Роман Солнцев - Поперека Страница 12

– А если и решат, что испугался, – спокойно продолжала врач, – тем более перестанут ожидать от тебя очередных шалостей. Хватит же, Петя! Квиты. Они тебя – ты их.

Своим звонком она застала его в лаборатории. Был четверг. Нужно было работать, работать. Удовлетворенный тем, что он доказал городу, что не помер, и хоронить его рано, Поперека дописывал статью для женевского журнала. Мы вас, гады, на чистую воду выведем. Вы думаете, нас можно втихаря добивать сбросами в реку... Война Минатому!

Решил сделать краткий перерыв, попил кофе с Анатолием Рабиным и Васей Братушкиным и подключился к сети Интернета. Надо посмотреть почту.

Итак, скопилось три письма. Качаем! Откуда же они? Ого! [email protected] От Жоры Гурьянова из Штатов! Да целых два от него! Давно он не писал... аж с весны. Но первым по порядку поступления засвечивается письмо из Института им. Вернадского: последние пробы лаборатории проф. Попреки П.П. показали большой процент урановых, подробности письмом. Надо полагать, нептунием и кюрием дело не ограничилось?! Что же за ЧП произошло некогда на реакторе и когда именно?

Разберемся. Спасибо, Москва. Хорошо, что ты есть. Несмотря на.

Но скорее прочтем послание Жорика, этого очкастого крокодила:

“НЕДОУМЕВАЮ, старина. Ты продался нашим, то есть НЕНАШИМ? Они спят и видят, как вытеснить с атомного рынка Россию. На худой конец по демпинговым ценам ОЯТ перехватит Казахстан. А мы (вы) останемся с носом. Я тут и то не боюсь идти против ЭТИХ, сру я на их ЦРУ... Гурьянов”.

Что такое?! Очень резкий для интеллигентного Жорика текст. С чего это он?! Кому я продался? Что во втором?

“Ты оказался куда меньшим патриотом Сибири, чем даже я. Может быть, тебе наши (НЕНАШИ) крепко заплатили? Но ты же знаешь – в конце концов всё всплывает, как цветок. Я огорчен и при встрече тебе не то что руку – ботинок не подам, мадам. Гур”.

Невероятно! Что за бред?!! Петр Платонович читал и перечитывал послания своего ближайшего на свете друга, умнейшего физика, уехавшего к великому огорчению Попереки лет семь назад в США и там получившего лабораторию. Его что, дурно информировали? Он что, забыл: Петр человек не продажный? Сам говорил о нем: волк – человек честный. Почему вдруг переменил мнение? Если ему хоть кто-то из Сибири мог что-нибудь написать, то мог написать лишь одну правду: Поперека обнаружил огромную радиоактивную зону за городом и вдоль самой чистой реки Сибири. Разве то, что он категорически против завоза чужих ОЯТ, работает на США? Отчего же тогда американцы поощряют переработку светящейся грязи на чужих территориях? Отчего же американское агентство по атомной энергии тайком от народа России (даже от Госдумы!) заключило позорный сговор с бывшим министром атомной промышленности России Адамовым, чтобы именно к нам везли с территории США ОЯТ? И прознав об этом, Поперека немедленно предложил организовать референдум, за который выступили местные отделения всех партий России, включая КПРФ. Правда, через месяц-полтора проправительственные отказали в поддержке. Но вопрос еще не снят с повестки, как труп с подвески (слова угрюмого Васи Братушкина).

Поперека читал и перечитывал электронные письма от Жоры, и глаза ему жгли стыдные слезы. Неужто старый друг всерьез подозревает в чем-то гнусном? Может быть, неуклюже шутит? Ну, пьян. Ну, настроение дурное. Но в этом случае, как пунктуальный американец, вышедший в Интернет, он должен был поставить после своих текстов игрушечную мордочку с улыбкой:

: – )

Так это делают автоматически ныне все постоянные пользователи всемирной сети. Сущие дети. Сукины дети. Заигравшиеся в свои игры. Ты же и сам недавно, в самые серые дождливые дни, от скуки участвовал в шутливом семинаре и что-то такое брякнул по Интернету по поводу пустой идеи одного коллеги, сравнив ее с открытием нобелевского лауреата Жореса Алферова, а другой твой коллега всерьез воспринял твою похвалу и страшно обиделся: как ты мог?! А все потому, что ты сам забыл тогда пристрочить в конце своего текста смайлик с улыбкой...

Но Жора пунктуальный человек, он ничего не забывает.

– Что нового? – заглянул в кабинет Рабин, изогнувшись вроде интеграла в проеме двери из-за того, что не умещается по высоте.

Петр Платонович, нервно дернув шеей, выключил компьютер. Кажется, некорректно вышел из Мировой сети. Да черт с ней, с аппаратурой! Боже, еще один мерзкий день!

– Все в норме, – улыбнулся Поперека, вертясь на стуле. – Давай опять кофию заварим! Где там Анюта?

