Анна Коростелева - Александр Радищев Страница 12

   - Я здесь в ссылке.

   - О! В ссылке по приговору суда?

   - В ссылке по амнистии, - сказал Радищев, по привычке к соблюдению точности в судебных формулировках.

   - Каков же был сам приговор, если только по амнистии вас - как это говорится? - законопатили аж в Илимск?

   Лаксман внимательно посмотрел на своего спутника, оценил по достоинству его краткий жест и понимающе закивал головой.

   - О! Но за что?

   - За книгу, Herr Laxman.

   - Эта книга в самом деле была настолько... э-э... незаурядна?

   - Видите ли, Herr Laxman. На следствии поставили мне в вину то, что я хотел произвесть революцию. Судите сами, господин Лаксман, похож ли я на человека, сбирающегося произвесть нечто подобное.

   - Нимало, - решительно отозвался Лаксман. - Вы обладаете ясным умом, и я не заметил в вас никаких признаков умопомешательства.

   - Спасибо, - сказал Радищев. - Между тем я сразу признал и теперь признаю, что преступен безусловно. Преступление моё перед семейством моим непростительно. Я мог заране озаботиться показать наборную рукопись хоть начальнику моему графу Воронцову или из приятелей-литераторов кому-либо. Отклики их упредили бы меня о том, как это может быть перетолковано. Нет, я хотел сделать им сюрприз. В моей книге нет ни слова противу нашего правительства... верите ли, господин Лаксман?

   - Охотно верю, - солидно кивнул Лаксман. - За эти три месяца я достаточно узнал вашу душу, мой друг, я не сомневаюсь в вашей устремлённости к ценностям духовного плана и верю, что ваше правительство - это не тот предмет, который всерьёз мог бы ваши помыслы занимать.

   - Разумеется, там не было ни слова о Ея Императорском Величестве.

   - Разумеется.

   - Всё было гораздо хуже, - растерянно продолжил Радищев. - Я пытался создать книгу против Бога, и это...

   - И это не удалось, - Лаксман склонил голову на бок и заглянул Радищеву в лицо с непритворным сочувствием.

   - Вы даже не представляете, мой друг, до какой степени не удалось. Всё же мы не французы. Я чувствую присутствие Божие во всём сложении моём. Пытаяся пройти вслед за Гельвецием той же тропкой, казавшейся столь отчётливо видной и нестрашной, я... просто был раздавлен.

   - И в этом раздавленном виде, вероятно, вы и присутствуете в вашей книге? О, дайте мне прочесть её, я теперь понимаю, что это произведение должно быть уникально. Абсолютно чистый эксперимент: добрый христианин о вреде и ужасах христианства.

   - У меня нет моей книги, - извиняющимся тоном сказал Радищев. - Ни одного эксемпляра.

   - Э-э... Ни одного?

   - Ни единого.

   Меж тем Полинька уж не был самым младшим в семье: Елизавета Васильевна родила Радищеву двух девочек, старшую из которых Аннушкой назвали. Вот и теперь, встречая их с Лаксманом с прогулки, Елизавета Васильевна, смеясь, шепнула:

   - А какое Аннушка бонмо сегодня сказала!

   - Что такое? - обрадовался Радищев.

   - К нам зашёл человек от генерал-губернатора, которому за нравственностью твоей надзирать поручено. Тебя не застав, на детей наткнулся. А Аннушка, на него глядя, чуть не с восхищением: "Четыре года живу на свете, а такой скверной рожи никогда не видывала!.."

   - Нас всех посадят, - захохотал Радищев. - Что же вы, я стараюсь из последних сил, унижаюсь, не знаю уж, каким ещё и поведение моё должно быть, чтобы раскаяние изъявляло, а вы одним махом мне всё губите!..

   А за нравственностью Радищева, кроме шуток, надзирали усерднейше. Выражалось это обычно в том, что по два раза в неделю его призывал к себе пьяный исправник Клим Малышев и требовал взятку. Добро бы ещё он требовал взятку какую-то божескую; но нет, сумма каждый раз бывала совершенно ни на что не похожа. Радищев, живший милостыней, что Воронцов слал из Петербурга, и имевший уже теперь четверых детей на руках, не мог и помыслить, откуда ему взять, например, 40 тысяч. Это всё равно как луну совлечь с неба. В отчаянных выражениях он взывал в письмах к Воронцову, но отослать-то эти письма было затруднительно весьма. Воронцов же по прошествии четырёх месяцев мог прислать, например, вдруг подзорную трубу. Радищеву хотелось смеяться, плакать и умереть - всё это в одно и то же время.

