Владимир Дружинин - Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы Страница 12

«Достаточно было одного моего слова. Да, я пожалел этих бедняг, которые пошли бы за мной, чтобы потом расплатиться собственной кровью за какие-нибудь два дня торжества».

Деккер старался улучшить положение яванцев, заступался за них, требовал суда над самыми наглыми хищниками. Разумеется, это не могло понравиться генерал-губернатору. Неудобного чиновника прогнали. И книгу свою он писал в Амстердаме, в нетопленой комнате, у бочки вместо письменного стола…

После яванской жары стужа особенно мучительна. Деккер согревался яростью. Он писал стремительно, нисколько не соблюдая традиционной формы романа, вставлял документы, обличающие грабителей, дневниковые заметки.

В центре романа — судьба Саидже и Адинды, любящих друг друга, нежных, добрых по натуре. Они выросли в благодатном климате, на щедрой земле, дающей три урожая в год. Но кормит она других. Семья обеднела, лишилась последнего буйвола. Отчаявшиеся крестьяне берут дубины, крисы — кривые яванские кинжалы — и гибнут в бою под ударами карателей.

Так было не раз на глазах у Деккера.

До конца жизни Мультатули будит совесть Голландии. Стали нарицательными его персонажи: делец Дрогстоппель, «жалкое порождение грязной алчности и богомерзкого ханжества», пастор Вавелаар, благословляющий разбой.

Книги Мультатули не устарели и в нашем веке.

В годы второй мировой войны они укрепляли дух молодых голландцев, которые дрались за правое дело.

Голландию захватили гитлеровцы, а Индонезию — их японские союзники. Желтые колониалисты ничем не лучше белых. Народная война против чужеземного гнета, тлевшая давно, опять вспыхнула горячо. Честные голландцы, жившие в колонии, поддержали индонезийцев. Так история поставила в одну боевую шеренгу парней из Роттердама, Делфта, Амстердама и смуглокожих мстителей Явы, Суматры, Целебеса, Борнео.

Индонезия вышла из войны свободной.

Однако ловкач Дрогстоппель не мирится с уроном, сохранил кое-какую собственность за экватором, пытается умножить доходы — он и сейчас запирает в сейф прибыль от мешков с кофе. И в конторе Дрогстоппеля мне видится безусый конторщик, ведущий учет товаров — так же, как это делал некогда Эдуард Деккер.

О чем же мечтает нынешний молодой голландец?

Бренчит на набережной гитара, взлетает песня. Небрежной походкой, вразвалку проходит гурьба молодежи. Один в драном полушубке, другой в толстом красном свитере, в разных носках — зеленом и сером. Волосы до плеч, какие-то металлические подвески, круглые бляшки с надписями.

«Всеобщий протест!» — гласит лозунг, нашитый на спине у тоненькой девушки в синих джинсах.

Поют вразброд, каждый погружен в свои мысли. Я встречал таких и знаю, что их объединяет. Да, протест. Более или менее отчетливо они понимают, как достается кофе, кому выгода от судов в порту, от универмагов, набитых всяким добром. Этим юношам и девушкам не нравятся дрогстоппели, их лицемерие и жадность. Им ненавистно унылое мещанство, замкнувшееся в квартирах, дремлющее перед телевизорами. Противен весь буржуазный уклад жизни. Назло ему и нечесаные космы, и кричаще броское одеяние.

В Голландии немало таких беспокойных, бунтующих юнцов. Они очень резко выделяются на фоне чистых, опрятных фасадов, степенных, молчаливых прохожих.

Молодежь протестует, но далеко не всегда представляет себе, как изменить положение вещей. Чтобы найти выход, надо набраться знаний и жизненного опыта.

Что ж, многие растут быстро.

Я говорю о тех молодых людях, которые дружно, пылко выступают с политическими требованиями. Призывают Голландию к выходу из Атлантического пакта. Не хотят служить в армии под верховным командованием американских генералов, не хотят нести бремя вооружений. Пикетируют с лозунгами у подъездов американских банков и фирм, шумно клеймят позором разбой во Вьетнаме. Шагают в колоннах демонстрантов к посольству США, чтобы сказать «нет» войне.

Вспоминаются и молодые поэты Голландии. После войны ярко расцвела здесь поэзия свободолюбивая, мужественная, порожденная антифашистским Сопротивлением.

Адриан Роланд Холст пишет о себе:

Они взвешивали на ладониСвои деньги и своего бога,У меня не было ничего,Только дорога.

Дорога и светлые звезды, указавшие направление. Важно не сбиться с пути.

