Давид Фонкинос - Наши расставания Страница 12

Они ворвались в дом все в мыле. И треща как две сороки. Я едва сумел пискнуть, что их зовут Франсуа и Франсуаза (они даже не дали мне использовать эту оригинальную особенность в качестве милого вступления, способного разрядить обстановку). Скороговоркой со всеми поздоровались, практически не извинившись за то, что прервали нашу трапезу. Мать тут же раскритиковала поданные блюда, потому что они приготовлены не из экологически чистых продуктов, но сердиться на них было невозможно, они вдохнули жизнь в наши посиделки, и всем уже казалось, что они здесь давным-давно. Ко мне словно вернулись детские переживания. Родители постоянно подкидывали меня деду с бабкой, но, стоило им приехать, они сразу занимали столько пространства, что я моментально забывал, как долго они отсутствовали и как мне их не хватало. Они пожаловались, что совершенно вымотаны путешествием, хотя по их виду я бы этого не сказал. Мы сидели за столом, когда мой отец — сама простота — счел нужным сообщить:

— Там, где мы были, невозможно было помыться. Нужно было все экономить, даже воду. Представляете, я десять дней не принимал душ!

— Я хоть рукавичкой обтиралась, — добавила мать.

Опасаясь, как бы отец не принялся у всех на виду скрестись, я повел его в ванную. Элеоноре вроде бы не хватало воздуха, и я открыл окно. Внизу у нас располагалось небольшое кафе, в котором играла группа регги. В конце концов я решил, что окно лучше закрыть, дабы помешать проникновению в квартиру звуков, производимых под воздействием неумеренного потребления травы. Вот так я и дергался — сделаю что-нибудь, и тут же приходится с неловкими ужимками это исправлять.

Мать села с нами за стол и вкратце рассказала историю их путешествия. Они побывали в одном из затерянных уголков Колумбии.

— Но разве это не опасно? — всполошилась Элеонора, для которой самой рискованной экспедицией оставался переезд из летнего дома в Бретани на виллу в Севенны.

— Опасно? Ну, не опасней, чем ходить по нашим улицам, где тебя в любую минуту может сбить машина. Я это и сыну без конца твержу. Верно, Фриц? Я тебе все время повторяю, что твой образ жизни намного опаснее нашего, правда?

— Да, мама, правда, — опустив голову, признал я. — Ты мне часто это говоришь.

Моя мать и мать Алисы обменялись еще парой-тройкой банальностей на тему относительности такого понятия, как опасность. Их беседа больше всего напоминала диалог между немым сербохорватом и глухим техасцем. Наверное, именно поэтому они так щедро расточали друг другу улыбки. Каждая из них с интересом открывала для себя неведомый доселе мир. Жерар уставился на мою мать. Странно, но мне показалось, что ее рассказ о бродячей жизни его прямо-таки покорил. Послушав еще немного, он осмелился ее перебить:

— А где же вы там достаете «Фигаро»?

Моя мать захохотала как сумасшедшая. Алисин отец не скрывал удовольствия — наконец хоть кто-то оценил его юмор. Тут и мой отец подоспел из ванной и присоединился к застолью. Разговор вернулся в общее русло. Жерар поведал, что занимается бизнесом, и мои родители его за это не осудили. Мы подали десерт. Кофе они решили пить, перебравшись на наш красивый новый диван. Нас с Алисой больше не существовало. Играйте, дети, и не мешайте взрослым.

В общем, наши родители моментально нашли общий язык. Мы прямо обалдели: никакого культурного шока, которого мы так боялись, сплошное взаимопонимание. Мои мать с отцом и родители Алисы обычно проводили время в обществе людей, похожих на них как две капли воды. Впервые за долгие годы им выпал шанс вырваться за рамки собственных предрассудков, и они радовались этому как глотку свежего воздуха. Мы с Алисой перестали что-либо понимать. Они уже перешли на «ты» — еще чуть-чуть, и начнут приятельски хлопать друг друга по спине. От усталости мы едва держались на ногах, но делать нечего: наши позевывания были бессильны внести разлад в запущенный механизм зарождавшейся дружбы.

Через некоторое время наши предки все-таки вспомнили (спасибо большое!) о нашем присутствии. Между прочим, — мелкая, но существенная деталь — они торчали у нас дома. Алиса, совершенно измотанная, сидела положив голову мне на плечо. Эта ее поза и послужила причиной последовавшей бури. Сейчас все объясню. Мать посмотрела на мою невесту и пришла в умиление:

— Ах, до чего же она хорошенькая…

— Моя дочь! — горделиво подтвердила Элеонора.

— Заметь, мой сын тоже очень даже ничего, — сочла нужным уточнить моя мать.

