Камен Калчев - Новые встречи Страница 12

— Эх, Филипчо, Филипчо, — вздохнул вдруг старик, ладонью отерев пот со лба, — смеешься, бездельник, а не спросишь, каково мне, до смеху ли.

— Что это ты?

— Да что… Помыкает мной, как прислугой. И ладно бы Вики, а то и Аспарух повис на моей шее, черт бы его взял. Да вдобавок глумится надо мной: «Зятек, — говорит, — сделай это, зятек, сделай то!» И я бегаю из последних силенок. А Вики только посмеивается. Теперь вот насчет дома принялись меня обхаживать, чтоб я переписал его на Вики.

— Если спятил, перепиши, — отрезал Филипп.

— Как же, так я ей и перепишу! Спятишь тогда! Выкинут меня на улицу. Ни в тех, ни в сех окажешься. Никогда!

Старик откинулся на скамейке и тоже загляделся на долину, возбужденный, побагровевший.

— Уф, дурно мне стало от жары.

Он расстегнул воротник и повертел тонкой своей, цыплячьей шеей, чтобы охладиться. На груди открылись седые лохматые волосы. Годы выпили из него все соки, и теперь он походил на старую отжатую тряпку — таким он выглядел немощным и облинявшим.

— Береги дом, дед! — назидательно сказал Филипп. — Дом береги! Мы поговорим с Вики, когда ты умрешь. И золото никому не давай!

— Филипчо, — встрепенулся старик, — неужели и ты, душа моя, веришь этим выдумкам? Какое у меня золото, какие деньги? Ничего нет!

— Тс-с-с! — оборвал его Филипп. — Мне ты об этом не рассусоливай! Смотри только, не отдай концы, пока не сказал мне, где их спрятал.

Старик насупился и снова обратил взоры на долину. Тихо и мирно жил город, купаясь в лучах солнца и зелени садов, окруженный высокими зелеными холмами с полянами и рощицами, с темными оврагами и крутыми серыми скалами, над которыми вьются орлы. Тихо и мирно сияет солнце, отражаясь в окнах, краснеют крыши, выделяются белизной новые здания. Старик будто впервые видел все это, будто не прожил семидесяти лет в этой долине, среди этих домов. И, оглядываясь кругом, он думал: «Сколько денег израсходовали люди на дома! Как много средств ушло! Смотри ты — крыша к крыше, стена к стене. И за каждый дом денежки отсчитывали, левами расплачивались! А теперь зарятся на готовенькое: дай, перепиши на меня… Никогда! Даром ей отдай! Подождешь!»

Старик наклонился за корзинкой.

— Куда тебе торопиться? — сказал Филипп. — Посиди маленько, полюбуйся на природу.

Старик сконфуженно ответил:

— Вики воду приготовила для мытья головы, надо ей полить.

— Вот несчастный! — вздохнул Филипп, тоже поднимаясь.

Оба не спеша двинулись к дому. Сильно припекало, мухи надоедливо жужжали и кусались, что, по мнению старика, предвещало дождь. Филипп не обращал внимания на его болтовню, пристально оглядывая знакомый дом. Все ему казалось, что в одном из окошек появится Гита. Почему-то он думал, что она непременно должна быть здесь. Окна были широко раскрыты, но никто из них не выглядывал. Вокруг было тихо и пусто, лишь только бабочки порхали над изгородью, исчезая в знойном мареве. Дед с внуком шли молча, держась в тени. Но вдруг Хаджи Ставри поставил корзинку на землю и весело возгласил:

— Ха, забыл самое важное!

Филипп тоже остановился. Старик хитро смотрел на него.

— Догадываешься?

— Нет, — ответил Филипп, хотя ему все было ясно.

— Могарыч с тебя! Вобла с пивом!

— Ставлю.

Старик придвинулся и многозначительно прошептал:

— Наша старая знакомая приехала.

— Кто? — с удивленным видом спросил Филипп.

— Кто!.. Вроде бы не знает, спрашивает кто… Ну, догадайся!

— Не могу догадаться.

— Да ну же!

И старик принялся поддразнивать, хлопая в ладоши.

— Догадайся, догадайся!

Филипп продолжал прикидываться недогадливым. Наконец, не выдержав, дед Ставри сообщил новость: Гита Коевская прикатила на мотоцикле.

Филипп сохранял полное хладнокровие.

— Меня это не интересует, — заявил он, — и прошу тебя, дед, не говори глупостей! Я человек семейный.

Старик погасил улыбку, но все еще лукаво поглядывал на Филиппа.

— Брось ты!

— Честное слово, дед! Как ты мог подумать про меня такое? Стыдись, ты человек старый. Ради бога!

Старик опять поднял корзинку и смущенно последовал за внуком, удивленный неожиданным оборотом разговора, но стариковская память коротка, и он продолжал:

— В брюках была… О тебе не спросила. Только вертелась туда-сюда, и пук волос за ней метался, как конский хвост.

