Алексей Слаповский - Синдром Феникса Страница 12

— А какое твое дело, сломанная она или не сломанная? — подступил к нему Абдрыков. — Она твоя?

Гоша молчал, не понимая вопросов Абдрыкова.

— Она наша, — хмуро ответил за него Костя, бычась на отца.

— А твоего в этом доме вообще ничего нет, — напомнил ему Абдрыков. — Мал еще! Машина моя, от отца досталась! Отойди! — И он оттолкнул Гошу, хотя Гоша вовсе не мешал ему пройти к машине.

Толчок получился сильным, да еще кочка под каблук подвернулась, Гоша упал.

Поднялся, отряхнулся.

— Ты чего? — закричал на него Костя. — Ты же его одной рукой можешь!

— Не трогайте папку! — попросил Толик.

— Ага, меня тронешь! — сказал Абдрыков, садясь в машину.

Костя что-то сердито прошептал и вдруг быстро побежал к дому, вытирая кулаками на ходу глаза.

Валерий с шиком подкатил к дому Веры.

Она сидела во дворе с подругами и приятно удивилась:

— О! Откуда?

— Собственная, — скромно сказал Абдрыков.

— Починил, что ль?

— Были бы руки и голова, — ответил Абдрыков. — Садись, покатаемся.

Вера, с гордостью глянув на соседок, села в машину — пусть старую, но с кавалером за рулем! — и они покатили за город, потому что Валерий давно уже просрочил свои водительские права и боялся милиции. К тому же там свободнее в смысле проехаться с ветерком. Купили три двухлитровые бутыли пива, прохлаждались в пути, свернули с трассы на полевую дорогу вдоль речки, Абдрыков разогнался, пугая Веру, та кричала, чтобы потише, а сама смеялась.

У реки была развилка, дорога раздваивалась, одна шла поверху, другая спускалась, тут получилась странность: умом Валерий точно знал, что хочет проехать поверху, а руки почему-то направили руль в сторону, вниз. Ум поправил руки: не туда, мол. Руки крутанули руль, не учтя того, что машина уже ехала вниз.

“Москвич” на полной скорости накренился и оказался на двух колесах, Абдрыков опомнился, начал выправлять, но забыл снять ногу с педали газа.

И машина закувыркалась.

Пьяного Бог бережет, говорят в народе, и справедливо. А тут Боженька поднатужился и уберег сразу двоих, того причем не стоящих (на то и милость Божья): и Валерий, и Вера оказались хоть и поцарапанными, с синяками и шишками, но целыми, даже ничего не сломали.

Машина же была поуродована — в хлам. “Восстановлению не подлежит”, как сказал потом лучший чиховский специалист по ремонту, которого Татьяна привела на место происшествия (Валерий, естественно, бросил там эту груду железа).

Татьяна даже не пошла к бывшему мужу ругаться — толку? И машина, строго говоря, все-таки действительно его.

А у Валерия появился еще один повод для вечного праздника, ибо второй раз в течение своей, еще пока довольно короткой жизни он подвергался смертельной опасности и остался цел. Было чем гордиться, было что праздновать.

Вера его радость разделяла вполне, хотя слишком увлеклась: через две недели беспробудного праздника с ней случилось нехорошее: увидела маленьких бурых лягушек на голове Валерия и в порыве отвращения (с детства боялась лягушек) хотела прибить их скалкой. Одну-двух зашибла, больше Валерий не дал, отнял скалку, а Веру отвез в больницу, где ее и оставили с диагнозом: “острый алкогольный психоз”.

Чиховцы это называют — “белочка прискакала”. Белая горячка то есть.

Лейтенант Харченко не сидел без дела: послал запрос факсом с приложением копии билета. И получил вскоре ответ: по данному билету в июне прошлого года летел гражданин Мушков Дмитрий Георгиевич, бизнесмен и рецидивист, подозреваемый по нескольким уголовным делам. Дела эти были на стадии расследования, но Мушков Д.Г. ушел от справедливого наказания: катался на скутере по Истринскому водохранилищу возле своего подмосковного имения, не рассчитал скорости, перевернулся и утонул, не приходя в сознание. Проще говоря, погиб и умер, дела закрыты, тело выловлено и похоронено.

Харченко не удовлетворился ответом, звонил в Москву:

— А точно тело похоронено? Может, не Мушкова?

Ему ответили: похороны состоялись при многочисленных свидетелях, есть акт экспертизы и медицинское заключение.

— Все равно фотографию вышлите, — попросил Харченко.

Фотографию выслали, по факсу пришло что-то вроде фоторобота, крайне неразборчивое: мужчина среднерусской внешности, похожий сразу на всех и ни на кого в отдельности.

