Иосиф Гольман - Хранитель Реки Страница 12

Они стояли на самой высокой точке поселка, вершинке небольшого холма, метрах в двухстах от ближайшего дома деревни. И в пятистах – от самого удаленного: деревня никак не могла считаться большой. Но вот в красоте ей мог отказать только слепой.

Со всех сторон окруженная лесом, она отстояла от Онеги всего на какой-нибудь километр – суровое дыхание этого «почти моря» угадывалось ежесекундно. В Онежское озеро впадала и река, протекавшая с краю Вяльмы: небольшая, живописно обрамленная огромными гранитными валунами, обтекая которые вода стремительно ускорялась и обрастала заметными белыми бурунами.

Невелика речка, а переходить вброд опасно. Особенно после сильных ливней, когда она в одночасье вздувается и налившихся сил хватает даже на то, чтобы валуны тонные передвигать.

Поэтому деревенские пересекают речку по мосту. Мост деревянный, возраст его тоже немереный. Чтоб машина не провалилась сквозь вековой настил, сверху положены широкие и толстые доски. Особо осторожные водители переезжают мост с открытой водительской дверцей, изо всех сил стараясь не промахнуться мимо настеленных вдоль колеи досок. Впрочем, трагедий не произошло ни разу. По крайней мере – с трезвыми шоферами. К тому же появившиеся жители начали укреплять мостовое хозяйство. И не только досками: опора, ближайшая к самой деревне, уже и армирована, и залита бетоном.

Перемены начались недавно, но начались.

Семьдесят большевистских лет деревня медленно умирала. Хотели власти, в силу бесперспективности, совсем ее убить – даже имя леспромхозовскому поселку, разбитому неподалеку, тоже на озерном берегу, дали такое же. Однако бесперспективной оказалась сама власть – в отличие от нее, деревня не умерла.

Большинство вяльмичей, так они себя именуют, конечно, давно разъехались по стране. Особенно после того, как заботливое начальство прикрыло школу, работавшую в селе лет двести. Тем не менее в последние десять лет, после возвращения в страну хотя бы какого-то здравого смысла, народ потихоньку начал возвращаться к родным пенатам. Были, конечно, и случайные дачники, но коренных вяльмичей вернулось больше.

Сначала подправили свои непроданные, почти развалившиеся дома те, кто уехал недалеко: в Вытегру, Медвежьегорск, Петрозаводск. Потом подтянулись бывшие вяльмичи из Питера, тоже не сильно удаленного: Онегу только вокруг объехать – и чеши по трассе, за несколько часов вполне можно добраться. И сейчас деревня была жилой не только летом, но и, малой пока частью, зимой.

– Ну что, остаемся тут? – спросил Бакенщик жену.

– Давай, – легко согласилась она.

Лучше бы, конечно, на Реке, но что поделать, если Реки становится все меньше. Даст бог, процесс не будет необратимым, может, их дитя еще вернется в родные места, а пока они осядут здесь. Да и неплохо тут.

Галина еще раз осмотрелась вокруг. Солнце садилось, освещая окрестности мягким, неслепящим светом. Дома вяльмичей (большие, если не сказать огромные: строили северяне в старину добротно) утопали в зелени деревьев. А справа, на самом высоком месте речного берега, стояла церковь.

Точно такие же собраны во всемирно известном музее в Кижах – туда ежегодно устремляются со всего света десятки тысяч туристов. Не зря устремляются: построенные без единого гвоздя, храмы простояли века, радуя глаз всех, кто их видит.

Храм в Вяльмах тоже ведет свою историю с шестнадцатого века. Тоже был сработан только топором. И тоже за прошедшие столетия стал серебряным – сейчас просто пылающим под последними лучами солнца. Единственное отличие вяльминского храма от тех, что украшают заповедник в Кижах, – это не музейный экспонат, а обыкновенная деревенская церковь. Здесь крестят младенцев, венчают молодых, отпевают усопших. В общем, не только памятник архитектуры. К счастью.

– Красиво, – тихо сказала Галина. – А тебя-то все устраивает?

– Похоже на то, – задумчиво сказал Бакенщик. – По крайней мере, вода большая.

– Да уж, воды хватает, – улыбнулась жена. – А они точно тебя берут?

– Хоть с завтрашнего дня, – улыбнулся Бакенщик. – Правда, бакены вручную здесь не зажигают. Так что буду работником гидрографической службы.

– Наконец-то, – улыбнулась Галина. – Мой муж – гидрограф.

Именно такая запись должна была появиться в дипломе одного юного студента, если бы вышеупомянутого молодого человека не выперли за полную академическую неуспеваемость. И ведь не объяснишь никому – ну, может, кроме Галины, старосты группы и его девушки, и то с оговорками и экивоками, – почему полный энергии и явно неглупый студент вдруг так подкачал с оценками на выпускных экзаменах.

