Карлос Фуэнтес - Инстинкт Инес Страница 12

Много времени ты проведешь одна на пустынном берегу, боясь, что никогда не встретишь себе подобных…

«Много времени» – это трудно осмыслить, но при этих словах ты всегда будешь представлять себя рядом с неподвижной женщиной, в определенном месте и в определенный момент.

Едва сделав первые шаги, ты ощутишь, что рядом с тобой уже никого нет, и в твою жизнь вторгнется столь беспощадное одиночество, словно все, что ты увидишь, почувствуешь или потрогаешь, перестанет быть определенным и понятным.

Уже не будет женщины, дарующей чувство защищенности. Уже не будет тепла. Уже не будет пищи.

Ты оглядишься.

Есть только окружающий мир, и он не будет тобой, потому что ты будешь только тем, чем захочешь снова быть.

Почувствовав голод, ты отправишься назад, в лес. Ты поймешь, что необходимость заставила тебя покинуть сельву, чтобы найти пропитание, а сейчас та же необходимость велит тебе возвращаться с пустыми руками под спасительные своды деревьев. Тебе хочется пить, но, вероятно, ты уже поняла, что море с вечно играющими рыбами не способно утолить жажду. Ты возвращаешься к мутной реке. По дороге находишь какие-то фрукты кроваво-красного цвета и с жадностью пожираешь их, а потом смотришь на перепачканные руки. Ты осознаешь, что идешь, ешь, останавливаешься и засыпаешь в полной тишине.

Ты не поймешь, что заставляет тебя снова повторять тот танец у моря, страстные движения тела, бедер, рук, шеи, коленей, ногтей…

Кто тебя увидит, кто обратит на тебя внимание, кто разнесет по свету томительный зов, который вырвется из твоих уст, когда ты бегом возвращаешься в лес, не замечая, как колючие ветки царапают твою кожу? Ты, задыхаясь, выбегаешь в новую долину, несешься вверх по склону, стремясь добраться до вершины каменной скалы, закрываешь глаза, чтобы отдышаться и восстановить силы после подъема, и вдруг слышишь предупреждающий крик – ты открываешь глаза и видишь, что стоишь на самом краю обрыва. Вершина утеса и бездна у твоих ног. Глубокий овраг, а на другой стороне – на высоком известковом склоне – какая-то фигура, которая кричит, размахивает руками, подпрыгивает, чтобы привлечь твое внимание, пытаясь сообщить об опасности всеми жестами и прежде всего голосом: остановись, не падай, осторожно…

Он обнажен, так же, как и ты. Впервые тебе приходит в голову воспоминание. В другой раз вы оба будете одеты, но не теперь, теперь оба обнажены; он весь – цвета песка, его кожа, волоски на теле, его голова, бледный человек закричит тебе – остановись, осторожно! – но ты поймешь лишь звуки: e-dè, e-mè,[16] помочь, любить; в твоем взгляде, жестах и голосе появится нечто, что ты осознаешь лишь в тот момент, когда закричишь в ответ мужчине на другом берегу: он смотрит на меня, я смотрю на него, я ему кричу, он мне кричит, но если бы там никого не было, я бы кричала не так, я бы кричала, чтобы отпугнуть стаю черных птиц, или от страха перед крадущимся зверем; но сейчас я впервые кричу, умоляя о чем-то или благодаря другое существо, подобное мне, но в то же время отличное от меня, и крик этот вызван не необходимостью, а желанием: e-dè, e-mè, помоги мне, люби меня…

Тебе захочется отблагодарить его за то, что своим криком он удержал тебя от падения в бездну и не дал разбиться об острые камни на дне обрыва. Но ты умеешь только кричать, ты не знаешь, как позвать человека, который спас тебе жизнь, поэтому ты повысишь голос, тебе придется говорить громче, чем он, чтобы тебя было слышно с той стороны ущелья, но благодарственные звуки, вырывающиеся из твоей груди, горла и рта, удивят тебя саму: ты не слышала подобных звуков за все эти долгие луны и солнца, воспоминания о которых вдруг рассыплются в прах при одном звучании твоего голоса; и так закончится твое одинокое паломничество, лишь благодаря крику, который ты сама уже откажешься называть «криком», ибо крик – это непосредственная реакция на боль, неожиданность, страх, голод…

Сейчас, когда ты закричишь, появится нечто новое: ты повысишь голос не потому, что тебе что-то нужно, а потому, что ты захочешь чего-то. Твой крик отныне не будет подражанием тем звукам, которые ты слышала прежде, не будет напоминать шелест прибрежного тростника, рокот разбивающихся волн, голос обезьян, сообщающих о своем местонахождении, или зов, побуждающий птиц подняться на крыло и лететь на юг, мычание оленей во время листопада, шум бизонов, начинающих линять, если солнце припекает слишком сильно, шуршание толстой шкуры носорога, хрюканье кабана, пожирающего останки растерзанной львом туши…