Тем не менее лейтенант почуял детективный сюжет. Все думают, что похоронили бандита, а бандит скрывается хитрым способом! Иначе откуда у него билет, скажите, пожалуйста? Не подсунули же!

Харченко пришел к Татьяне под вечер, когда она, Гоша и дети пили чай в саду под навесом, где до этого стоял несчастный “Москвич”.

— Привет покойникам! — поздоровался Харченко.

— Вы думайте, что говорите! — рассердилась Татьяна.

— А я и думаю, — подсел Харченко, иронично поглядывая на Гошу. — Как оно, на том свете? Ничего?

— Не знаю, — сказал Гоша, поняв, что вопрос обращен к нему.

— Он не знает! — рассмеялся Харченко. — Само собой, потому что ты там не был. Но все думают, что ты там!

— Виталя, ты не шути, а скажи толком, — попросила Татьяна. Она, женщина тонкая, знала, как сбить с толку любого: не окриком, не напором, а таким вот неожиданным душевным обращением — по имени и дружелюбно. Наш человек, к этому не привыкший, тут же теряет почву под ногами и становится податлив.

И Харченко смилостивился, объяснил:

— Ты мне билет давала, так вот — Мушков наш погиб, оказывается. И похоронен. Только я думаю, жив он.

Харченко не боялся раскрыть тайну, он придерживался методики, которая предполагает прямое психологическое воздействие на вероятного преступника — давить информацией. Дескать, я все знаю, и тебе от меня не уйти!

Он внимательно смотрел в глаза Гоши.

Глаза оставались безмятежны.

— Ты что ж думаешь, — спросила Татьяна, — он и есть этот Мушков?

— Предполагаю.

— Имя-отчество как?

— Дмитрий Георгиевич.

— А он Гоша.

— Кто сказал, что Гоша? Он сам сказал? Значит, так, гражданин, — официально обратился лейтенант к Гоше, — брать я вас пока не буду. Мы кого попало не берем. Да и не хочу, чтобы надо мной смеялись, если ты вдруг почему-то все-таки не Мушков. Но учти — ты у меня под контролем. Любой твой шаг может тебя выдать! Понял? Учти, у меня в районе три нераскрытых ограбления и два убийства. Если будешь себя вести неправильно, я их сразу раскрою!

И Харченко, исполнив долг, встал, не попросив даже чая.

— А кто он был, этот Мушков? — спросила Татьяна.

— Бандит-рецидивист, — ответил Харченко.

— Круто! — восторженно завопил Толик, зная по кино и телевизору, что бандит-рецидивист — профессия приключенческая, опасная, денежная, следовательно — хорошая.

— Заткнись! — одернул его Костя, понимавший в жизни побольше брата.

А разговор этот слышала, копаясь в своем саду, Эмма Петровна Обходимова. Она совершенно случайно оказалась около забора в это время и даже кое-что видела сквозь щель, которая, опять-таки случайно, оказалась прямо перед ее глазами.

Утром Гоша внес на кухню два ведра с водой, чтобы согреть их на плите для стирки: водопровода в доме не было, пользовались колонкой на улице. Попросил Толика зажечь газ. Сам он чурался огня, особенно открытого, не подходил близко. Татьяна считала: следствие пожара, в котором Гоша побывал.

Толик зажег газ.

В это время вошла Татьяна. Гоша, собиравшийся уже поставить ведра на горелки, в свете дня источавшие почти невидимое и не казавшееся опасным пламя, распрямился, чтобы поздороваться с нею. А Толик, смастерив бумажный самолет, пустил его, и тот спланировал на одну из горелок и вспыхнул. Татьяна охнула и смахнула самолет сковородником и неосторожно: на футболку Гоши. Край футболки сразу же занялся огнем, но Гоша, вместо того чтобы потушить, смотрел с ужасом и ничего не делал. Только отступал к стене, словно желая уйти от пламени — но как ты уйдешь от огня, который на тебе самом?

Татьяна схватила большое полотенце, накинула на Гошу, захлопала руками, потушила пламя.

А лицо Гоши покрылось потом, стало серым. Он сполз по стене и закрыл глаза.

— Не надо! — закричал испуганный Толик.

Татьяна, вглядываясь в лицо Гоши, стала трясти его за плечи:

— Ты что? Что с тобой, Гоша? Гоша!

Зачерпнула кружкой воды из ведра, плеснула Гоше в лицо.

Гоша открыл глаза. Лицо его медленно розовело.

— Господи, Гоша, как ты меня напугал!

— Кто Гоша? — спросил Гоша. — А ты кто?

— Вот тебе раз! Опять, что ли, память потерял? — удивилась Татьяна.

Часть вторая

Да, Гоша опять потерял память.

Татьяна указывала ему на Толика, на Костю, который, поздно проснувшись, умывался у рукомойника: