Алла Боссарт - Холера Страница 12

Через минуту спустился сокрушительный амбал и раскатисто молвил с акцентом:

— Что могу помоч?

— Академик Кузнецов, — протянул ладошку Кузя. — Что за бардак, коллега?! Я приглашен коллегой Касторским для консультации и не могу, черт возьми, пройти! Что тут, ей-богу, тюрьма, режимное предприятие? Пройдемте, у меня времени в обрез!

— Консултация? — Кястас пошевелил белесыми бровями. — Шеф не ставил меня на известность… Позволте, пожалуйста, аппарат, сестра.

Из трубки донесся гулкий и слегка истерический голос Фаины:

— Не велено ни с кем соединять!

— Хорошо, профессор. На моя ответственность. Идите, пожалуйста, за мной.

Вошли в коридор, дохнувший страшным запахом залитого хлоркой пристанционного сортира. Кузя воскликнул:

— Ну и амбре у вас тут, друзья! Как вы живете!

— Нормално. Какая палата, пожалуйста?

— Принюхались? Ладно, — Кузя достал из кармана блокнотик, важно полистал. — Больной Чибис. Аномальное развитие холеры Бенгал.

— Аномалное? — литовец подергал себя за ус. — Болного знаю. Аномалности не наблюдал.

— Плохо, коллега. А вот ваш шеф наблюдал. Куда идти?

Заведующий довел Кузю до палаты, пропустил вперед:

— Я вам нужен, пожалуйста?

— Как угодно, — отрывисто отвечал Кузя, всем своим видом подчеркивая, что в помощниках не нуждается.

— Очень хорошо, — Кястас склонил из поднебесья голову. — Тогда я, пожалуйста, занимаюсь своей работой.

— Валяйте, коллега, — с насмешливой улыбкой поклонился и Кузя. — Это прекрасно, когда есть чем заняться.

Все складывалось гениально. Кузя молился, чтоб суровый опер Буркин, зачем бы он ни пришел, задержал Касторского подольше.

Палатная вонь едва не сбила Кузю с ног. Чибис, узнав дружка, упал лицом в подушку, чтоб не заорать. Но тот, нахмурившись, надменно огляделся и спросил самым строгим тоном, на какой был способен:

— Кто у нас, — он заглянул в блокнотик, — больной Чибис? Лежите, лежите, голубчик. Добрый день. Будем знакомы. Я профессор Кузнецов, Владимир Иванович. Да-а… Действительно, крайняя степень истощения… Как себя чувствуем, голубчик? Будьте добры, молодой человек, — Кузя с любопытством посмотрел на Энгельса, очень похоже описанного Толяном, — дайте-ка мне стул.

Он тыкал Толику под ребра, мял живот, своей любимой ручкой-фонариком светил в глаза, оттягивал веки…

— Ну что ж, голубчик, весьма плачевно. Склеры бледные, язык обложен, живот вздутый… Запоры? Плохо. Не нравитесь вы мне, Анатолий Игнатьевич. Ваш доктор прав. Имеет смысл перевести вас к нам в клинику… Там и уход получше, и питание, и медикаментозное лечение. Собирайтесь, голубчик.

— Что? — Толик смотрел на Кузю, как на бога. — Прямо сейчас?

— А чего ж тянуть? У вас, голубчик, дистрофия и, возможно, непроходимость кишечника. Рвоты, обмороков не было? Будут. Запоры при холере, дружок, симптом очень неблагоприятный… Боюсь, потребуется операция…

Кузя еще минут пять нес такую же ахинею, к которой внимательно прислушивалась вся палата, по-новому взглянувшая на доходягу Чибиса. Похоже, Холера дотягивал последние денечки.

Пока Толик стремительно одевался и упихивал в рюкзачок жалкий скарб, Кузя лихорадочно соображал, как же им выйти из запертого отделения, чтоб не объясняться по возможности с громилой-литовцем.

— Ну, будь, Толян, — подошел Безухий. — Прости, если что…

— Пока, Стечкин… — Энгельс чуть не плакал. — Звони… Правильный ты мужик…

— Счастливо, братцы! — Чибис сиял. На умирающего он был похож не больше, чем Кястас Лапонис на Дюймовочку.

В этот миг дверь открылась и великан объявил с порога:

— Болной Энгелс, к главному врачу!

Сева кубарем слетел на пол и полез под кровать.

— Вы куда, болной? — удивился Кястас.

— За чемоданом, — прокряхтел из-под кровати Энгельс. — Вещи собрать.

— Вы пакуете ваш багаж, чтобы выходить из палаты? Всегда?

— Так мне же с вещами, разве нет?

— Сожалею, болной. Главный врач не говорил багаж. Вас ожидают на беседу. А вы, профессор, заканчивали вашу консултацию? Давайте я вывожу вас вместе с болным Энгелс. А вы куда, болной Чибис? Вас никто не пригласил.

— Больной Чибис должен пройти со мной к коллеге Касторскому. Дело не терпит отлагательств.