— Долго она здесь пробудет? — не вытерпел Филипп.

— Вот этого не знаю, не поинтересовался. С Вики весь вечер проговорили. У нас ночевала. А утром забралась ка свой мотор и опять укатила куда-то. В село, кажется, отправилась. Работу ищет.

Филипп благосклонно слушал болтливого старика. Когда подошли к дому, Хаджи Ставри, пыхтя, побежал вперед и открыл железные ворота. Во дворе была тишина. Старик откашлялся. Из кухонного окошка донесся голос Виктории:

— Мацко!

— Я здесь, Вики, здесь, — откликнулся дед Ставри.

— Иди скорей!

Старик оставил корзинку и доверительно подмигнул внуку.

— Моет голову!

Филипп прошел на веранду и уселся в глубокое плетеное кресло перед круглым столиком. Было очень приятно посидеть так и полюбоваться на виноградник.

Прошло не больше получаса, и на веранде появилась в пестром халатике, надушенная и напудренная, с вымытыми и причесанными волосами, которые действительно приобрели цвет недозрелой пшеницы, торжествующая Виктория Беглишка. Увидев Филиппа, она заулыбалась и, будто ветром гонимая, понеслась к нему навстречу, заговорив почему-то по французски, может быть от избытка чувств.

— О, mon cher! Comment ça va?[2]

Филипп встал и с вежливым поклоном приложился к надушенной ручке.

— Садись, садись, мой дорогой! — продолжала Виктория, указывая ему на стул. — Ты совсем забыл старых друзей, с тех пор как женился. Вот уж не думала, что ты окажешься рабом брака. Но факт налицо.

— Ради бога, ради бога!

— Ты расширил торговлю, как я слышала, и даже посылаешь товары в Софию через Мантажиева.

— Пустяковое дело, на хлеб насущный.

— О тебе рассказывают фантастические вещи!

— Не так ли? Выдумки Аспаруха — он постоянно меня преследует неизвестно за что.

— Ничего подобного! — Виктория вынула из кармана халатика пачку сигарет, щелкнула зажигалкой, и кругом разнесся голубоватый дымок. — Аспарух всегда тебя любил…

Она глубоко затянулась, выпустила дым через нос и спокойно продолжала:

— Вот у Сокерова есть основания сердиться на тебя, потому что ты перехватил у него идею насчет мартеничек.

— И это неверно, — возразил Филипп, рукой отгоняя дым, который Виктория пускала прямо ему в лицо. — Всё мы промышляем по мере сил. Но довольно об этом. Ты что поделываешь, Вики? Молодеешь, хорошеешь. Просто глазам не верю, глядя на тебя… Слушается ли тебя старик?

По сияющему лицу Виктории пробежала тень.

— Жаловаться не могу, но возраст берет свое, Филипп. Капризничает в последнее время. Приготовишь ему грибы — желает рыбы. Рыбу приготовишь — желает грибов. Но я ведь кроткая Мария, угождаю ему во всем. Ношусь с ним как с писаной торбой. Пусть живет и здравствует, потому что без мужчины плохо в доме.

— Не так ли?

— Нет, нет, не могу на него жаловаться! Что верно, то верно. И на рынок ходит, и по дому помогает. Бывает трогательно мил, когда с корзинкой возвращается из леса!.. A propos[3], чтоб не забыть: из налогового управления пришла повестка, требуют внести налог за домик, надо уладить этот вопрос, Филипп.

Филипп с удивлением воззрился на нее.

— Какой налог?

— За домик. Разве мы не договорились, дорогой Филипп? Все ты забываешь. Впрочем, нам следовало бы продать эту развалюху, но Мацко не согласен — от отца, мол, он ему достался — и прочие сентименты разводит.

— Нет, нельзя его продавать, — возразил Филипп.

— Если не сумеем оправдывать расходы на него, придется и это сделать. Да. Вот какие дела с нашим стариком. Хороший человек, не могу на него пожаловаться. Только бы не эта астма, очень она его изводит. Решила нынешним летом повезти его на воды, но предварительно хочу посоветоваться с врачом. Хлопочу и о пенсии для него, да где там. Не признают труды тех, кто в прошлом занимался торговлей. А ведь человек трудился всю жизнь. Должен он получать пенсию или нет? На что же ему жить? Это в самом деле жестоко.

Филипп задумчиво смотрел на виноградник. Откуда-то, из ванной наверно, доносилось позвякивание посуды. Хаджи Ставри убирал туалетные принадлежности Виктории. А та, покуривая, говорила с таким увлечением, словно с давних пор ждала этого случая. И вдруг, пристально глядя на Филиппа, объявила, окутав его табачным дымом:

— Да, не успела тебе сказать: твоя бывшая приятельница здесь! И даже спрашивала о тебе!

— Ради бога, Вики! Я знаю все, но это уже давно прочтенный роман.