Кор де Бак предупреждает:

Легко не распознать, где истинный твой враг,Забвенье слишком быстро к нам приходит.

Надо помнить преступления фашизма. Марк Брат будит людей, зовет священную ярость:

Разозлитесь же, наконец,Люди, братья мои,Разве еще не переполнилась чаша,Разве не наступило времяДля справедливости!

Путь борьбы труден, но

Все, что я сокрушал, было как мертвое деревоС прогнившей сердцевиной,Но песни меня ведут…И впереди у меняЗавтрашний день.

Поэты находят ясные, выразительные краски, чтобы воспеть родную землю, ее природу, поселения, отвоеванные у моря. Генрик Марсман видит широкие, ленивые реки, домики-острова, утопающие в волнах посевов, слышит повсюду «голос воды, тревожный голос воды». В стихах Тейна де Фриса предстают живописные картины Амстердама, его зимы, сковавшей серебром каналы, на их поверхности застыл месяц — «как будто вечность спит сама». А летом город — «сад на воде, в нем расцветают башни». Ян Принс посвящает стихи родному Роттердаму.

И еще я люблю в тебе, Роттердам,Твои запахи.Больше нигде, никогдаНе может так пахнуть кофе,Как в гавани «Старая голова».И нигде так не пахнет кожей,И копрой, и свежей рыбой,Как в «Сельдяном ручье».

Принс рисует площадь маленького городка, полную цветов и птиц. Цветы распроданы, осталась только забытая маргаритка. Принсу чудится, что птица подняла ее, взяла с собой в дальний полет, присоединившись к стае…

Тот не голландец, кто не любит цветы, море, птиц…

Случилось так, что не проза, а именно поэзия Голландии приобрела в наше время известность международную. В ней и красота страны польдеров и тюльпанов, и решимость уберечь ее от бед, бороться за ее лучшее будущее.

Значит, живет отважный дух Мультатули,

«Сделано в США»

Скульптора зовут Тадзири. Он японец, жил в США.

Когда грянула битва на Тихом океане, Тадзири и тысячи других молодых американских японцев были интернированы. Но ему не сиделось в лагере. Его тянуло в Европу, драться с фашизмом. Тадзири томился, ждал. США не сразу выступили против Гитлера. Наконец он, военнослужащий авиационной части, сходит на берег в Неаполе.

Каталог выставки не объясняет, почему Тадзири не прижился после войны в Америке, почему остался в Европе.

Может быть, расскажут скульптуры?

Но их язык необычен. Куда я попал? Это работы ваятеля или детали самолетов в мастерской, двигатели, поднятые на опоры — для ремонта, для проверки? Резец тут ни к чему, инструменты Тадзири — гаечный ключ, напильник, пила-ножовка…

Иной критик, не дав себе труда подумать, обвинит Тадзири в формализме, в бессмысленном штукарстве. Не будем спешить с приговором. Среди странных конструкций действительно есть непонятные, — я не сразу сообразил, что передо мной эскизы для большой фигуры в центре зала. Она не может не приковать внимание. Стальное дуло направлено прямо на меня. Человек или механизм? Шлем, пилотские очки, подобие открытой кабины истребителя, две вонзившиеся в землю ноги-ходули составляют единое целое. Некое античеловеческое существо, излучающее ненависть полированной своей поверхностью, ненависть ко всему живому…

Тадзири решительно отбросил всякую красивость. Убийца, захватчик не должен тешить зрение, он чужд всему прекрасному! Тадзири назвал свою работу коротко и ясно: «Сделано в США».

Он тут же, среди зрителей, — мускулистый, быстрый японец в массивных роговых очках. Острый, дерзкий взгляд. Я собирался заговорить с ним, но меня опередил увешанный фотоаппаратами репортер.

— Я против узаконенного разбоя, именуемого войной, — говорит Тадзири по-английски. — В руках милитаристов никогда не было такой техники, как сейчас.

— Ваше мнение о событиях во Вьетнаме?

— Вот оно.

Скульптор показывает на фигуру с пулеметом. Нужны ли слова? Смерть, которая свирепствует во Вьетнаме, имеет тот же адрес, она — с маркой США.

Репортер записывает. Его газета вряд ли откажется поместить интервью. Правда, многие господа в акционерных компаниях, банках, одобряют преступления во Вьетнаме. Но чаще всего про себя, втихомолку. Как-никак, здесь Европа — не дикий Техас. И газета, даже архибуржуазная, стесняется восхвалять агрессора — боится потерять подписчиков.