Андрей Шульгин - Слёзы Анюты Страница 12

Когда солнце, огненной монетой катившееся по небу и всё обильнее крестящее землю лучами жара, было уже недалеко от своей вершины, впереди дороги забредила серыми стенами облупленная хата. Кликун прибавил шагу, царапая зеницами края халупы, в надежде ещё издали разглядеть, есть ли кто там живой.

Когда Кликун уже был рядом, из хаты вышла женщина, то ли молодая и то ли старая, наклонив голову в бок, стала смотреть на приближающегося гостя. Кликун спросил холодного кваса и скрылся вслед за хозяйкой в нутре кособокого дома. Золотистый квас тёк по устам, а глаза гостя елозили по хозяйке.

— Сердешная, тебе лет-зим сколько? — брякнул Кликун сквозь квасной кувшин.

— А по-разному. — Не дивясь вопросу, ответила хозяйка, и сняла с себя всю одежду. — Вот, видишь, одна грудь как у девки юной, а вторая что у старухи столетней, скажи теперь, сколько годов мне.

Кликун отложил кувшин и припал, промокшими в квасе, губами сначала к одной груди женщины, потом к другой. Из молодой груди в рот Кликуну брызнули слёзы незамужних перезрелых девок, а из старой слёзы овдовелых старух.

— Ну, а муж есть у тебя?

— Есть, идем, покажу.

Они вышли во двор, и хозяйка повела Кликуна к колодцу, сбросила в тёмный зёв бадью и неспешно стала выпрастовывать её наверх. Когда деревянная бадья стояла перед ним, в светлом лоснящемся на солнце кругу воды Кликун увидел чьё-то лицо, корчащее ему мерзкую рожу.

— Вот он, ненаглядный мой, — выцедила промеж зубов женщина, горько, с надрывом, плюнула в бадью, и одним махом выплеснула воду на землю. — Все зубы скалит, охальник. Я ему устрою. — Потом хозяйка перевела взгляд на Кликуна, и тому показалось, что на глазах её пророс колючий тёрн, такими острыми они были. — А тебе вообще что? Зачем выспрашиваешь?

Кликун ничего не ответил, а пошёл на стоящий неподалеку сеновал и стал спать, до ночи.

Звёзды щекотали Кликуну ноздри, нежно дышали в уши. Он открыл глаза и улыбнулся среброоким красавицам, затем выгнулся, затрепетал телом и ртом пустил в небо гулкий клич «Ух, ух, ух…». Зори задребезжали в ответ холодным светом. Кликун поймал один лучик и намотал себе на палец. Получилось светящееся кольцо.

Дверь в доме, где жила женщина, была не заперта, Кликун вошёл, хозяйка лежала голая на печи и смотрела на него. Он потеребил её за груди и хотел лезть на печь, но женщина отогнала его, коротко бросив сквозь тьму:

— Мужа жду, ложись на полу.

Как раз в это время дверь скрипнула и на пороге хаты возникла тёмная фигура, Кликун посветил ей в лицо блестящим кольцом и узнал давешнюю рожу из бадьи. Муж-из-колодца полез на печь, а Кликун, принеся со двора охапку соломы, прилёг на пол. Во тьме он спросил:

— Есть ли житьё?

— Нету житья нам, — хрипнул поперёк горла муж-из-колодца.

— У других, есть житьё?

— Где там.

— А где житьё ваше?

— У Мироеда в брюхе.

— А где тот Мироед?

— В деревне, баб лапает, горючку хлыщет, мужикам в рожи харкает, к амбарам замки прилаживает, псов своих злющих-холёных мясом кормит.

— Извести бы.

— Спи лучше. Думаешь, до тебя охотников не было. Куда там, были… тока ни одного не осталось.

Кликун промолчал, сделав вид, что спит. А потом, и вправду заснул, ему снился вкус слёз, высосанных давеча из груди женщины, во сне всё путалось, и ему казалось, что из молодой груди точатся слёзы овдовелых бобылих, а из старой — слёзы незамужних старух. Потом и вовсе привиделось, будто это его собственные слёзы, только выплаканные не из глаз, а, наоборот, затёкшие в глаза с щёк и неведомо как попавшие в чужие груди.

Мироед хохотнул утробой, рыгнул лицом и тупым пальцем выбил глаз облупленному мужичонке. Глаз потёк по мужичонкиной щеке, скатился на грудь, пачкаясь о не стираную рубаху, перетёк на живот, а оттуда устремился уже на землю. Склизко шмякнувшись, глаз перевернулся и уставился на прежнего своего владельца. Мироед хлопнул по нему дебелым сапогом и раскатал в пыли, обратив в мокрое пятно.

Мужичонка плешиво улыбнулся, проблеяв:

— Гневаться не вели, радетель.

— Видишь меня!? — загремел Мироед в мужичонкины уши.

— Вижу, радетель. Лучше прежнего.

— И то! Вторую зеньку я тебе оставлю, пожалуй. Чтоб меня видеть мог. Во. А то вовсе боягузить перестанешь, от рук отобьешься, стервец. — Мироед выкрутил губы в улыбку, давая понять что сменил гнев на милость. — А теперь иди, и не бедокурь.

