Иван Зорин - Стать себе Богом Страница 12

Вы можете остаться, — на щеках заиграл румянец. — Бельё раз в неделю, стол за отдельную плату.

Послушай, глупо играть в незнакомых.

Она улыбнулась.

Моё окно выходило в сад, и, когда открывалась дверь, сквозняк шевелил занавески. Из мебели был старинный двустворчатый комод, закрывавший полстены и пускавший по утрам солнечных зайчиков.

Круглый год Лена сдавала комнату, а сама жила в другой, со шкафом, заваленным тряпьём, колченогими стульями, кроватью сына. Я вспомнил, как она говорила: «Если никого не встречу, заведу себе ребёночка».

Тогда я опускал глаза. А теперь её мальчику было около десяти. Его звали Андреем.

— А отчество?

Андреевич. Как-то же надо было.

Годы дались Лене трудно. Помощи ни от кого не ждала, тянула воз, огрубев от ежедневной борьбы. Я тоже был побитой собакой, за сорок — ни кола, ни двора.

И вскоре мы опять сошлись.

На ночь она читала сыну про волка-королевича и, дождавшись ровного дыхания, шла ко мне, обдавая жаром изнывавшего тела. А я совсем обезумел: изголодавшемуся по теплу, этот шаткий уют рисовался убежищем от холодного мира.

Замелькал календарь. Лена работала допоздна, возвращалась опустошённая. Поначалу мы пытались беседовать, но постепенно наши разговоры свелись к нестиранным рубашкам и вымороченным воспоминаниям.

Не надо. — обрывал я, ища в темноте горячие губы.

И любовь смывала всё.

Деньги Лене нужны были на лечение: под простыни она стелила Андрюше клеёнку, скатывая по утрам мокрую постель. К тому же он слегка заикался. Врачи говорили — от впечатлительности. Большеглазый в мать, он часто сидел посреди разбросанных игрушек, подперев щёку худым кулачком. Чтобы подружиться, я подарил ангорского кота. Тот забирался на руки, урчал, обжигая кислым запахом, и Андрюша смеялся.

А скоро я убедился, что на свете все пасынки.

Лена стала покрикивать. «Опять без тапочек!» — гремело среди ясного неба, и между бровей у неё проступала складка. Андрюша ёжился и с трясущимися губами шарил под кроватью.

Но мать есть мать.

Несмотря на наши отношения, раз в месяц я выкладывал на комод взлохмаченные, свёрнутые пополам купюры, которые Лена с торопливой неловкостью смахивала в ящик. Мы оба стеснялись этого момента: говорили преувеличенно громко или неестественно молчали.

Утром она уходила, а я валялся до обеда, играл с котом, радуясь, что мне удалось спрятаться от жизни. В драном засаленном халате я, как привидение, слонялся по квартире, развалившись в кресле, перелистывал старые, пожелтевшие журналы. Но постепенно неприкаянность делалась невыносимой, и, когда в полдень появлялся Андрюша с туго набитым портфелем, я чувствовал себя счастливым отцом.

Был вечер, глухо барабанил дождь. Взобравшись с коленями на табурет, Андрюша грыз ногти. Нужно было делать уроки, но он, склонившись над тетрадкой, застыл в мечтательном оцепенении. Из сада тянуло свежестью, а я совсем размяк: стоял под форточкой и, глядя на сгорбленную фигурку, думал, что мне нарочно послали сына, чтобы прежняя жизнь показалось пустой и никчёмной.

Опять!

Она вошла незаметно, ткнув ногтем в голые пятки. Андрюша вздрогнул и, соскочив, бросился в коридор.

Ну что ты. Как кошка с мышкой.

Она обожгла меня взглядом.

Однако настроение у Лены менялось быстро. Её визг ещё стоял в ушах, а она уже укрывала ребёнка стёганым одеялом.

Я тебя люблю, потому и наказываю, — ласково шептала она, гладя ему волосы. — Разве я не права?

Пр-а-ва… — успокаивал её Андрюша, постигая азы лицемерия.

Из настенных часов выскочила кукушка. Лена погасила свет, мелко перекрестив спящего:

Андрюшенька, милый.

И опять в её покрасневших, чуть припухших глазах стояли слёзы. С полчаса она гремела на кухне посудой, а потом у меня в комнате твёрдым голосом заговорила о воспитании, долге, помянула Бога.

Ну что ты зло срываешь, он же не игрушка.

Вот именно!

И опять постель утопила всё.

Со временем я окончательно пригрелся. Мне казалось, я научился выносить Ленины истерики. В конце концов, это её ребёнок, а я — кукушка в чужом гнезде. Возможно, Лена права, с посторонним жильцом ему было бы легче.

Раз мы гуляли с Леной по городу. Было холодно, густели сумерки. Перебирая гитару в тусклом свете фонаря, горланил пьяный:

«Жена найдёт себе другого,

А мать сыночка — никогда!»

