Андреас Майер - Духов день Страница 12

Визнер только молча с гневом посмотрел на него, потом отвернулся и ушел со словами, что скоро вернется, он просто слишком много выпил. Курт Буцериус, сын крестьянина, на подворье которого размещалась мастерская по ремонту микроавтобуса «фольксваген», сказал, он, Франк, пусть лучше оставит Визнера в покое. Нет, сказал Шмидер, он этого не сделает, он в большом ответе за Уту. Визнер не самым лучшим образом с ней обращается, а Ута не может себе позволить лично высказывать ему свое неудовольствие, Визнер, между прочим, ужасно ревнив, это видно по каждому его слову. Ему, Шмидеру, эта его ревность не нравится, у него всегда во всем другие виноваты, а сам он даже не пытается сдерживаться. Стоит только Уте пойти с кем-нибудь другим, как он тут же преследует ее. Ута вообще уже перестала выходить из дому, сидит там из-за него безвылазно и не знает, как ей себя вести. А тут еще эти вечные угрозы с отъездом. Буцериус: она пытается отговорить его от этого. Шмидер: но ведь нельзя же так давить на психику. Вы уже совсем спятили, целый год все собираетесь уехать. Не может же она целыми днями торчать дома и все время ждать Визнера, не зная, что будет, ведь он не говорит ей определенно, что ее ожидает? А взять ее с собой вам в голову, конечно, не приходит? Буцериус: нет, женщин мы действительно взять не можем. Ну, представь себе, с Утой и через Иран. Нет, это невозможно. Шмидер: Уте уже девятнадцать, она, в конце концов, тоже хочет знать, что ее ждет, до каких пор они будут играть в невинных школьников, не задумывающихся о завтрашнем дне? Вот именно, сказал Буцериус, это как раз и есть то, что действует Визнеру на нервы. Визнер еще и про себя-то толком не знает, что с ним будет завтра, откуда ему знать что-то про Уту? Шмидер: Ута чертовски хорошая девчонка, это и бесит его. Нет, проклятие какое-то, теперь и ему все осточертело. С этими словами Шмидер встал. Скоро вы все увидите, что из этого выйдет. Жизнь слишком коротка, чтобы так ее портить. Я ухожу. Мне тоже надо остыть. Буцериус — вслед уходящему Шмидеру: мы тебе пришлем из Тегерана открытку. И что это на них обоих нашло, удивились все за столом. Буцериус сделал неопределенный жест рукой. Шмидер давно уже положил глаз на Уту, оба они из Верхнего Флорштадта, можно сказать, выросли по соседству, были раньше как брат и сестра, да это все знают, всегда обо всем друг другу рассказывали и так далее, одним словом, доверяли один другому. Нет, Шмидер, конечно, клевый парень, но сейчас был резковат с ним, а про открытку из Тегерана ему тоже не следовало говорить. Шмидер, похоже, беспокоится. Но что он, Буцериус, может тут поделать? Визнер ведь его друг. Тут Буцериус рассказал про разговор, который состоялся вчера вечером между Визнером и Утой. Она сначала сказала по телефону, что зайдет к нему вечером домой, но когда она стала звонить внизу в дверь, он просто остался сидеть в комнате на кровати, курил и пялился в потолок. Его мать крикнула ему, но он не прореагировал. Тогда Ута поднялась к нему и сказала, он же знал, что она придет, мог бы встретить ее у дверей. Это невежливо, он и по телефону был невежлив. Визнер ответил, она же знает, где его комната, ничего страшного, что сама поднялась, ее ж никто не остановил. Почему ты все время такой, спросила она. Он: какой «такой»? Она: ты все время кидаешься из одной крайности в другую. То ты такой безразличный, как сейчас, а то, вынь да положь, тебе надо увидеть меня и это не терпит никаких отлагательств, как, например, вчера. Откуда мне было знать, что ты в Верхнем Флорштадте и ждешь меня? Мог бы позвонить в магазин и сказать мне об этом. Вместо этого ты трезвонишь без перерыва в дом моих родителей и околачиваешься еще после этого полвечера в конце улицы на виду у всех, словно тебе делать больше нечего. Он: ну и что, он завелся, хотел увидеть ее. Она: она была у Эльке, он что, догадаться не мог, зашел бы к Эльке и спросил. Вместо этого он стоял на улице и звонил каждые полчаса в дверь, родителям показалось очень странным такое его