Александр Этман - На седьмой день: рассказы Страница 12

– Спасибо, господин судья! Мы не возражаем против этой кандидатуры.

Тут встает прокурор и говорит:

– Скажите, – говорит, – вы часто ходите в стриптиз-клубы?

– Нет, – отвечает, – изредка.

– А в отпуск часто ездите?

– Ну, хотелось бы чаще.

– А когда и где вы были в отпуске в последний раз?

– В Мексику, – говорит, – ездил. В Канкун. В но ябре.

– Один или с подругой? Да впрочем, можете не отвечать. Вы лучше скажите, вы там вступали, скажем, в половой контакт?

Приятель прямо опешил.

– Я, – говорит, – конечно, очень извиняюсь, но это мое личное дело – вступал или не вступал.

Судья говорит:

– Отвечайте на вопрос.

– Хорошо, – говорит. – Только вы мне сначала скажите, мой ответ можно будет где-нибудь прочитать постороннему человеку?

– А почему вас это интересует? – спрашивает судья.

– А потому, что я хотя и не женат, но близкий человек у меня имеется, и я бы не хотел его, вернее, ее расстраивать.

Прокурор говорит:

– Не волнуйтесь, ваши ответы никому не станут известны. И я так понял, что на мой вопрос вы ответили утвердительно?

– Предположим, – говорит.

– Да или нет? – спрашивает судья.

– Ну да.

– Сколько раз? – это уже прокурор.

– Да что же это такое, господин судья? – разнервничавшись, говорит мой приятель. – У меня такое впечатление, что тут меня судят...

– А есть за что? – спрашивает судья. – Вы не волнуйтесь, если вы совершили преступление в Мексике, то вас нельзя судить по американским законам. Мне главное, чтобы в Америке вы были законопослушны.

– Знаете что, – говорит мой приятель, – если вам не нравится, что я в Мексике вступал в половой контакт, вы меня отпустите, пожалуйста.

Тут прокурор говорит:

– Мы бы хотели отвести кандидатуру этого человека. Судья прямо расстроился. Приятель стоит в замешательстве. Не знает, радоваться ему али печалиться.

Судья подумал и говорит:

– Подойдите, пожалуйста, ко мне – представители защиты и обвинения.

Ну, пошептались они. Потом посмеялись.

– Ладно, – говорит судья. – Вы свободны. Мы в ваших услугах не нуждаемся.

– Извините, – говорит мой приятель обиженным тоном, – но что все это значит? Может, мне кто-нибудь объяснит? И что означают эти смешки?

Судья говорит:

– В виде исключения вам это объяснит секретарь суда. Подождите его в коридоре, если хотите.

– Хорошо, я подожду, – говорит приятель. – И так день пропал. Ну, до свидания.

И вышел. А проходя мимо защиты с подзащитной, еще раз внимательно на нее посмотрел. И она ему улыбнулась и подмигнула.

«Красивая! – подумал он про себя. – Жаль, если засудят».

Сел он на лавочку и стал размышлять, причем только об одном: как это прокурор чудесным образом догадался о его слабой отпускной морали? Может, он этот – экстрасенс?

Но когда секретарь вышел, то объяснил. Оказалось, – ну нарочно не придумаешь, – что в тот вечер, когда приятель в Канкуне оторвался с компанией в ночное, помощник прокурора находился в том же самом клубе на мальчишнике у своего брата, который на следующий день женился. И он запомнил моего приятеля.

– Он сказал, вы там текилу пили из рюмок без помощи рук. И кричали, что русские лаймом не закусывают...

– Не помню, – сказал мой приятель.

– А еще он сказал, правда, без стопроцентной уверенности, что подсудимая сидела за вашим столом, гладила вас и обнимала. А потом вы с ней куда-то ушли.

– Ну, так я пойду? – прошептал приятель.

– Идите, – засмеялся секретарь. И добавил: – А все-таки, что ни говори, неисповедимы пути Господни...

– Вот так бывает, – вздохнул приятель, завершая свой рассказ. – И ты знаешь, приятно, что «Сальма» меня не забыла. Кажется – мелочь, а все-таки приятно...

БРЕЖНЕВСКИЙ ПРИЗЫВ

На первую половиу восьмидесятых в СССР пришелся период, метко названный кем-то «гонкой на лафетах». Лидеры умирали один за другим, и всех их везли на орудийных лафетах из Колонного зала Дома союзов на Красную площадь.

Когда по утрам вместо легкой музыки по радио звучали симфонии, люди знали – ушел из жизни еще один верный марксист-ленинец. Начало «гонкам» положил Брежнев. Когда он умер, запретили гульбу в ресторанах и повсюду вывесили флаги с черными лентами. Но мы, как обычно, пришли в театральное кафе «Аллегро», и Володя Костромин, председатель общественного совета, увел всех в подвал, где валялся театральный реквизит.

– Ребята, – шепотом сказал Володя, – есть возможность проскочить в партию. Давайте выступим инициаторами «брежневского призыва» в КПСС. Был же «ленинский призыв»! Этман опубликует наше воззвание в «Советской молодежи»...

Началось обсуждение. Все понимали, что вступление в партию практически гарантирует продвижение по службе и прочие блага. Первым слово взял Толик Гросман.

– Товагищи, – волнуясь, сказал он. – Я считаю, что Володя высказал замечательную идею – коллективного вступления в пагтию. Только я вынужден взять самоотвод: некотогые, возможно, не знают, что моя семья с семьдесят девятого в «отказе».

– Минус один, – констатировал Костромин.

Поднялся я:

– Я пока еще не в отказе, – сказал я. (Гросман мученически вздохнул и развел руками, показывая, как ужасно находиться в отказе.) – Давайте сначала закажем коньяк. Может быть, выпив, я пойму, почему я должен пробивать на страницы республиканского издания безум ное воззвание о «брежневском призыве», подписанное десятью евреями и смахивающим на цыгана Костроминым.

– Ответь прямо, ты хочешь в партию? – сурово спросил Володя.

– Нет, но чем смогу – помогу.

– Минус два!

– Мужики! – обратился к собравшимся поэт-юморист Юра Иванов. – Вот я по глупости вступил в партию, и теперь за каждую мелочь мне вкатывают по выговору. С «Альфы» уволили, на ВЭФ не берут, у вас, говорят, «строгач».

– Твой случай не типичен, – возразил Костромин. – Ты лентяй, белогвардеец, алкоголик и в партию попал случайно.

– Я не отрицаю, – согласился Юра. – Но тут собрались исключительно лентяи и алкоголики. Послушайте Этмана, и закажем коньяк – помянем бровастого.

Мы с Юрой ушли наверх за коньяком, а когда вернулись, то увидели такую картину: Костромин расхаживал по подвалу, как Ленин с картины «Ильич, диктующий “Декрет о земле”», а отказник Гросман сидел за столом и что-то писал.

– Я вижу, большевистские настроения взяли верх, пока мы затаривались, – сказал мне Юра. – Гросман, измени почерк. Или ты думаешь, что с партийностью тебя выпустят быстрее?

– ...болью отозвалась в сердце каждого советского человека, – диктовал Костромин. – Ушел из жизни выдающийся борец за коммунистические идеалы, за цветущий мир без войн, за безоблачное небо над человечеством...

– С похмелья он очень красноречив, – шепнул Юра. Мы чокнулись. – Почему ты не хочешь вступить в партию?

– Потому что в нашей редакции партийные собрания проходят по субботам, а я еврей. Извини.

– Ничего, я привык, – сказал Юра и налил по новой. Костромин продолжал:

– ...и в это тяжелое для страны время мы, представители творческой интеллигенции, чувствуем необходимость еще теснее сплотиться под сенью Коммунистической партии Советского Союза...

– «Под сенью» – это плохо, – сказал я. Сень может быть у дерева, и вас обвинят в сравнении КПСС с дубом.

– Спасибо, – холодно согласился Костромин. – Сделаем так: «под знаменами Коммунистической партии».

– Ты видел эти знамена? – разламывая конфету, спросил меня Юра.

– Нет, но они есть наверняка. Знамена есть у всех. Даже у нашей редакции есть свое знамя. В него недавно сморкался собкор «Литературки» по Латвии Жора Целмс.

– Я тоже знаю одного собкора, – оживился Юра. – Точнее, я видел его. Неделю назад мы столкнулись ночью на улице Дзирнаву – он тоже пришел за водкой к спекулянтам. А тут – менты! Он и говорит: «Как вы себя грубо ведете. Да вы знаете, кто я? Я – Игорь Андреевич Биждит, собственный корреспондент... А менты ему говорят: «Вот и хорошо, Игорь Андреевич, такие нам и нужны...» И запихнули в воронок. А я убежал.

– ...мы полны решимости включиться в эту борьбу активно и самоотверженно, делом доказать справедливость наших притязаний называться коммунистами, – закончил Костромин. – Подписи...

– Погоди! – встрял Юра. – Ты забыл продиктовать: «Заранее благодарны...»

– Заткнись! – свирепо гаркнул Костромин. – Подписи: Владимир Костромин, рабочий; Юлия Друкер, бухгалтер; Оксана Фараджева, балерина; Анатолий Гросман...

– Отказник, – заржали мы с Ивановым.

– ...художник; Семен Плоткин, музыкант, Рафаил Гавартин, филолог, Зиновий Рапопорт, дирижер...

– С такими фамилиями вас примут только в компартию Израиля, – резюмировал Юра. – Но не волнуйтесь, кретины, я всем вам дам рекомендации. Но моей вам мало. Нужно еще шесть-семь. Я умоляю, не переживайте: сейчас я приведу сюда знакомых барыг, они все сплошь коммуняки – и за сто граммов дешевенького молдавского дадут вам все что нужно. Они скажут: «Ой, мама, а нашего полку прибыло...» Сам я вступил в армии, после политинформации, с тяжелого похмелья, но мой долг – предостеречь вас от этого редкого по идиотизму шага. Все!