Стэн Барстоу - Джоби Страница 12

— Надо вести себя прилично, ты разве не знаешь? — сказал Уэстон. — Иначе тебя не будут туда пускать.

— Мне и сказали, чтоб больше не приходил. Но я же вовсе ни при чем! Это Гэс Уилсон виноват.

— Гэс?

— Джон по-настоящему, но все зовут его Гэс. Не знаю почему.

— Мы, думается, знакомы с его отцом. Он бывает в клубе.

Уэстон потянулся за остатками рыбы, собираясь положить их себе, но отдернул руку.

— Тебе дать еще?

— Не, я больше не хочу.

Отец опорожнил тарелку.

— Вкусная штука, лосось. Обидно было бы открывать такую здоровую банку для меня одного.

Джоби в задумчивости наблюдал, как он ест. Странно. Он ждал, что, узнав о происшествии в кино, отец будет сердиться, пока не выяснится, что его сын пострадал напрасно. А отец как будто считает, что он провинился, но почему-то это его не трогает.

— Пап, у тебя что-нибудь случилось? — спросил он; Уэстон бросил на него быстрый взгляд.

— Не совсем, но есть кой-какие заботы.

У Джоби сердце сжалось от страха. Мир взрослых, неведомый, пугающий, был полон глубокой тайны. Этот мир поглотил его мать, он коварен, и взрослые своими недомолвками лишь подтверждают это. Вдруг ему объявят, что мать никогда не вернется? Да, это кажется невероятным, но ведь может такое случиться, может! Вспомнить хотя бы, как было у Мэри Бразертон: мать положили в больницу, и Мэри ее больше не видела. Это было только в прошлом году, и теперь Мэри живет у тетки, а ее младшая сестра и маленький братишка — у кого-то еще.

Он с усилием глотнул и выговорил:

— Это из-за мамы?

— Нет… Нет, с мамой все хорошо. На работе малость не ладится, вот и все.

Джоби не знал, верить или нет. Почему же тогда отец, что ему ни скажи, по-настоящему просто не слышит тебя?..

Они посидели молча; Уэстон курил, глядя, как догорает огонь в камине.

— Сегодня крикет будет на поле? — спросил Джоби.

— Точно. А что?

— Ты пойдешь смотреть?

— Сегодня вечером не могу, — сказал Уэстон. — Надо пойти взнос уплатить за страховку по болезни.

Джоби опять умолк. Предвечернее солнце било в окошко, заливая комнату светом; за крышами домов напротив синело чистое небо.

— Тебе не пора к тете Дэзи, как ты думаешь? Не будет она беспокоиться, куда ты запропастился?

— Да, думаю, пора.

— Вот видишь, — безучастно продолжал Уэстон. — Беги, расскажи ей, где ты был.

Джоби встал и нехотя побрел к двери.

— Пап…

— Мм?

— Насчет кино. Знаешь чего — ты, может, сходишь, поговоришь с билетером? Скажи ему, что это не я нарушал порядок, тогда меня пустят в другой раз.

— Не стоит зря волноваться, — сказал Уэстон. — Все образуется, утрясется… Ну, иди, иди. Успокой тетку.

— До свиданья, папа.

— Будь здоров. Не балуйся, слушай тетю Дэзи.

…Шагая прочь от родного дома, Джоби силился разобраться в самом себе. Чего он ищет, что ему нужно? Неужели всерьез поверил, что мать в опасности и не вернется — и никогда уже жизнь не потечет так, как прежде? Он и сам не понимал, чему верит, а чему — нет. События этого дня сгустились и засели в его душе, точно острый шип, пропоров защитную ткань между ним и внешним миром, бередя в нем тоску и неуверенность. Теперь он смотрел на мир сквозь эту прореху, и хотя все вокруг казалось почти таким же, как всегда, на самом деле все изменилось. Улицы, дома, магазины городка, где он родился и прожил всю жизнь, знакомые ему, как никакие другие улицы, дома и магазины, — все они были такие же и одновременно иные, ибо теперь он смотрел на них сквозь эту прореху. Взрослый человек, которому можно довериться, — вот кого он ищет, вот кто ему нужен; такой, чтобы поговорил с ним прямо и открыто, пускай хоть несколько минут, но всерьез, как равный с равным, без недомолвок, без ссылок на правила, без обмана под тем предлогом, что он, дескать, не поймет. Он поймет, вы только дайте ему эту возможность! Но, видно, есть лишь один человек, который, может статься, попробовал бы с ним так говорить, да и тот — вернее, та — далеко, и его к ней не пускают.