упрямство, болтаться два часа на улице, разве он не понимает, что на ее родителей это произвело странное впечатление. Он: так уж и странное! А ему все равно, что семейство Бертольд считает странным. То же мне, вечно эти обыватели, им все кажется странным, при этом они сами и есть странные. И вообще, у него нет ни малейшего желания продолжать этот разговор. Если она пришла только из-за того, что он хотел ее вчера срочно видеть… Это ненормально, как он себя ведет… Он: нормально, ненормально! Он не позволит, чтобы ему указывали, что нормально, а что нет. Не желает он больше слышать этого слова нормально. Она: она все время старается угодить ему, но ему вечно все не так. Она постоянно делает теперь только то, что он от нее требует, а она сама как бы больше и не принадлежит себе. Он: ну вот, опять хочешь закатить истерику. Она: нет, я этого не сделаю. Но сама закрыла при этом лицо руками и начала плакать. Он: опять ревешь. Вечно эти слезы. Но его этим не проймешь. Он человек аргументов, и каждый раз, когда ей нечего больше ему сказать, она начинает плакать. А он не выносит, когда она ревет, и ей это известно. Чудовище, сказала она. Бог ты мой, вскричал Визнер, он и понятия не имел, что будут такие сложности. Ему это действует на нервы. Он хочет остаться один. Ута взяла свою курточку, покачала головой и сказала, она просто не знает, что теперь с ними обоими будет. Визнер вдруг рассвирепел и заорал, тогда и он ничего не знает. А что такое с ними должно быть? И что это вообще значит, что с ними обоими теперь что-то будет или нет? Он этот бред не желает слушать, пусть она оставит его в покое. Какая наглость, сказала Ута. И еще: он потому такой взвинченный, что ревнует. Из-за того, что она пошла в среду с Михаэлем Кёбингером в «Клуб 2000». Хотя он сам был там за последнюю неделю дважды со своей турчанкой из турагентства, с этой Гюнес. Он: его это вообще не волнует, она может ходить, куда хочет и с кем хочет. И тут Визнер просто начал орать, что она может ходить и с Кёбингером, и со Шмидером, и со всеми деревенскими из Верхнего Флорштадта куда угодно, его это не касается, пусть только оставит его в покое, понятно или нет, в по-ко-е! После этого Ута ушла. А что там было с Кёбингером, спросили за столом. Буцериус: Кёбингер зашел за Утой в среду вечером, чтобы поехать с ней в «Клуб 2000». Визнер об этом узнал. Надо учесть, что в Кёбингере Визнера раздражает все. Он для него слишком паинька, слишком весь вылизанный. А больше всего его злит, что он всегда в хорошем настроении. Даже когда получал в школе одни двойки, до противности оставался спокойным и ровным в своем поведении, и на школьном дворе тоже. Визнер ездит на мопеде, а Кёбингер на «хонде», каждую субботу Кёбингер стоит в гараже во дворе своих родителей и надраивает хромированные части своей «хонды» до блеска замшевой тряпочкой, а Визнера от этого тошнит. Кроме того, Визнер убежден, что Кёбингер давно уже поставил себе целью добиться от Уты всего. Визнер говорит, если ей хочется потанцевать, пусть идет в клуб со Шмидером. Он говорит, Ута, конечно, балдеет, когда сидит сзади него на «хонде» и они носятся по полям и лесам, по проселочным дорогам, а ветер дует им в лицо, ясно, это производит на нее впечатление, она же очень наивна, говорит он. И без конца мечтательно щебечет потом про краски вечернего неба и потрясающий закат над полем. Кёбингер, возможно, думал, что в этот вечер между ними что-то сладится, надо только ее слегка подпоить да вскружить голову танцами, и тогда она наверняка сдастся. Но надо сказать, что на самом деле Ута чаще использует Кёбингера как средство передвижения, чтобы он ее подвез, а в остальном всегда отзывается о нем пренебрежительно и не случайно рассказала ему, Буцериусу, на следующий же день ту забавную историю, что приключилась в тот вечер в клубе. Придя в «Клуб 2000», Ута села сначала за столик к своей подружке Эльке, и они вместе выпили пива, Кёбингер в это время стоял в сторонке и имел вид потерянного. Он прислонился к стойке и все время поглядывал краем глаза на Уту, это все видели.

