесконечно всем чем–то обязанная… И в жизни своей ни разу не сказавшая слова «нет», потому что Ксюша Белкина такого слова просто не знает! С ней можно делать все, что угодно – она стерпит, знаете ли… А как же иначе – ведь на нее ж могут обидеться!

Лиза внимательно смотрела в раскрасневшееся вмиг Ксюшино лицо, слушала молча. Потом встала, достала из шкафчика бутылку коньяка и щедро еще раз плеснула в Ксюшину чашку.

— Пейте… Эка вас трясет, как в лихорадке! А отца моего вы, выходит, хорошо знали?

— Да я его любила, Лиза! И сейчас люблю! И целых четыре дня была рядом с ним счастлива. Последних его четыре дня… Мне теперь на всю мою оставшуюся жизнь хватит!

Ксюша залпом допила остывший чай, передернувшись всем телом от непривычного организму коньячного духа, встала из–за стола.

— Поеду я, Лиза. Поздно уже. Трамваи ходить не будут… Да и вам собираться надо! Еще раз простите меня за маму…

— Да постойте, Ксения, как же… Что я могу для вас сделать, скажите? Вы ж, как выяснилось, рядом с отцом были в последние его дни, да и вообще…Любили, говорите…А давайте я вам эти деньги отдам, а? Вот, возьмите – я не знаю, сколько тут…

— Не надо, Лиза… Что вы… Мать украла – а я возьму… Нет!

— Постойте! Тогда хоть номер сотового телефона назовите, я в память впишу!

— А у меня нет телефона…

— Как это – нет? Вообще нет? – удивленно спросила Лиза и тут же, устыдившись, улыбнулась виновато. – Простите… А домашний телефон хотя бы у вас есть?

— Так у нас только общий, коммунальный…

— Ну общий так общий! Запишите вот здесь…

Ксюша, записав неровными каракулями на какой–то квитанции телефон, развернулась и быстро вышла в прихожую, начала торопливо натягивать куртку, ища глазами на полу свои кроссовки.

— Боже, Ксения, ну как вы в этом ходите в такой холод? Да еще и в кроссовках, подумать только! Подождите, я сейчас!

Лиза быстро метнулась в комнату и через минуту снова выскочила в прихожую, неся в руках… шикарную норковую короткую шубку и замшевые, просто неописуемой красоты сапожки!

— Вот… Надевайте! Я это все равно с собой не повезу! И не спорьте! Вам подойдет – мы, похоже, один размер носим.

Быстро и решительно стянув с ошарашенной Ксюши ее старую, засаленную на животе и боках куртку и брезгливо отбросив ее в сторону, она заставила ее надеть шубку, сама завязала пояс на талии.

— Ну вот… Совсем другое дело! А теперь сапоги!

Ксюша безвольно скинула свои кроссовки, присев на низенькую скамеечку, сунула ноги в натуральное и мягкое нутро шикарнейшей обувки, осторожно ступила на линолеум.

— Ну, вот… Совсем другое дело! – с удовольствием повторила Лиза, оглядев ее со всех сторон.

— Спасибо… — только и смогла выдавить Ксюша, выходя на лестничную площадку.

— Да не за что… — улыбнулась ей Лиза. – Прощайте. И счастья вам, Ксюша Белкина, насколько это вообще возможно…

Она медленно, совсем медленно шла в темноте к своему дому, стараясь изо всех сил ощутить хоть что–то, хоть маленькое счастье — ведь мечта ее взяла да и исполнилась! И не мечта даже, а сказочная фантазия – перевоплощалась–то она раньше на миг, а тут на тебе – получилось, что навсегда… Только никакого такого счастья не получалось. Неудобно и неприятно было идти в красивой и легкой шубке, и все тут! И цокать модно каблучками об асфальт не получалось – ноги моментально напряглись с непривычки, шаг выходил тяжелый и неуклюжий, как будто шла она на ходулях и боялась рухнуть с них прямо на стылый асфальт. Не в свою шкуру залезла Ксюша Белкина – одно слово… Бегала и бегала в своем замызганном пуховике, и думала, что так и надо, что только так и правильно — потому что не может, не имеет права Ксюша Белкина ходить в норковой шубке! Полная дисгармония жизни получается… И еще – казалось ей, что предала она четыре самых счастливых своих дня, променяла их на красивый наряд. К тому же надо было теперь как–то домой заявиться, встать во всем этом великолепии перед матерью… «Простите меня, Иван Ильич… Простите меня, ради бога… — шептала отчаянно Ксюша, все более замедляя шаг. – Как я не хочу идти домой, Иван Ильич! Как мне опять страшно, если б вы только знали…»

Уже подойдя к самому дому, она услышала доносящиеся из открытой форточки комнаты громкие голоса матери и дочери своей Ольки и, в изнеможении прижавшись спиной к облупившейся грязно–розовой штукатурке, тихо сползла на черный утоптанный снег.

— …Вот здесь, в ящике сверху все лежало! Говори, куда унесла, дрянь такая! Ты одна дома оставалась! – громко, с надрывом в голосе кричала мать.