— Главный врач не ставил меня на известность относително болной Чибис. Он не намеревался…

— А я намереваюсь! Я оформляю перевод больного Чибиса в клинику, соответствующую его состоянию! И ставлю вас в известность! Вы здесь все прямо одичали!

— Не надо кричать на меня, профессор. Я не одичал. Я знаю, что значит «одичал». Когда русские брали Лиетуву…

Разгневанный Кястас, грохоча «гранкой», отпер Сезам и, отбросив обалдевшего охранника, зашагал по направлению к административному флигелю. Кузя, Энгельс и Чибис, вылитая свита Воланда, летела за ним.

…Касторский честно рассказал Буркину, что убитая Раиса Энгельс накануне своей трагической гибели была у него и ходатайствовала о выписке своего брата, в чем он, Касторский, согласно положению о карантине в лечебных учреждениях, ей отказал. Насколько ему известно, Всеволод Энгельс часто общался с убитой по сотовому телефону, мобильную связь карантин не запрещает. Он, Касторский, не исключает, что, бывая в больнице с инспекцией (дважды за последний квартал), убитая общалась с братом лично. Карантин установлен пятнадцать дней тому назад, и до этого контакты с больными были хотя и нежелательны, но допустимы. Больше он, Касторский, по данному делу ничего добавить не может. Поговорить с Энгельсом Всеволодом? Под личную ответственность товарища Буркина. Контакты с больными во время карантина, будем говорить, чреваты распространением инфекции. В отделение пустить товарища Буркина он, Касторский, не может категорически, но пригласить Энгельса сюда, так и быть, готов.

В приемной загремели шаги, и на пороге встал собственно Энгельс Всеволод в сопровождении литовского националиста Лапониса, которому указанный Энгельс был ровно по пояс.

Тяжело вздохнув, Касторский бросил тоскливый взгляд за окно и вдруг закричал, как раненый зверь:

— Задержать! Охрана! Фаина! Всем постам! Негодяи, блядь! В пыль сотру!

Кузя заводил свой рыдван, куда на ходу лез, как складной метр, Чибис. Касторский выскочил на крыльцо, заорал в рацию:

— Задержать зеленую «шестерку»! Водителя, пассажира — на капот, руки за голову! Выедут — всех отдам под суд!

Буркин, Энгельс и Лапонис изумленно наблюдали за спектаклем, развернувшимся во дворе Майбороды. Автоматчики с разных сторон бежали наперерез «жигуленку», «академик Кузнецов» дико сигналил, Чибис рядом с ним сидел, скорчившись и закрыв руками голову… Беспечных ездоков выкинули из машины, пихнули, согласно приказу, мордами на капот и держали на шести прицелах, как террористов.

Касторский подошел, вздернул Кузю за плечо, заглянул в лицо.

— Ай-я-яй, Владимир свет Иванович! Академик ты мой сраный! Кого облапошить надумал — Платона Касторского! Да я таких, как ты, за яйца вешал и в ноздри вставлял… Сука! — завизжал вдруг, словно ножом по стеклу заскребли. — Похищение века, бляди, устроили у всех под носом! Так вот, чтоб ты знал, подлец: в карантин ко мне войти можно. Но выйдешь ты отсюда только ногами вперед. Сгною до всякой отмены чрезвычайного положения. Увести обоих. Кузнецова — к дружку его, в холерную палату. Если только, конечно, он — Кузнецов, в чем я сомневаюсь. А не Финкельштейн какой-нибудь.

Буркин подумал: «Нет, этот убить не мог. Больно истеричный. Хотя замашки — будто прямиком с зоны…»

Глава 11

Хитроумие Кузи, или, будем говорить прямо, его исключительная хитрожопость быстро завоевали ему авторитет среди коллектива. Маленький Энгельс, едва не брошенный Чибисом, поначалу на товарища дулся, даже разговаривать не хотел: я, мол, тебе такое открыл, шкурой рисковал, а ты кинул меня, как фраера… Однако Кузин веселый нрав быстро всех примирил. Пьер Безухий в первую же ночь устроил было небольшой заговор — типа учинить новичку боевое крещение, чтоб не зарывался, сунуть, кто бы сомневался, башкой в парашу. Но эта инициатива как устаревшая не встретила одобрения и поддержки. Тем более что за пару дней Кузя легко добился расположения слоноподобной раздатчицы, ущипнув ее за предполагаемую талию со словами: «Не горюй, девчонка, будешь ты моей!» — чем наладил бесперебойную поставку из-под полы дешевого курева населению.

Вообще, надо заметить, Петя единственный смотрел на Кузю искоса и хмуро. По мере того как Академик набирал очки, рейтинг недавнего лидера стремительно падал. Даже Фома, постепенно приручаемый Кукушкиным, вышел из подчинения — собственно, с той самой ночи, когда отправил Безухого в нокдаун. В поисках нового адъютанта Петр остановился на Михалыче. Молчаливый красавец ни с кем не сближался, был уравновешен и явно скучал. Петя, человек военный, чувствовал в нем скрытую силу. Да, приблизить эту темную лошадку было бы совсем неплохо.