Отпустив мужичонку, Мироед побрёл к своему дому, расписным теремом, торчащим над остальными деревенскими развалюхами, и только тут заметил, что палец его замаран в ошмётках мужичонкиного глаза. Он сунул палец в рот и со смаком обсосал.

Время в деревне Мироеда шло через пень-колоду, то замирало, то неслось, словно вприпрыжку. Дни, месяцы, годы будто играли в чехарду, меняясь местами не по правилам. Вот и вчера в деревне была ещё суббота, а сегодня вместо выходного дня наступила среда. И люд деревенский, скрипя и охая, пошёл на поля. Только Мироед рад был, и немудрено, — все, что выпестуется на полях тех, да руками потресканными-задублёнными собрано будет, у мироеда в амбарах осядет.

Люб был Мироед до добра, очень люб. Когда видел, как урожаи крестьянские в его закрома текут, запускал пальцы кочевряжестые в бородёнку хлипенькую и вытягивал тоненьким, от нахлынувших чувств, голосочком:

— Добро, добробушко моё сладкое, теки-теки, заполняй до краёв сундуки Мироедовы, хранись у меня навечно.

И от заклинаний этих ещё толще делалась струя добра, наполняющая амбары Мироеда.

В палатах мироедовых в жару всегда прохладно, а в холод тепло. Перины у него мягкие и комнат много. Жёнка его любила на тех перинах тело своё нежить, жир разростать. То на одной перине бока пролёживает, затем на другой. Тем и день свой занимала — из комнаты в комнату, с перины на перину переползала. Одним днём, подобравшись к одной из перин, жёнка вдруг обнаружила саму себя уже возлежащую на перине, подивилась, пошла в комнату соседнюю, глядь — и там она, и в следующей, и в следующей. С тех пор во всякой комнате, со всякой перины подымалось кверху пузо мироедовой жёнки.

Мироед как раз поднёс к запёкшимся устам добрый стакан горючки, собираясь опрокинуть живительную влагу в бездны своего нутра, как на пороге выросла, будто из-под земли, фигура Кликуна. Мироед в удивлении отставил стакан:

— Хто?

Кликун в два шага подошёл к Мироеду, съелозил с перста блестящее невиданным светом кольцо, кинул на стол:

— Хош проторгую?

Мироед замигал с подозрением в сторону Кликуна.

— Коробейник штоль?

— Не маши помелом. Будешь торг вести, али нет?

Мироед уткнул стоеросовые глаза свои в кольцо.

— Блещит больно. У-у, вещь…

Тут со всех комнат мироедовского терема грохнул, враз десятками глоток, голос жёнки:

— Да хто там такой!? Какой паразит сон мой поганит!?

Мироед лапанул кольцо со стола и кинулся в ближайшую комнату, бросив через плечо:

— Счас, тока жёнке поглядеть дам.

Какое-то время до Кликуна доносилось бормотанье, жёнка, по всему видать, восхищалась кольцо, о чём-то науськивая Мироеда со всех своих перин, то и дело слышались обрывки речей: «Ох, вещь…»; «Облапошить дурня…»; «Темна дождаться и сгубить…»

Наконец, вышел Мироед. Он пристальным, палящим насквозь, взглядом уставился на Кликуна и важно обронил:

— Что просишь?

— А давай так, я тебе кольцо сияющее, а ты мне все те дни воскресные, что у людей отобрал. Ведь у тебя их много скопилось, на год, верно, хватит, что зря добру пропадать.

— Э, брат, — Мироед наскоро глотал удивление. — Да пошто тебе дни воскресные, пущай себе лежат, народ не баламутят, а то роздых — он вреден, привыкнешь к нему, глядь — а и работать некому. Давай я тебе три сребряные монеты дам, и ладно будет.

— Нет мне нужды ни в трёх монетах сребряных, ни в трёх десятках. Только на воскресения кольцо меняю.

Мироед призадумался.

— А вот что, мил человек, скажу тебе, — вон смеркается ужо, а давай завтрева дождёмся, там и решим, оставайся у нас — постелю, как гостя дорогого приму, а пока мы с жёнкой потолкуем, подумаем, может вправду, отдам тебе из закромов своих пару дней воскресных. А? Ты как?

Кликун сделал вид, что согласен.

Ему отвели самую маленькую комнатушку, без окон, какая сыскалась в мироедовском тереме. Кликун лёг на голые доски лежанки и стал ждать. Около полуночи в дверях комнатушки возникла тёмная фигура Мироеда с топором в мохнатых руках. Кликун привстал на лежанке и молвил:

— Я вот, что, хозяин, тут думу думал, да решил — отдам тебе кольцо так. За доброту твою.

— Эка! Как так? Хм… ну давай тогда, — И Мироед быстро протянул свободную от топора руку. — Давай скорей!

— А меня губить не станешь?

— Да с чего ты это удумал? Я чесной человек, а топор это так, для защиты — мало ль впотьмах людей лихих, вот и ношу с собой. Давай кольцо!