На следующий день он вообще стал притчей во языцех, имя его было у всех на устах, еще бы чуть-чуть — и Визнер помчался бы к нему и набил ему морду. Итак, рассказывал Буцериус, представьте: Ута сидит с Эльке за столиком в углу, недалеко от того места, откуда исходит мощный поток света, они шепчутся, склонясь головами друг к другу, а Кёбингер стоит у стойки и все больше нервничает, потому что Ута, судя по всему, чувствует себя в уголочке очень хорошо. Естественно, Кёбингер спрашивает себя: пойти туда или остаться стоять у стойки? Если он останется стоять, у него не будет никаких шансов сблизиться с Утой, если же он пойдет, то может окончательно оттолкнуть ее своей настойчивостью. Потому что, как он думает, она воспримет его приход в тот момент, когда она так увлеченно болтает с этой идиоткой, своей никому не нужной подружкой, как назойливость с его стороны, а весь его разговор надуманным. Да и о чем он может с ними говорить? Произносить вымученные фразы вроде: ах, как здесь сегодня мило! Или: вам не кажется, что музыка сегодня не самая зажигательная? Или, что еще проще: не хотите ли потанцевать? Нет, на этот вопрос он, пожалуй, ответ знает: когда захочется, тогда и пойдем. Чем дольше Кёбингер стоял у стойки отринутым, тем хуже он себя чувствовал и потому уже выпил для храбрости пару рюмок бренди. Через двадцать минут он все же вышел в круг и стал танцевать со старшеклассницей, тесно прижимаясь к ней, причем было заметно, что он уже здорово навеселе. Школьницу это несколько оттолкнуло, тем более что ни принялся рассказывать ей про свой мотоцикл и разыгрывать из себя бывалого парня, не забывая при этом поглядывать на Уту. Она не подходит ему для его глупых игр, сказала школьница, заметив, что у него на самом деле на уме. Кёбингер, стараясь не упустить момента, пока был в ударе, подбежал к столику, за которым Ута сидела уже добрых полчаса. В глазах у нее стояли слезы, это он установил неожиданно для себя, и когда собрался спросить ее, что случилось, она накричала на него, пусть оставит ее в покое, у нее нет с ним ничего общего и какое ему до всего дело? Кёбингер вернулся после этого снова к стойке, выпил еще несколько рюмок бренди и принялся опять развлекаться со школьницей, стоявшей там с несколькими своими сверстниками. А у Уты сдали нервы из-за того, что она узнала от Эльке, как Визнер стоял на прошлой неделе перед клубом и тискал турчанку. Она расплакалась, потому что Визнер, конечно, все утаил от нее, а подозрения у нее были. Приятели школьницы принялись тем временем смеяться над Кёбингером, потому что тот напился и, разговаривая со школьницей, все время попадал в расставляемые ею ловушки и попеременно оказывался в очень неприятном или смешном положении, бросая при этом разгоряченные взгляды на маленький вырез ее майки или ее приятное личико. Кёбингер был, как всегда, весь в коже, так он гонял обычно на мотоцикле, нескладный и с бесформенным задом. Он долгое время не замечал, что стал предметом насмешек для всех присутствующих. Школьница и ее одноклассники покинули через некоторое время клуб, а Ута за это время тоже немного выпила, и на нее нашла строптивость. Она сняла курточку, закурила сигарету и пошла танцевать. У Уты есть такая особенность в танце, она всегда начинает двигаться очень медленно, но постепенно набирает темп, забывает все вокруг себя и входит в раж, становясь неуправляемой. Возможно, Кёбингер просто неправильно все расценил, нельзя даже сказать, что он попытался воспользоваться ситуацией, скорее, он вообще не понял, что произошло, потому что был сильно пьян, во всяком случае, его силком стащили с танцплощадки вниз, отвесили несколько оплеух, обрушили на него разные грубые ругательства и выбросили на улицу, где он ткнулся носом в грязь. Успокоившись, Ута вышла и заговорила с ним (он все еще был сильно пьян), он попытался сесть на мотоцикл и завести его, но опять шлепнулся в грязь и, не удержав равновесия, опрокинул туда и мотоцикл, а все, кто был в тот вечер в клубе, стояли у дверей и с упоением били в ладоши. Вы все отвратительны, вы все до омерзения отвратительны, закричала Ута. Она вызвала такси и поехала за пятьдесят марок вместе с Эльке и совершенно пьяным Кёбингером, которого окончательно развезло, назад в Верхний Флорштадт. А «хонда» осталась до утра валяться в грязи. Визнер узнал обо всем на следующий день, в четверг, и пришел от этого в дурное расположение духа. В пятницу он решил призвать Уту к ответу, но она проторчала у своей подружки, так что он не смог с ней встретиться. Теперь вы знаете, почему Визнер целый вечер торчал перед ее домом и бегал туда-сюда. Сидевшие за столом спросили, как развивались события дальше. Буцериус рассказал, что вчера, в субботу, Визнер встретился с девушкой-турчанкой на рынке во Фридберге, и его как подменили. Оба они сидели потом в темноте и ели домашнюю колбасу. Она ему рассказывала, что ее имя, Гюнес, означает утреннее солнце. Визнер пришел от этого в восторг. Он сам потом романтически описывал