Акрам Айлисли - Люди и деревья Страница 12

Мерджан травили, складывали про нее непристойные стихи, позднее в них стала упоминаться и тетя Медина. Хорошо, что тетя Набат часто ходила за водой: при ней мальчишки боялись приставать к Мерджан — старуха не больно-то церемонилась, хватала камень побольше и гнала ребят до самой речки.

— Погодите, сукины дети! — грозилась старуха. — Бог даст, вернется Якуб, он вам покажет, как старуху шлюхой обзывать!

Сначала я думал, что тетя Набат и вправду относит на свой счет непристойности, которые кричат мальчишки, но скоро убедился, что старушка хитрит, как будто Мерджан маленькая и ее можно обмануть…

Я все еще не вполне разобрался в значении слова «шлюха», но твердо знал, что раз это слово плохое, оно не имеет к Мерджан никакого отношения. Видимо, тетя Набат была такого же мнения, потому что чаще всего она приходила к нам в те вечера, когда Мерджан оставалась ночевать.

Летом тетя Мерджан редко ночевала у нас, но в начале каждого месяца обязательно приносила всю муку, которую ей выдавали на фабрике.

Когда Мерджан не было и мы ложились спать одни, тетя, чтоб скоротать вечер, рассказывала мне сказки. Некоторые она сочиняла сама, я легко отличал их, потому что в этих сказках обязательно были школа, учителя, мой отец, Мукуш, сады, похожие на садик возле нашего дома, душистые белые розы, девушки в белых платьях и отец Азера, веселый, улыбающийся, в белой отутюженной сорочке…

В то лето женщины особенно ожесточенно сражались из-за поливной воды, одна только тетя Медина ни разу не поинтересовалась своей очередью. Весь урожай фруктов и траву в нашем саду она заранее раздала соседям, чтобы только поливали деревья. На Мукушев двор она ни разу не пустила воду, и во дворе, где прежде стоял влажный запах прели, все посохло: саженцы засохли, даже не раскрыв почки, не зацвела трава, клевер поднялся всего на ладонь тетя Медина словно и не замечала этого. Когда обвалился подвал, тетя вытащила рухнувшие стропила, сожгла их в печке, будто это были обыкновенные дрова, и, веселая, довольная, ушла на фабрику…

На трудодни в колхозе никто ничего не получил — ругали бухгалтера, кладовщика, сторожа. Кто похитрее, днем и ночью тащил колхозное добро, благо у нас не было теперь всевидящего бинокля дяди Муртуза, председатель давно уже ушел на фронт; от него и письма не приходили…

Солдатских писем вообще становилось все меньше и меньше, словно и на них начался голод. Тетя Набат только об этом и говорила, она даже во сне видела письма от Якуба… Имамали ходил сам не свой — сыновья ничего не писали… Только тетю Медину не волновало отсутствие писем. И Мерджан ни от кого их не ждала, жила легко и бездумно…

В тот вечер, когда Азер впервые пришел ко мне домой, у нас ночевала Мерджан. Она так понравилась Азеру, что уже на следующий день он пробил голову одному из мальчишек, по обыкновению решившему подразнить Мерджан. Весь в крови, парень с ревом бросился на Азера. Азер не испугался, не побежал. Он схватил другой камень, побольше, и пошел навстречу противнику. Тот отступил. Тогда Азер бросил камень и куда-то исчез. Я нашел его в саду он плакал навзрыд, лежа под ореховым деревом.

— Не шлюха она! — крикнул Азер, когда я попытался поднять его. Мерджан хорошая! Шлюха моя мать!

И он с таким свирепым видом пошел на меня, словно заранее знал, что я буду возражать. Я испугался, полез зачем-то на пень, свалился… Я знал, что Мерджан не может не понравиться Азеру, но при чем же здесь его мать?..

Наверное, Азеру стало жаль меня, он помог мне подняться и сказал виновато:

— Ну, чего испугался? Конечно, шлюха! Порядочная пошла бы за такого?