Анюты, лаборантки, до сих пор не было (уж не сманили ли ее карсавинцы?). Зазвонил телефон на столе. Рывком протянув руку, опережая готового помочь коллегу, Поперека снял трубку.

– Кто? Всё отлично. Кто?..

– Это я, – ответил тихий голос. Звонила опять жена Наталья. – Мне показалось, у тебя неприятность. Нет?

– Нет, – ответил Поперека. Хотя не в первый раз удивился – у милого врача чутье, как у цыганки. Вот и говорите после этого: люди – не божественные создания, а просто мясо на каблуках.

– Если что, ночевать приходи к нам. С тобой сын хотел поговорить. И дочь звонила... мама взяла трубку, беспокоится... говорит, утром по НТВ показали кусочек фильма, как вы там с Толей... Говорит, с ними опасно шутить.

– Посмотрим, – вызывающим тоном ответил муж и бросил трубку. Нет, он в тот дом не пойдет. Тем более теперь. Ему не нужна жалость. А Наталья запросто уловит по глазам, что Петю кто-то очень близкий обидел...

Только сели пить кофе в левой части лаборатории, возле лазерной установки, вновь заявился в синем халате профессор Карсавин. Из дверей кивнул.

Чувствуя, как чернеет, грубеет лицом, Поперека поднялся. Что, теперь этот господин будет извиняться за Минатом? Или будет упрекать за мальчишество? Надо бы провести его за отгородку, в кабинет, но Карсавин уже открыл рот и помедлил, дожидаясь абсолютного внимания.

– Считываю, вы поступили правильно. – И лишь после эти слов надменным взглядом поздоровался с сотрудниками Попереки. – На то и щука, чтобы карась не дремал. Или наоборот. Короче, я лично в вашем поступке не вижу ничего антипатриотического. Как вы думаете?

Это он уже обращался к сотрудникам Попереки.

Рабин пожал плечами, на лице его была кислая мина, означавшая: зачем вам мнение бедного еврея? Для проформы? Вася же Братушкин странно ухмылялся, глядя на академика. Лишь бы грубость какую не сказал. Вася никого не боится и может иной раз ляпнуть двусмысленную шутку. Но ему всё прощается, он великий изобретатель. Когда не хватает приборов и нет денег – смастерит из ерунды, и работает прибор. Его Карсавин уже не раз приглашал перейти в свою лабораторию с обещанием платить в полтора раза больше, чем Поперека.

– Слушаю, – пропел академик, продолжая глядеть на Братушкина.

– Вы от меня ничего не услышите, – пробормотал Вася. – Нам главное – чтобы картошка была и водки стакан.

Академик поморщился. Можно подумать, что Вася алкоголик. Братушкин пьет, конечно, но не настолько, чтобы мозги потерять.

Красавин, пожав руку Петру Платоновичу, медленно и величаво удалился. Сотрудники некоторое время молчали. Потом Рабин вдруг вскочил, он вспомнил: утром ему домой позвонил некий мужчина и пообещал за телефильм тридцать сребренников, вымазанных говном.

– Я записал голос, – усмехнулся Толя. – Передадим в УВД, там выпускники нашего факультета, найдут.

Поперека отмахнулся, скривившись как от зубной боли.

– Ерунда. – Да и в самом деле, уже не эта телевизионная передача на памяти и не гнусная публикация прошлой недели угнетала душу, а вот эти два письма от старого друга. Как он мог?! И это случайное совпадение – удар за ударом, или не случайное? Сотрудникам показать? Нет.

Работа опять не шла. От великой тоски включил сотовый, тот мгновенно замурлыкал, как Соня, но Петр Платонович не стал слушать – отключил. И все же почувствовал себя немного удовлетворенным: о нем помнят. Ведь номер сотового знают лишь самые близкие люди.

К вечеру малодушно нажал кнопочку. И немедленно телефон ожил, Поперека услышал гнусавый, нараспев голос:

– Ну, как, Петя?! Народ всё знает! Еще не то будет! – и короткие гудки.

Что народ знает? Про письма Гурьянова?! Или про что?.. Снова в голове будто река зашумела. Кровь бросилась в лицо.

Поперека склонился над столом, сильно сжав ладонями виски. Вдруг ему стало мучительно тяжело дышать. Стол накренился, как плот. Включенная в сумеречной лаборатории лампа под потолком полетела, как желтая оса в угол...

Когда Петр Платонович очнулся, он лежал на продавленном диване с торчащими пружинами. Над завлабом тряслась явившаяся к концу дня на работу Анюта, брызгая водой из стакана.

– Перестань... – пробормотал Поперека. – Ты же не поп. Ты меня уже освящаешь? Или соборуешь? Как правильно, Вася?

Стоявший в стороне Братушкин угрюмо покрутил лысоватой головой и ушел. Наклонился Толя Рабин, спросил, произнося слова четко, как иностранец: