Терри Сазерн - Грустное кино Страница 12

– Ну, как тебе? – не без гордости спросил Сид, когда их чартерная двухмоторная «Сессна» плавно коснулась девственной полосы. – Старина Морги свое дело знает, ara? – Тут он толкнул Б. локтем и подмигнул ему, ясно намекая на то, что на самом деле именно он, Сид Крассман, отвечает за этот важный в их работе шаг.

– А для реактивного самолета она достаточно длинная? – спросил Борис, с сомнением глядя на полосу.

– Ты шутишь? – с великим возмущением, хотя и несколько нервно, вопросил Сид. – Ты что, блин, думаешь, я могу такой ляп допустить?

Борис пожал плечами.

– Мне она кажется короткой.

Сид только отмахнулся.

– А, брось, ты говоришь о «Конкорде», одной из этих больших хреновин…

– Нет, приятель, я о «ДК-девять» говорю. Я говорю примерно о полутора километрах.

Сид с хмурым видом изучал полосу, пока самолет разворачивался и подъезжал туда, где его ждал гигантский шестисотый «мерседес» и три стоящих рядом с ним человека – толковый Морти Кановиц, его верный помощник Линс Мэлоун, и франтоватый художник-постановщик Никки Санчес.

Шестисотый «мерседес» – самый большой автомобиль в мире; лимузин восьми с небольшим метров в длину. На фоне миниатюрной взлетно-посадочной полосы он выглядел странно непропорциональным.

Последовали бурные приветствия, и Борис с Сидом заскочили на обращенное вперед заднее сиденье, расположившись напротив Морти и художника-постановщика, тогда как Липс проскользнул вперед и сел рядом с водителем. Такова была сложившаяся на данный момент иерархия внутри этой крошечной команды.

– Прекрасно выглядишь, – говорил Морти, игриво хлопая Сида по колену. – Вы оба, парни, прекрасно выглядите, Христом богом клянусь!

Морти, невысокий крепыш, тип профессионала из Бронкса, дополнил свой элегантный костюм от Кардена местным головным убором – настоящей тирольской шляпой с двумя яркими перьями. То же самое, разумеется, сделала его тень на переднем сиденье, Липс Мэлоун.

– Я вам точно говорю, – продолжал Морти, – вы, ребята, непременно все здесь полюбите! – Он покачал головой и закатил глаза в стиле Эдди Кантора, указывая на свою шляпу. – Глядите, мы тут уже аборигенами стали!

Сид мрачно уставился на короткую полосу, затем повернулся и хмуро взглянул на Морти.

– Избавься от этой уродской шляпы, будь любезен, – прорычал он. – Ты в ней как пидор хренов!

2

Производственная контора была размещена на верхнем этаже отеля «Империал» – приземистого четырехэтажного здания из коричневого кирпича в самом центре городка.

– Идемте, – говорил Морти с нервным смешком, проводя мрачного, не снявшего темные очки Бориса и Сида, то и дело вытирающего потный лоб, по плохо освещенному коридору отеля, – я вам тут много чего покажу.

Начальник производственного отдела старой закваски, который, так сказать, знал, где его хлеб маслят – или, другими словами, льстивый засранец, – жирный Морти уже зафиксировал их имена рельефными картонными буквами, выкрашенными золотой краской, на всех дверях, мимо которых они теперь последовательно проходили:

Все комнаты были одинаковыми – обычные номера отеля, не считая того, что там стоял стол с тремя телефонами, а также большая кушетка вместо кровати. Еще одной необычной чертой каждой было наличие молодой, но не слишком изящной девушки в мини-юбке. Все они сидели за пишущими машинками и с готовностью улыбались, когда их представляли: Гретель, Гретхен, Гертруда, Хильдегарда и т. п.

– Откуда ты этих шлюх взял? – спросил Сид, хмурясь. – Я не понимаю, где я – в публичном доме или на выставке собак.

– Поверь мне, Сид, – объяснил Морти, – я мог бы и посимпатичней раздобыть, но сложно было найти шлюх, которые понимали бы по-английски, не говоря уж о «-типаже», черт побери! Тогда я подумал – да что за черт, картина самое главное! Я прав? – И он бросил умоляющий взор на остальных.

– Как там мою зовут? – захотел узнать Сид.

– Грюнхильда! – сообщил Морти с водевильной ухмылкой и подмигнул. – Делает двадцать слов в минуту и лучше всех в городе сосет член!

Сид загоготал, а приободренный Морти, безумно ухмыляясь, решил продолжить:

– Она и глотает тоже, Сид, – как раз как ты любишь, ага?

Сид, придя в превосходное состояние духа и желая заразить им молчащего Бориса, издал насмешливо-укоризненное фырканье.