— Да не брала я ничего! Честное слово не брала, бабушка! – плакала Олька.

— Да ты, ты взяла, шалава малолетняя! Кто еще–то? А ну, собирайся! Иди и принеси все обратно, слышишь? Или вообще больше сюда не возвращайся! Всю кровь из меня выпили, дармоедки несчастные!

— Да заткнись ты! Куда я пойду–то? – тоже перешла на крик Олька.

— Куда хочешь! Чтоб я тебя вообще больше здесь не видела!

« Мамочка, не надо так с ней… Прошу тебя, мамочка… — шептала Ксюша, вся трясясь и вытирая бегущие по щекам слезы. – Она ведь и правда может уйти. А куда ей идти, в самом деле? Я сейчас приду – кричи на меня… Вот только подняться бы – сил совсем нет! И где ж твой господь, Витя, такой близкий к смиренным духом и сокрушенным сердцам нашим? Почему не спасает никого и никогда в тяжелую минуту?»

Она с усилием разогнула дрожащие колени, шагнула в сторону темной дыры подъезда. «Может, соврать что–нибудь? — мелькнула в голове трусливая мысль. – Ничего, мол, не знаю, не видела… Но тогда и про шубу врать надо! Нет, запутаюсь совсем, еще хуже будет…» Уже подходя к обшарпанной дерматиновой двери своей коммуналки, обнаружила вдруг, что ключи так и остались лежать в кармане черной китайской куртки – теперь еще и в дверь звонить придется. А что делать? Не ночевать же на лестнице!

Ксюша обреченно вдавила кнопку звонка два раза подряд, что означало – пришли к Белкиным, и стала ждать, с каждой секундой все больше паникуя от разлившегося в груди тяжелой волной страха. Наконец послышались торопливые, шлепающие разношенными тапками шаги, щелкнул замок — и в открывшейся двери образовалось красное злое лицо матери. Лицо тут же приняло совершенно другое выражение: злоба сменилась таким крайним удивлением, будто перед матерью стояла не собственная ее дочь Ксюша Белкина, а по меньшей мере Золушка из сказки, передумавшая терять свою туфельку и завернувшая прямо с бала в их убогую коммуналку во всей своей красе – в алмазах да изумрудах, да невероятных киношных кринолинах с бантами и атласными ленточками.

— Что это? Ты это откуда? – только и спросила мать испуганно и тихо, пятясь в сторону открытой двери в их комнату, откуда явственно доносились Олькины обиженные рыдания.

Ксюша молча переступила порог, прошла вслед за матерью в комнату, устало опустилась на низенькую скамеечку у двери.

— Это мне Лиза подарила, мама. Я отказывалась, конечно, но она настояла…

— Какая Лиза? – переспросила мать, продолжая одурело пучить глаза на необыкновенное видение – собственную дочь Ксюшу в норковой шубе – с ума же сойти можно от этакой дисгармонии…

— Лиза, дочь Ивана Ильича…

— Погоди, погоди… Так ты что, к ним домой успела съездить? – дошел наконец до нее смысл происходящего. – А зачем? Зачем ты туда ездила? А?! – начал подниматься вверх, как по спирали, ее и без того высокий, похожий на ультразвук голос. – Чего молчишь? Я тебя спрашиваю!

— Мам, так хорошо же, что съездила! Это повезло еще, что я Лизу в дверях застала – она уже в милицию пошла, чтоб заявление о пропаже оставить… — начала вдруг вдохновенно врать Ксюша. – Я ее с трудом уговорила этого не делать, и шкатулку ей тут же вернула…

— Да? – только и спросила мать хрипло, тяжело опускаясь на диван. – Надо же… У нее отец умер, а она по милициям бегает… Сволочь…

Лицо ее побледнело и резко стекло вниз, как спущенный воздушный шарик, губы затряслись и тоже поехали вниз некрасивой тонкой скобочкой. Посидев минуту в скорбной задумчивости, она зарыдала тяжело, затрясла мелко плечами, тихо, сквозь слезы, приговаривая:

— Да что ж это за жизнь такая, девчонки… Сроду ведь я ничего не воровала никогда! Чего это на меня нашло вдруг, а? Это все нищета проклятая – вот до чего довела…

— Мам, не плачь… — тихо попросила Ксюша, растерявшись от неожиданности. –Что ты, мам…

— Я вещи ведь уже собирала, а как увидела это золото, сразу прямо столбняк на меня напал, ей богу! Схватила да и сунула всю шкатулку в сумку! А хотела ведь только шубу взять… Там в шкафу висела его жены умершей шуба, шикарная такая… Тоже норковая, только длинная…

Мать снова горько разрыдалась, утирая лицо уголочком вытертого клетчатого диванного пледа и жалко встряхивая сухими, точащими в разные стороны от избытка дешевого лака волосами. Глядя на нее, снова разревелась и Олька, а вслед за ней и Ксюша начала всхлипывать, попискивая тихонько на выдохе.