Эмилиян Станев - Волчьи ночи Страница 12

Гасли и глаза большой неподвижной птицы. Кроваво — красный накал их исчез, и теперь они напоминали зерна янтаря. Темно-рыжее, со всеми неуловимыми оттенками ночи оперенье на груди птицы проступало все отчетливей. Круглые зрачки съеживались, птица то моргала, то медленно прикрывала веки, как человек перед тем, как вздохнуть. Яркий свет слепил ее. Но она медлила, не решаясь вернуться в гнездо, и терпеливо наблюдала за своим врагом.

Так прошло еще несколько минут.

Небо на востоке разгоралось все ярче. Алый свет залил верхушки деревьев в лесу, окрасил розовым желтые известковые скалы. Где-то рядом затрещала сорока, в кустах у реки запел дрозд. Стая скворцов со свистом пролетела над ущельем.

Куница подползла к выступу скалы, одним прыжком подскочила к филину, и, оскалив зубы, попыталась вцепиться ему в горло. Но тот отпрянул, приподнялся и ударил ее своим широким крылом. В зубах у нее остался только пучок мягких перьев. Куница выплюнула их и напала снова.

Теперь филин стоял на самом краю скалы. Отступив назад, он распахнул крылья и, описав в воздухе короткую крутую дугу, стремительно обрушился на своего врага.

Куница оказалась на гребне уступа. Передними лапками она цеплялась за камень, ошеломленная ударами крыльев, которые били ее, точно метлой, и сбрасывали со скалы. Она запищала, изо всех сил стараясь отползти от края. На белой грудке заалело кровавое пятно — там, где в ее тело вонзилась когтистая лапа филина. Мягкая шерстка куницы взлохматилась, и вся она была похожа теперь на маленький пушистый клубок, прилепившийся к скале.

И вдруг клубок сорвался: филин ударил куницу клювом по голове, и она покатилась вниз, в пропасть, избитая, обессиленная, но настроенная все так же воинственно.

Минутой позже она сидела у подножия скалы, зализывала раны и злобно поглядывала вверх. Потом быстро скрылась в глубине ущелья, где находилась ее нора.

Взъерошенный и ожесточенный филин по-прежнему сидел на выступе скалы, вертя своей кошачьей головой.

Два ястреба с громким писком вылетели из-за скал. Увидев их, испуганно забил крыльями голубь. Сойки, прижав крылья, одна за другой стали стремительно спускаться к реке. Морозный воздух звенел под напором их падающих тел.

Вдруг одна из них заметила филина и тревожно закричала. Повернув, она села неподалеку от него, издавая все более громкие и нетерпеливые крики. В лесу мгновенно поднялся страшный гомон. Испуганно свистали дрозды, торопливо слетались сороки. Над высокими тополями соседней деревушки показались черные силуэты ворон, тоже направлявшихся сюда. Их хриплое карканье звучало боевым кличем.

Тщетно пытался филин укрыться в свое гнездо. Пестрая стая растревоженных птиц кружилась над ним, и каждый раз, когда он пытался взлететь повыше, вороны долбили его своими тяжелыми клювами, а сойки забирались ему под крылья.

Он перелетал со скалы на скалу, шипя, как змея, щелкал клювом, протягивал лапу, чтобы схватить какую — нибудь особенно наглую сороку, но в это время другая сорока клевала его в спину. Под конец, взъерошенный, измученный, он забился в какое-то углубление в скале и оттуда глядел своими круглыми испуганными глазами.

Лишь к полудню голод вынудил птиц оставить его в покое. Тогда филин тяжело взлетел наверх, где в скале, в глубоком отверстии, похожем на маленькую пещеру, было его гнездо. Во тьме пещеры светились глаза его подруги.

Подлетев к ней, он положил голову на ее мягкую бархатистую спинку. Тихие, нежные звуки, похожие на голубиное воркованье, наполнили сырую холодную пещеру. Птицы смотрели друг на друга, и в их кошачьих глазах горел огонь такой жаркой, неутолимой любви, что, казалось, это пылают их сердца.

Они проводили дни, укрывшись от света солнца. Но слух улавливал все звуки дня. Они слышали посвистывание дроздов, неумолчную болтовню соек, которые вили себе гнезда, томное, глухое, как стон, воркованье голубей. Лес звенел от птичьих голосов, будто с утра и до поздней ночи там шло какое-то празднество.

Истомленные страстью, филины дремали, прижавшись друг к дружке, неподвижные, как древние божества.

В узкое отверстие пещеры была видна деревушка с белыми столбами дыма над крышами, рядом — мельничная запруда, освещенная весенним солнцем, золотисто-зеленые поля и дальние леса, которые с каждым днем становились все розовее. На дороге, проходившей у подножия скалы, часто раздавался плаксивый скрип телеги или тяжелый топот скотины. После полудня река шумела громче, набухая от талого снега, сбегавшего с гор. Из леса веяло влажным теплом, доносился запах прелых листьев и дуба, а к вечеру потемневшая земля казалась в сиянии луны серовато-зеленой и скудной.