– «Лучше всех в городе сосет член»! Какой там на хер город? Этот резервуар? – В надежде на положительную реакцию, он посмотрел на Бориса, но тот, похоже, его не услышал, и Сид подумал, что, должно быть, сказал что-то не то. – Но это не значит, что мы в этом резервуаре целого кита в смысле кино не сварганим! – добавил он и толкнул Бориса локтем, набравшись смелости, чтобы настаивать. – Врубаешься, Царь? «Кит»? «Резервуар»? Ха-ха-ха!

Морти, понятное дело, присоединился к смеху – но слишком старательно. Б. смотрел на них, так и не снимая темных очков. То на одного, то на другого, с чем-то вроде невозмутимого сочувствия – так что Морти вдруг поперхнулся и умолк.

– Да, Сид, я врубаюсь, – сказал Борис, а затем с грустной улыбкой добавил: – «Кит», «резервуар». Колоссально. По-моему, я задумался о чем-то другом.

Сид и Морти энергично кивнули в знак понимания, откровенно демонстрируя свое облегчение, но когда Борис снова отвернулся, Морти настойчиво прошептан Сиду:

– Что с ним такое? Он что, под наркотой?

– Черт тебя подери, он думает! – рявкнул Сид. – Ты что, никогда не видел, как кто-нибудь думает?!

Впрочем, эта демонстрация раздраженного нетерпения вышла не слишком убедительной, а потому выражение мягкого участия отразилось на лицах обоих, когда они последовали за Борисом в дверь, помеченную как «СИДНЕЙ К. КРАССМАН. Исполнительный продюсер».

Эта комната, как множество подобных ей по всему миру, везде, где снимается кино, предназначалась для функционирования в качестве нервного центра производства. Вместо трех телефонов там было пять; у одной стены имелась комбинация бара и холодильника; у другой – стереосистема и два телевизора; непомерных габаритов кушетка была накрыта будто бы какой-то разновидностью белого меха и снабжена несколькими мягкими на вид подушками из той же ткани, но разных цветов. На столе, помимо пяти телефонов, часов и прочего необходимого оборудования, стояла небольшая фотография жены Сида в аккуратной рамке.

– Откуда ты, черт побери, ее достал? – спросил Сид, беря в руки фотографию и хмуро ее разглядывая.

Морти засиял улыбкой.

– Я увеличил тот снимок, который сделал на пляже. Помнишь, мы все были на пляже у Эда Вайнера? На Олд-Колони-Роуд?

Сид аккуратно поставил фотографию обратно на стол.

– Боже мой, я эту блядь уже два года не видел, – пробормотал он, а затем бросил Морти: – Но мысль все равно чудесная. Спасибо, Морти.

– Пожалуйста, Сид.

Мгновение в их голосах звучало что-то подобное сентиментальному товариществу – короткоживущий абсурд, если по правде, – пока они поворачивались, чтобы присоединиться к Борису. Тот тем временем разглядывал самую характерную деталь комнаты: большую деревянную доску графика съемки, которая почти целиком занимала одну стену.

– Ну, вот она, – с тяжелым вздохом сказал Сид. Они с Морти почтительно на нее поглазели, а Борис тем временем подошел к окну.

Назначением доски было день за днем прогнозировать график съемки, а затем отражать реальное ее продвижение – все это проделывалось при помощи раскрашенных в радостные тона пластинок, колышков и дисков, которые удобно подходили к щелям и дыркам на ослепительно-белом фоне, как в некой затейливой детской игре. Поскольку никакого графика еще не существовало (сценария, по сути, тоже), доска, все еще пахнущая свежей краской, была пуста – а красные, синие, зеленые и желтые фишки аккуратно группировались в готовности под пустыми рядами белых «окон», пронумерованных от единицы до ста, олицетворяя собой дни грядущие, ненаступившие и непрожитые. Однако это качество свежести заставляло доску казаться невинной, девственной и, что самое главное, оптимистичной.

– Где ты намерен разместить актеров? – спросил Сид.

– Под этим этажом, – отозвался самодовольный Морт, – у нас есть еще два – один для актеров, другой для бригады.

Сид был дико изумлен и раздосадован.

– Ты что, собираешься держать актеров и «обезьян» в одном отеле?! Ты что, совсем с ума спятил?!

Классическое голливудское правило заключалось в том, чтобы актеры жили отдельно от технических работников («обезьян» или «горилл», как их любовно именовали). Предположительно это делалось из опасения, что исполнительницу главной роли до смерти затрахает буйная орда пьяных подсобников и осветителей, капитально сорвав таким образом наиважнейшую дату завершения картины.