Столпотворение на Главной улице кончилось: люди разделались с субботними покупками, магазины закрывались. Джоби решил, что, пожалуй, еще не поздно заглянуть в лавку, где продают игрушечные модели, и купить вожделенные автомобильчики. Он нащупал в кармане деньги, но тут совсем близко от тротуара с мягким шорохом проехал двухэтажный автобус. По ногам Джоби прошелся сквознячок, и автобус, обогнав его, остановился невдалеке. Он шел в Крессли…

Эта мысль совместилась в мозгу мальчика с сознанием, что у него есть деньги, — в тот же миг он уже бежал к остановке; автобус тронулся, но он успел вскочить на ходу. Спина водителя показалась ему знакомой. Один беглый взгляд — и Джоби взлетел по лесенке в верхний салон. Если за рулем дядя Тед, он, проезжая, мог заметить племянника на тротуаре, но не будет знать, что тот сел в автобус.

Через десять минут он спрыгнул с подножки автобуса в центре Крессли, на краю рыночной площади. На булыжной мостовой валялись газеты, обертки от апельсинов и прочий мусор — следы дневной торговли. Джоби пошел по рядам пустых ларьков. Кое-где еще торговали, спеша сбыть с рук скоропортящийся товар, и сметливые хозяйки, оценив преимущества вечерних покупок, набивали кошелки овощами и фруктами, приобретенными за бесценок.

Все же рынок в такое время дня навевал уныние, и Джоби не стал здесь задерживаться. На другой стороне площади начиналась улица, которая вела к больнице, и Джоби пошел по ней, не совсем представляя себе, что будет дальше, зная лишь, что с каждым шагом сокращается расстояние, отделяющее его от матери. На воротах висели две таблички: вывеска, оповещающая, что здесь находится больница, и объявление, что предельная скорость транспорта на этом участке 10 миль в час.

За деревьями, меж которыми тянулась подъездная аллея, величественно вставали стены больницы, изрешеченные сотнями окон. Окна перемежались с балконами; отдельные корпуса соединялись между собой длинными застекленными переходами. И каждый корпус, подумалось Джоби, — это огромная ремонтная мастерская по починке людей. Одни выходят отсюда как новенькие. Другие — в чем-то непоправимо испорченные на всю жизнь. А третьи не выходят вообще, потому что человек — не то же, что машина, и отладить в нем все до тонкостей никто не умеет…

Из-за деревьев вынырнула «скорая помощь» и свернула к воротам. Джоби посторонился, уступая ей дорогу, поглядел, как она катит под горку, направляясь к центру города. И решительно зашагал по аллее к главному входу, от которого только что отъехала «скорая».

Проникнуть в больницу оказалось до смешного легко: его никто не остановил, потому что вокруг никого не было. То есть быть-то были — полна больница, — только ему никто не встретился. И его, как видно, никто не заметил, когда он шел по двору и поднимался по ступенькам на крыльцо. Минуту он постоял, стараясь разглядеть сквозь дверное стекло, что там внутри, потом толкнул дверь — она открылась — и вошел. В огромном пустом вестибюле на выложенном плиткой полу стояли длинные скамьи с кожаными сиденьями. Вдали прошли две сестры милосердия, их негромкий сдержанный смех гулко разнесся под сводами высокого потолка. Джоби отступил за колонну, сам толком не понимая, зачем от них прячется и чего надеется достичь своим приходом.

Сестры ушли; выждав минуты две, он отважился выглянуть из своего укрытия и пройти несколько шагов по вестибюлю. Двери, много дверей; за ними — коридоры, уходящие куда-то в глубь здания. В простенке между двумя узкими длинными окнами — написанный маслом портрет неизвестного мужчины с большими усами и в очках. Темный, наглухо застегнутый сюртук, на шее — золотая цепь, как у мэра… Кое-где на стенах висят жарко начищенные медные таблички с надписями, но их не прочесть: высоко.

Он подошел ближе, пытаясь разобрать одну из надписей, и за этим занятием — на всем виду, посреди громадного вестибюля — его застигли врасплох: дверь с круглым окошечком распахнулась, и из нее деловитой походкой вышла седая полная женщина в бело-розовой сестринской форме. Он было подумал, что его и на этот раз не заметят, но она остановилась на полдороге, повернула к нему и, не доходя шагов двадцать, сказала — ее голос, как недавно женский смех, гулко разнесся под сводами потолка:

— Молодой человек, тебе что здесь нужно?

Ее глаза блеснули за стеклами пенсне, то ли смешливо, то ли сердито. Не поймешь. С бьющимся сердцем, запинаясь, Джоби проговорил:

— Я ищу свою маму.

— Это она тебя привела?

— Нет. Я сам пришел.

Женщина окинула его взглядом с головы до ног.

— Тебя прислали лечиться? Ты что, нездоров?

Джоби затряс головой.

— Нет, я просто маму ищу.

— Она лежит у нас?

— Да. Ее сюда поместили.

— Ах вот оно что! Понимаешь, к сожалению, тебе к ней нельзя. Часы посещений закончились, да и потом, детей к больным вообще не пускают. Как фамилия-то ее?