Если бы я знал, что стоит пробить голову одному из мальчишек и Мерджан навсегда избавится от своих мучителей! Я так страдал от сознания собственного бессилия! Каждый выкрик, каждое мерзкое слово, которое мальчишки, не задумываясь, кричали ей вдогонку, переворачивали мне душу, мне хотелось броситься на негодяев, разорвать их. Я исступленно мечтал о ружье если бы у меня было ружье! И вырасти! Скорее вырасти, стать большим и сильным, как отец! Каждую ночь я молил бога поскорее сделать меня взрослым, оставив моих сверстников детьми. Но даже во сне мне не удавалось одолеть их. Я видел нашу улицу, ребят… Они швыряли камнями в Мерджан, а тетя Медина молчала, испуганно озираясь по сторонам. Мне снилось, что мальчишки пробили тете голову, она умерла и тетя Набат обмывает во дворе ее тело. Сон этот мучил меня так часто, что я начинал путать, что было во сне, что наяву… Я молил бога дать мне крылья, я мог бы тогда летать и бросать в мальчишек камнями. Иногда я летал совсем как птица, но даже во сне меня не покидало сознание, что это всего лишь сон… И тогда я окончательно понял, что бог не в состоянии освободить меня от мук злого бессилия, это неожиданно сделал Азер, вернее, не он, а камень, которым он пробил голову мальчишке. Ребята не только перестали кричать Мерджан бранные слова, они и к нам с Азером не осмеливались подходить, особенно после того, как мы нашли на фабричном дворе тяжелую железную палку, похожую на лом. Эта железка вполне заменила ружье, о котором я так страстно мечтал. Правда, благодаря ей Азера прозвали «бешеным», зато Мерджан стала неприкосновенной.

Каждый вечер, незадолго до гудка, мы с Азером занимали позицию в той самой нише, где Мукуш подстерегал когда-то тетю Медину; железку мы брали на изготовку, как разведчики, выслеживающие «языка». Работницы выходили из фабричных ворот и шли каждая в свою сторону. Ребята кучкой толпились перед воротами, поглядывали на стройную фигуру Мерджан, на ее белые ноги, выглядывающие из-под платья, и молчали, — никто уже не решался сквернословить по ее адресу. Когда женщины удалялись, мы покидали свою засаду; мальчишки отворачивались, изображая полное безразличие к нам и к нашей железке; впрочем, были и такие, которые, завидев «бешеного», предпочитали удалиться.

Положив на плечо ломик, Азер четким солдатским шагом маршировал мимо притихших ребят; следом за ним торжественно вышагивал я, — надо сказать, что это было очень приятное ощущение. Да, слаб оказался бог против Азера с его железкой!

Когда мы отходили подальше, Азер передавал ломик мне, и, хотя плечо мое ныло от тяжести железа, я нес его с превеликим удовольствием; боль была приятна, она напоминала, что я силен, что у меня есть оружие, я могу защищать слабых. Азерова железная палка и сейчас иногда приходит мне на помощь в моих снах: она незаменима в темных городских парках, где я опускаю ее на головы бандитов, караю неизвестных мне негодяев, пристающих к незнакомым девушкам, наказываю мерзавцев, стремящихся пролезть без очереди, изгоняю из учреждений взяточников, бюрократов, подхалимов. Много лет миновало с тех пор, а я и сейчас ощущаю на плече приятную тяжесть железа; может быть, именно поэтому конечная победа добра над злом кажется мне достижимой. Меня никогда не покидает ощущение, что эта железная палка существует где-то, рано или поздно я доберусь до нее и уже тогда солоно придется всем поборникам несправедливости и неправды…

Победно промаршировав через деревню, мы взбирались на гору за домом Мукуша и, довольные тем, что не надо больше разыгрывать из себя героев, ложились на теплые камни. Допоздна, пока в деревне не зажигались окна, поверяли мы друг другу сердечные тайны.

— Давай удерем из деревни! — мечтательно говорил Азер.

— А куда?

Азер молча кивал на горы.

— Там волки… — этот довод я приводил каждый раз, не скрывая от друга, что больше всего на свете боюсь волков.

— А это? — Азер многозначительно поднимал железную палку.

— Есть нечего будет…

— Охотиться станем, — без особой уверенности отвечал Азер. — Джейрана добудем.

— Джейрана нам не добыть…

— Ну голодные посидим. Я месяц могу не есть! Хочешь на спор?

Я выражал сомнение и начинал доказывать другу, что без еды никак невозможно. Азер спорил без особой убежденности, а потом признавался, что и сам не очень-то уверен, сможет ли жить без еды…

— А что же делать-то, Садык? — грустно спрашивал он.

Я молчал.

Разговор этот повторялся каждый день, и каждый день мы молча спускались со скалы и молча расходились по домам. На следующий день все повторялось сначала: школа, засада в нише мечети, долгие беседы на скале…

К этому времени нас с Азером уже не допускали в детский сад, но бабушка Сария продолжала украдкой нас подкармливать. Спрятав миску с едой под большим темным платком, повариха тащила ее в хибарку на краю сада. Мы ели, а бабушка Сария не отрывала от нас печального взгляда и каждый раз, когда мы давились, руками запихивая в рот еду, тоже делала глоток, словно хотела помочь нам. Миска быстро пустела, старушка весело улыбалась, а глаза ее хитро поблескивали.

— Ничего, — очень довольная, говорила она, пряча пустую миску под платок, — может, завтра мясца получим…