в возвышенных тонах, как они вместе ели в темноте колбасу, при этом он все время подчеркивал преимущества турчанки. С Утой, например, он уже много лет не сидел и не ел вместе их домашнюю колбасу, а Визнер, между прочим, один ребенок в семье, и такие дети обычно ни с кем ничем своим не делятся, и если появляется кто-то, с кем они готовы поделиться, это что-то да значит. Турчанка на самом деле очень притягательная, это так, но Ута ничуть не хуже, хотя ему, Буцериусу, все это абсолютно безразлично. Пусть Визнер делает что хочет. Он и так всегда делает только то, что хочет. Сидящие за столом: а турчанка знает, что у Визнера есть девушка? Буцериус: он об этом понятия не имеет. Визнер теперь часто встречается с ней, их то и дело можно видеть вместе, они гуляют по полям и разговаривают, Визнер иногда ездит в Райхельсхайм, когда у нее там обеденный перерыв в турагентстве, но Уте об этом знать не обязательно. Она, конечно, все равно узнает, потому что Визнер сам не умеет держать язык за зубами и без конца с восторгом рассказывает про девушку. Визнер говорит, он комплексует из-за своих отношений с девушками, сыт этим по горло и не хочет больше завязывать никаких новых, а Гюнес как раз и не стремится к этому. Его, Буцериуса, очень удивило, что Визнер вдруг заговорил о своих комплексах и употребил слово отношения. Очевидно, это и было темой их разговоров с турчанкой. Боже мой, представьте только, сказал Буцериус, Визнер гуляет по полям вокруг Флорштадта с этой смазливенькой и очень сексуальной турчанкой из турагентства и произносит как раз те слова, над которыми сам постоянно смеется. Вероятно, они так флиртуют. Или, например, вчера в «Липе» Визнер завел с ним разговор об отношениях или отсутствии таковых, о предоставлении свободы действий друг другу или, наоборот, об их ограничении, и глаза у него при этом буквально горели. На него, Буцериуса, эти его речи произвели удручающее впечатление, давили, словно камень, а Визнеру потребовалось немало времени и шнапсу, прежде чем он понял, что несет всякую чушь и пора с этим кончать. Под конец они снова заговорили о своей поездке, о маршруте, который с каждым разом вырисовывался все конкретнее, и Визнер опять повеселел. Правда, там, в «Липе», случилась еще одна довольно странная встреча, и она тут же и надолго испортила Визнеру настроение… Визнер после этой встречи стал не только задумчивым, но и страдал от ревности. Речь идет об одном типе с юга земли Гессен, тот появился в «Липе» совершенно случайно. Они разговорились с ним. Разговор шел о каких-то пустяках, как обычно, но в какой-то момент южногессенец начал рассказывать о своей поездке сюда, о прибытии во Фридберг, о каком-то кондукторе, сначала все очень бессвязно… Южногессенец вообще много говорил, и все как-то нервно, обрывочно, делая между пассажами большие паузы, это производило странное впечатление. Визнер проявлял большую несдержанность, его вообще не интересовало, что он там рассказывает, этот южак-гессенец, вплоть до того момента, когда возле сахарного завода тот остановил автостопом «гольф» неопределенного бурого цвета, за рулем сидела девушка-турчанка, ехавшая из своего турагентства во Фридберге, она только что забрала там все необходимое, чтобы отвезти в филиал в Райхельсхайме. Приезжий задал несколько вопросов о тех местах, где они проезжали, рассказал о себе, и она спросила его, а что он, собственно, здесь, в Веттерау, делает, он, к сожалению, не мог дать ей правдивого ответа. Свою встречу с турчанкой он описывал в восторженных тонах, она оказалась очень приветливой, первый человек в Веттерау — и такой дружеский прием, он сразу воспринял это как нечто чрезвычайное, поскольку ехал в Веттерау, не теша себя надеждою встретить здесь милых и отзывчивых людей. Турчанка охотно провезла его через все близлежащие селения, остановилась возле церкви в Оссенхайме, даже ненадолго вышла из машины и, перейдя поле, показала ему с оссенхаймского холма вид на Фридберг, церковь и знаменитую историческую башню города etcetera, она даже показала ему местечко с замком, окруженным со всех сторон рвом с водой и лебедями в нем, он, правда, не помнит, как называется это место. Скорее всего, Штаден, сказал Визнер упавшим голосом. Да-да, точно, подхватил увлеченно южногессенец, правильно, Штаден называлось это место. Но Штаден, сказал Визнер, расположен за Флорштадтом, турчанка, которая его возила, специально сделала большой круг. Этого он не знал, произнес вдруг задумчиво мужчина, он плохо ориентируется на местности. Если он куда-нибудь идет, а потом возвращается, то… то, как правило, чаще всего не узнает уже пройденный путь, если, конечно, только… да, если только не сделает неимоверного усилия… не напряжется и не попробует сконцентрироваться на пути туда. Такова… такова его очень большая странность. А кроме того, он вечно путает, где лево, где право. Ему приходится долго думать, прежде чем он разберется, где лево, а где право. Что-то тут в черепушке у него не совсем срабатывает.