   Из той малости, что привезла в своё время Елизавета Васильевна, они сумели отложить полторы тысячи, и Радищев сделал попытку заняться торговлей, договорившись с директором кяхтинской таможни и послав в Кяхту человека с небольшим количеством товаров. Но как коммерческого таланту у него со времени издания коммерческой книги его против прежнего не прибавилось, трудно дивиться тому, что попытка эта не принесла прибыли, не принеся, впрочем, и убытка. Белка дорожала, когда, по прикидкам Радищева, ей следовало подешеветь, и, напротив, дешевела, когда пора было вздорожать зловредной белке. Белка была недоброжелательна и непредсказуема, как обоз из Якутска, как приток звонкой монеты, как ажио по медным деньгам, как промен рубля в Амстердаме.

   Внезапно неутомимый Воронцов нашёл лазейку и чрез графа Безбородко добился у сменившегося недавно императора помилованья своему протеже и разрешенья вернуться. Радищев радостно захлопотал, собираясь покинуть Илимск, в 10 дней распродал подчистую всё, что было у него из имущества, что не продалось, то так роздал, детские пелёнки и прочее с собою уложил, и был готов в путь. Их торжественно провожали исправник Клим Малышев и сын его Иван с женою, которые поминутно кланялись об руку и предлагали вина ему на дорогу. Какие их были виды? Думать о том Радищев не хотел; всё это вызывало у него только что-то навроде смутной зубной боли.

   Елизавета Васильевна, уже при выезде из Илимска после рождения сына Афонюшки скверно себя чувствовавшая, в Тобольске совсем занемогла. Радищев с Илимска предчувствовал, что её потеряет, и метался беспомощно. И снова - младенчик на руках, и жена возлюбленная умирает, - ах, как это первый-то раз напоминало! От горя рассудок его на время помутился. По полночи с ней сиживал, за руку держал; слёзы его текли. В дневнике писал, от горя ничего не понимая, из одной токмо привычки, и тогда ж в первый раз Лизаньку в записках своих Анютушкой случайно назвал.

   Дале только страшнее и страшнее этот текст делался:

   "15-ое марта. Приехали в зимовье. Тут угостили нас чаем. Дети ужинали, а меня позвала Анютушка. О полуночи спосылали за лекарем; таков был ужин. 16-ое. Хуже занемогла. От лекаря отказ. 19-ое. Выехали из Тары, пробыв доле, нежели бы нам мечталося. В Тобольск приехали на рассвете 1-го апреля. Анюта захотела ткани на платье. 2-ое. Исповедывалась. Ленту купил, не надела. 3-е. Инбирь, калган, ярь, нашатырь, крымза. Купил на копейку, кисло, вкус металлический. Кажется, что ни от чего не помогает. 3-е. Ходил к губернатору. 4-ое. Был у вице-губернатора. 5-ое. У губернатора. 6-ое. У вице-губернатора. 7-ое. Смерть. 9-ое. Погребение. Детей не видал. Из Тобольска выехали 22 апреля в 11 часов ночью".

   И во второй раз Господь не пощадил. Да Радищев уж и просить не смел, откроет рот и закроет, как рыбка, на берег выброшенная.

   Дети чуть-чуть только в себя его могли привести. Когда узнали, что следующая деревня, за Ишимами в 23-х верстах, будет Халдеево, Полинька объявил, что скоро увидят они халдеев и вавилонских мудрецов. Как ни темно было у Радищева на душе, взялся он за карандашик по привычке за детьми записывать.

   На следующем перегоне задержки большие были с лошадьми. Люди его спорили, ругались с исправником, - шум стоял и крик. Радищев же, перекрестясь, заметил кротко, что когда в Сибирь ехали, меньше было остановки, нежели теперь, когда возвращаются по указу императорскому. После этого весь шум внезапно прекратился, и им почему-то дали лошадей.

   Позади оставался Тобольск.

   "О, насколько же первое мое пребывание в Тобольске от второго различествовало. В горести свидеться с теми, кого всех больше на свете любишь, или же расстаться навеки.

   Сей городок навеки будет иметь для меня притяжательность".

   - Шевельнуться можно? - осторожно спросил Радищев. Он позировал для портрета и потому застыл с выражением неизбывной скорби на лице. Хотелось, однако, есть. Художник махнул рукой, разрешая, и Александр Николаевич потянулся за тартинкой с сыром.

   В Андреевском, имении Воронцова, царило лето, хотя повсюду был сентябрь. Завернув к нему на пути возвратном из Сибири и благодаря нижайше за то, что жив остался, Радищев при всём том, однако ж, ещё малую просьбицу имел. Семь лет не видавши старших детей, он искусно подводил теперь разговор к этой теме, боясь где-нибудь оступиться, как то много раз бывало, и снова остаться ни с чем.

   - По моему убеждению, взаимная привязанность родителей и детей едва ли может вызвать неудовольствие просвещённого правительства, - начал он осмотрительно. Потом он испугался, что не уследит за словами и проявит себя болезненно заинтересованной стороной и, чтобы избежать непредумышленных проявлений полной искренности, перешёл на французский.