Я остановился, кинул монету. Он проницательно подмигнул, но Лена уже тянула меня за рукав.

А дома всё текло по-прежнему. Когда вспыхивала ссора, я прятался за дверью, опустив щеколду, разглядывал обои. «А мать сыночка — никогда.» — бубнил я, заткнув уши. А ночью мне снился кошмар. Будто я, ребёнком, лежу в постели, и ко мне является во сне страшная, безобразная хворь. Припадая к моей груди, она алчно сосёт кровь. Я стону от ужаса и, решившись, ударяю её ножом — хворь хохочет и исчезает. А проснувшись, я вижу Лену, которая во сне была моей матерью, — с зияющей на шее раной.

И тут просыпаюсь окончательно.

Незаметно пришла зима. Закружили метели, забили в решётчатые окна, покосив черневший забор. Ан- дрюша всё чаще кусал заусенцы, в его угрюмой сосредоточенности читался упрёк.

В то утро Лена умывала его у раковины, дёргала гребнем упрямые колтуны.

Не крутись, дай вычищу нос!

Я вспомнил, как мыло разъедает глаза, когда стоишь с напененной головой, а чужие пальцы бесцеремонно скребут макушку.

Я сам.

Андрюша попытался разорвать пуповину.

Её лицо исказилось, она по-мужски выругалась, пнув трущегося о ноги кота.

Ма-ма, не н-а-до!

Андрюша втянул шею.

Я стоял боком, ковыряя на стекле изморозь.

Это же твой сын.

Да, мой! — перекинулась она на меня. — А ты — постоялец!

Нервные, выпирающие скулы, голодные глаза. «Заведу себе ребёночка.» Я готов был её убить.

Под растрёпанными волосами у неё рдела шея. Она стала лупить по Андрюшиным испуганно вскинутым ладоням, и каждая пощёчина укрепляла её власть. Во рту у меня вырос кактус, в висках застучало. Я метнулся к раковине, точно крыльями, размахивая обшлагами рукавов.

И тут натолкнулся на стеклянный взгляд.

— П-у-сть убирается! — пронзительно закричал Андрюша. — Он, он один во вс-ё-м виноват! И это было высшей правдой. На другой день я съехал.

ДЕШЕВЛЕ СЛОВ

В самолёте Иона Кундуль увидел у соседа свою книгу.

Нравится?

Ничего особенного.

А многим нравится.

Ещё бы! Бестселлер.

За долгую писательскую карьеру Кундуль научился держать удар. К тому же спасал псевдоним. Он отвернулся к иллюминатору.

Но соседа было не остановить.

А вы её читали?

Пришлось.

Согласитесь, не шедевр. И зачем писал?

А вы зачем читаете?

Время скоротать.

Может, он тоже?

Едва пристегнули ремни, как внизу уже поплыли огни аэропорта, над облаками засеребрилась луна.

Интересно, он это всерьёз? Пожав плечами, Кундуль улыбнулся:

Со вкусами не спорят.

А я люблю поспорить, — вернули ему улыбку. — Со вкусом.

Кундуль вздрогнул. Когда-то он сам так каламбурил.

Положив книгу на колени, сосед оттянул за ворот цветастый свитер, обнажив загорелую грудь. Кундуль узнал свой жест.

А что, у вас тоже есть книги? — пробормотал он.

Есть. «Шесть миллиардов и один». Повесть о человеке и человечестве. Оригинально, правда?

У Кундуля заложило уши. «Шесть миллиардов и один» было его раннее произведение, которое он повсюду выкупал, чтобы уничтожить. Кундуль, не отрываясь, смотрел на соседа, и ему вдруг показалось, что всё это с ним уже происходило — и самолёт, и книга, и то, как он произносил слова — будто за суфлёром.

Оригинально не значит гениально. — буркнул он.

В проходе покатили столик. Взяв леденцов, Кундуль предложил соседу. Ему хотелось спросить его имя. Но тогда бы пришлось назвать своё.

А тот рубил воздух.

Гениев создают поколения, литературе, как и земле, безразлично, кого носить.

И Кундуль вспомнил, как призывал писать так, будто первым составил слова в предложения, вспомнил своё: «Отсутствие авторитетов — единственный авторитет!» и не мог понять, почему кончил сочинителем заказных романов. Но когда-то было по-другому. Был дом за резным палисадом, были ворота с целующимися голубями, грушевый сад с качелями, на которых, болтая ногами, хорошо считать звёзды, пыльная, заваленная журналами этажерка и жёлтый зобатый кенар, не дававший спать по утрам. В провинциальном городке жизнь вдвое короче, зато время в три раза длиннее. Кундуль рассеянно кивал, прикидывая, живы ли ещё родители и сколько лет остаётся до женитьбы.

Самолёт набрал высоту, и гул от моторов стих.

Интересно, он разбогател? — разглядывал сосед обложку.

Не думаю. Что может быть дешевле слов?

Это смотря как продавать!