Постепенно ты осознаешь, что он отвечает очень короткими звуками, не похожими на птичий крик или на рев первобытных быков, а, аааа, о, ооооо, эм, эмммм, и, иииии, но ты почувствуешь приятную теплоту в груди и решишь сперва, что «ты больше, чем он», а потом, что «ты то, чем он мог бы стать», ты объединишь короткие звуки а-о, а-эм, а-не, а-нель, простой крик над пропастью, над скелетами погибших животных, покоящихся на дне ущелья, как на скальном погосте: ты закричишь, но твой крик будет уже иным, это не вынужденный крик, как прежде, в нем появится нечто новое – а-нелъ, этот простой крик в сочетании с простым жестом – развести руки и потом соединить их на груди, а затем протянуть раскрытые ладони к человеку на другом берегу, а-нелъ, а-нель – этот голос и этот жест породят нечто новое, ты это знаешь, но ты не знаешь, какое дать имя этому: возможно, с его помощью удастся назвать то, что ты делаешь…

Тебе захочется есть, и ты соберешь маленькие красные плоды, растущие в соседнем лесу. Но когда ты вернешься на свой пост на краю ущелья, уже наступит ночь, и ты, как обычно, моментально заснешь.

Только в эту ночь в твои сны вторгнутся видения, которых не было прежде. Какой-то голос произнесет: «Ты снова будешь».

Едва выйдет солнце, ты сразу же встанешь, волнуясь и боясь потерять его. Ты начнешь искать глазами человека, которого отделяет от тебя бездонная пропасть.

Он будет стоять там, размахивая поднятой рукой.

Ты ответишь ему тем же жестом.

На этот раз он не станет кричать. Он сделает то же, что ты накануне.

Вначале неуверенно, словно пробуя голос, он несколько раз повторит: а-нелъ, а-нелъ, указывая на тебя, а затем коснется своей груди и мягко скажет новым, незнакомым голосом: не-эль, не-эль…

Ты не будешь знать, как ему ответить, почувствуешь, что голос отказывает тебе, и попробуешь повторить свой танец на морском берегу, судорожные конвульсии своего тела, а он будет лишь смотреть на тебя, не пытаясь подражать, и сделает странный жест – отстраненный или, возможно, отстраняющий, – всем своим видом выказывая неодобрение; он скрестит руки, повысит голос, а-нель, а-нель, ты поймешь, перестанешь танцевать и повторишь своим более высоким и нежным голосом пение птиц, шум моря, шелест листвы, игры обезьян, битву оленей, журчание реки; звуки соединятся, нанизываясь один на другой, как бусы, которые кто-то станет носить на шее, кто-то, а ты будешь защитницей; ты, лишенная памяти, должна снова обрести себя.

А-нель.

Это ты.

Ты повторишь слово и скажешь себе: это я. Он говорит, что это я.

Он укажет путь, но его голос прозвучит по-другому, он подобен твоему, но в то же время более чувственный. В его слове: не-эль? – ты услышишь зов тела.

Пение плоти. Пение. Как иначе назвать это слово, которое уже не будет просто криком?

Пение.

Это уже не только голос.

Ты произнесешь эти слова, и далеко в прошлом останутся визг, писк, рычание, прибой, грозы, песчаный пляж…

Он – не-эль? – спускается со скалы, делая умоляющие жесты, которые ты повторяешь вслед за ним; вы издаете беспорядочные крики, чтобы не дать другому оступиться, и, в нетерпении спеша навстречу друг другу, вы забываете о нежных переливах имен а-нель и не-эль и, против своей воли, возвращаетесь к рычанию, к стону, к вою; лихорадочная дрожь сотрясает ваши тела, вы переходите на бег, ощущая, что лишь стремительное движение может ускорить вожделенную встречу, и этот бег заставляет вас вернуться к крикам и жестам из прошлой жизни, но это не имеет уже никакого значения, ибо, назвав друг друга а-нель и не-эль, вы сказали помоги мне и люби меня, и это главное, но тем самым вы совершили нечто ужасное, нечто недозволенное: вы допустили иную реальность в ваше настоящее и будущее, смешали и перепутали времена, открыли запретный путь тому, что уже пережили прежде.

Эта сцена навеет тебе былую тоску о «прежде» и «потом». В памяти вновь возникнут рогатые олени, расчищающие себе место под полуденным солнцем; они описывают круги по равнине, сбиваются в стада – и вот вспыхивает бой, пот течет ручьем, белая пена изо рта, глаза горят безумным блеском, хруст рогов, и ты, распластавшись на земле, мечтаешь оказаться под защитой спасительного леса; битва оленей длится весь день, пока в живых не остается так мало, что их можно пересчитать по пальцам, – по одному хозяину на каждый клочок земли.