Как расскажешь их действительно заботливому декану, что нечто необъяснимое, но всепоглощающее требует от него максимально быстрого возвращения на малую родину?

Самое интересное, что декан что-то понял! Выслушав сбивчивый рассказ, не содержащий никакого, как любят говорить журналисты, фактажа, вошел все-таки в положение: оформил справку и даже каким-то чудом договорился с военкомом об отсрочке призыва (потом эта проблема решилась сама по себе, так как бакенщиков на службу не брали по броне).

Короче, на Реку Бакенщик приехал вовремя. Правда, тогда еще Бакенщиком был его отец. Он и вызвал сына. Вначале предупредил жесткой телеграммой, а уточнил все заказным письмом. Вызвал на замену себе.

Сын недоумевал: отец был как старый кедр. Да, за шестьдесят, но могуч и крепок. К чему такая паника?

Бакенщик помнит, как они сели с ним вдвоем на берегу Реки. Он думал, отец сейчас ему все объяснит. Все-все, на что только намекалось раньше, еще до его отъезда на учебу. Хотя даже от намеков мурашки по коже бежали.

И отец объяснил. Но так, что непонятностей осталось куда больше, чем знаний.

Что их, таких, как отец и теперь вот сын, по всей земле – несколько десятков. Что каждому сыну об этом, в нужное время, рассказывает его отец. Что после рождения первенца уже никого рожать нельзя. И что работать можно только у большой Воды. Река или море – без разницы. Но обязательно, чтобы была большая Вода и вековой лес.

И еще: два-три раза за жизнь будет его ждать великая опасность, связанная с его странными обязательствами. Опасность будет исходить от людей, но как бы в то же время и не людей.

В этом месте рассказа недавний студент в очередной раз споткнулся. Что, уже инопланетяне в дело пошли? Сформулировал он вопрос помягче, но смысл передал точно.

– Нет, сынок, – мягко, будто не заметив иронии, ответил отец. – Это не инопланетяне. Живут они здесь. Рядом с нами.

После чего, как ни в чем не бывало, продолжил свой невероятный и мало что проясняющий рассказ.

Причем самое главное – зачем и кому нужно их Служение – отец так и не рассказал. Видно, потому, что сам не знал. Сказал, нужно работать и ждать.

– А может, все это… – сын хотел сказать «ерунда», но вовремя поправился, – ошибка? Прапрадеду привиделось что-то, и потом дальше пошло?

Отец улыбнулся печально-понимающе:

– Если что сегодня ночью увидишь – не пугайся. Это за сомнения твои. Уйдут сомнения – уйдут и страхи. Надо просто работать и ждать.

Улыбнулся, правда недоверчиво, и недоучившийся студент. Еще оставалась у него надежда, что все рассосется, вернется он на Северо-Запад, без труда добьется диплома, после чего заживет как все. Вот только малопонятное Служение все ставило с ног на голову. К тому же, даже если все правда, зачем ему сменять отца сейчас? Дед до восьмидесяти прожил, возясь с бакенами. С перерывом на войну. «Стоп, – остановил себя парень. – Когда дед ушел на войну, бакенщиком стал отец. И после войны дед к бакенам уже не вернулся. Так, помогал изредка. А сам лодки стал рубить, большим мастером оказался. Получается, обратного хода нет?»

И все равно во все эти чудеса не верилось. Юноша, выросший в лесу и на Реке, разумеется, никогда не был материалистом. Но тут уже такая сугубая мистика, что народной сказкой отдает.

Сомнения развеялись в первую же ночь. Именно тогда он, впервые в жизни, услышал жуткие детские голоса, которые при ближайшем изучении оказались совсем не детскими. И увидел мерцающие шары, издающие эти звуки. Он чуть с ума не сошел, с минуты на минуту ожидая самого страшного. Нестерпимо хотелось, как в детстве, убежать к отцу, ткнуться лицом в его широкую грудь. Раз тот все знает, почему не поможет сыну, не защитит?

Но отец так и не пришел.

А сын – в отца: раз не пришел, значит, это только его испытание. Значит, надо пересилить себя и выдержать все, что предназначено.

Он физически ощущал леденящий холод, когда визгливые звуки и светящиеся разноцветные шары легко проникли сквозь огромные бревна их рубленной еще прадедом избы.

Он физически ощущал близкое присутствие смерти, но не поддался ей.

Потому что, сам того не ведая, уже был Бакенщиком: отец в ту же ночь скоропостижно умер от обширного инфаркта миокарда, так ничего больше и не объяснив сыну.