Филин и его подруга выбрались из гнезда и бесшумно ринулись в ночь. Сначала они летели между ветвями деревьев, будто прячась друг от друга. Самка летела впереди, время от времени издавая тихие гортанные звуки, похожие на человеческий смех. Потом они поднялись над лесом и устремились к круглолицей луне, словно хотели испепелиться в ее золотистом огне.

Ночь заново распаляла их любовь. Хриплый хохот филина постепенно перешел в глухое, страстное воркованье. Он взлетал над самкой и, толкая ее крыльями, старался сбросить на землю, но она ловко ускользала от него. Тогда он садился на ветку и оттуда звал ее своим хриплым голосом, от которого лесные птицы просыпались в испуге.

Иногда они опускались низко над полем, привлеченные писком мыши или быстрой, неуловимой тенью зайчонка, выскочившего порезвиться на просторе. А после полуночи охотились на прилетевших из-за гор уток, которые возвращались на север, к Дунаю.

Однажды они носились над лесом, точно бумажные змеи, запущенные в ночь чьей-то рукой. Землю укрывала густая тень свежей листвы. Лес темнел, серебрились заколосившиеся нивы. Выщербленный, далекий месяц взошел в эту ночь поздно. Заснеженная горная вершина казалась огромным белым цветком, плывущим в потоке лунного света. В кустах у реки пел соловей.

Теперь филины летели порознь. Любовь прошла, и в гнезде среди скал лежали три беспомощных, пушистых, белых как снег птенца.

Самец повернул к полям, где белела пустынная дорога. Он несся низко над межами, вслушиваясь в тихий шепот майской ночи.

Самка летела вдоль реки, держась подальше от воды. Но порой ее тень на мгновение мелькала над омутом, и тогда оглушительный хор лягушек разом, точно по сигналу, умолкал. Она настигала их в траве и поспешно тащила к себе в гнездо. Охота поглощала ее целиком.

Несколько раз она присаживалась на ветку ивы, чтобы перевести дух и подстеречь ежа, шуршавшего где-то рядом.

Миновала полночь, и рогатый месяц коснулся темной громады леса. Тени скал протянулись за реку. Вода потемнела. Все вокруг примолкло, будто сама ночь уснула глубоким сном. Свет месяца стал болезненным и мутным, а небо затянуло дымкой.

Острый слух птицы уловил какой-то негромкий шорох, донесшийся со скал. Там посыпались мелкие комья земли, камешки.

Она замахала крыльями и что было сил помчалась к своему гнезду.

Из отверстия пещеры выскочило что-то темное. Впереди него выкатились два белых клубка и полетели вниз, в пропасть. Птица вихрем налетела на зверька, вонзилась когтями ему в спину, но куница изогнулась, как змея, и впилась ей в горло. Обе кубарем скатились по отвесной скале. Шум схватки заглох на дне ущелья. Птица била крыльями о землю, куница пищала, пытаясь высвободиться из могучих когтей, пронзавших ее тело. Потом все стихло. Только в густых зарослях бурьяна у дороги слышалось испуганное шипенье одного из птенцов, которого куница выкинула из гнезда, не успев перегрызть ему горло.

С той поры филин-отец проводил дневные часы возле птенца, в придорожном бурьяне. Стаи сорок и соек целыми днями кружили над ними. Только высокие стебли бузины да крапива спасали филина от их клювов. Прятали они его и от глаз проходивших по дороге крестьян. Он удивленно провожал их своими мрачными глазами. Людей он не боялся, потому что никогда прежде не видел их так близко. Поначалу он встречал их с недоверием и готовился к бою, а потом уже спокойно следил сквозь бурьян за босыми ногами.

Птенец лежал рядом, и отец крыльями укрывал его от сырости. Обе птицы дремали, согретые майским солнцем, среди усыпанного росой бурьяна, убаюкиваемые мерным журчанием реки, и терпеливо ждали ночи. Тогда филин покидал свое убежище и беспокойно кружил поблизости, проверяя, не грозит ли маленькому какая опасность. Он все еще не смел отлучаться надолго. Каждый шорох настораживал его. Он ловил у реки лягушек, охотился за майскими жуками на лугах, но, спохватившись, что улетел слишком далеко от гнезда, выпускал свою жертву и поскорей возвращался к птенцу.

Однажды вечером филин заметил на дороге человека. То был деревенский поп, возвращавшийся с косьбы. Он шел в деревню с косой на плече. Подойдя к тому месту, где лежал птенец, священник остановился закурить.