— Прекрасная пара! — подвела итог Алисина (или это была моя? — все матери говорят примерно одно и то же).

Помню, после этого они начали нас разглядывать увлажнившимися от волнения глазами, словно до них только сейчас вдруг дошло, что жизнь пролетела и они сидят в гостях у собственных взрослых детей. Растерявшись под их пристальными взглядами, мы улыбались, как два подростка. И вот в самый разгар этого торжества семейной приязни мой отец неожиданно спросил:

— Слушайте, а как вы познакомились?

Ни Алиса, ни я не нашли в себе сил сразу ответить на этот вопрос. Помехи, засевшие в мозгу с прошлого раза, не давали нам собраться с мыслями, и мы молчали, продолжая идиотски улыбаться. Так и получилось, что инициативу взял на себя Жерар. Горя желанием показать, что прошлое осталось в прошлом и все забыто и прощено, он позволил себе пошутить:

— В клубе групповухи, вот где они познакомились!

Но, произнося эту фразу, он не учел, что мои родители не имели ни малейшего понятия о подоплеке этой милой шутки. И потому смотрели на него несколько удивленно. Вот тут-то и надо было все им объяснить, но, сам не знаю почему, мы не проронили ни слова, только сидели и смущенно моргали глазами. Впрочем, настоящее смущение поджидало нас впереди. Когда мой отец, уставившись на меня, проговорил:

— Ни капли не удивляюсь! Ты, Фриц, достойный сын своих родителей!

Элеонора чуть в обморок не хлопнулась. Вся вечеринка мгновенно предстала перед ней в новом свете. Она сочла, что сидит на диване слишком близко к моим родителям. Вскочив с места, она решительно произнесла:

— Ну все, нам пора.

— Вот именно, — подтвердил Жерар.

Возникшая неловкость так и не рассеялась. Алисины родители торопливо одевались. Прием завершился сокрушительным фиаско, хуже того — фиаско с дурным запашком. Да что ж такое творилось между нами с Алисой, чтобы наша способность вызывать катастрофы достигла таких высот? Мы стремительно шли ко дну, и я сделал последнюю отчаянную попытку спасти закупленную в «Икее» мебель:

— Да нет же! — крикнул я. — Мы с Алисой познакомились, потому что не любим лососину! Терпеть не можем!

Я не очень хорошо расслышал, но, по-моему, Элеонора пробурчала себе под нос что-то вроде: «Сумасшедший дом!» И ее худощавый белесый силуэт растаял в темноте лестничной площадки. Мрак поглотил ее — свет в подъезде не горел.

11

Алиса много работала: давала уроки немецкого на дому, а в оставшееся время преподавала в коллеже на окраине, в так называемом проблемном районе (что внушало ее матери неподдельный ужас). Я получил повышение в «Ларуссе» (что внушило неподдельный ужас моей матери). Мы жили вместе. И постепенно начала приобретать все большую привлекательность мысль о том, что недалек тот день, когда нам, вполне довольным этой прекрасной нормальной жизнью, захочется пожениться и произвести на свет мальчика, который будет играть в футбол, или девочку, которая будет играть на фортепиано. Как-то утром, размышляя об этих материях, я сказал себе: «Эге, Фриц! Похоже, ты стал взрослым мужчиной». Затем вспомнил о Селине и сделал маленькое уточнение: «Ты стал взрослым мужчиной с большими заморочками».

Тело Селины я знал наизусть. То, что поначалу представлялось ни к чему не обязывающим сексуальным пикником, неумолимо превращалось в рутину. И у меня все чаще возникало странное чувство, что настоящая моя любовница — Алиса. В общем, пора было кончать с этой связью. Но Селине как-то удавалось уговорить меня потянуть еще и не рвать с ней отношений. Теперь-то я понимал, что они превратились в нечто большее, чем простое слияние тел, и мысль о том, что я могу ее бросить, была ей непереносима. Селина физически не допускала ее. Утверждала, что любит своего мужа, а со мной всего лишь развлекается, но до меня уже дошло, что нельзя верить в легкомыслие женщины, которая отдается тебе так, как отдавалась мне Селина. И я уступал — из трусости, по привычке и в силу своей мужской натуры.

Мы пытались разнообразить наши постельные игры, особенно Селина. В своих стараниях вдохнуть жизнь в агонизирующее влечение она выглядела почти жалкой. Мы были как две свечи, которые догорают, да все не могут догореть, — две свечи, создающие обманчивое впечатление, что они не погаснут никогда, что крошечный огонек, озаряющий воск, будет трепетать вечно. Не знаю, кому принадлежит высказывание: «Только свечи знают тайну агонии», но мы с Селиной именно этим и занимались — все глубже проникали в тайну агонии.