Миша Дефонсека - Выжить с волками Страница 13

Ошибка, которую я допустила с первой клеенкой, заключалась в том, что я прорезала слишком большое отверстие для головы, и, когда шел дождь, вода все равно проникала к телу. Я достала еще одну клеенку и сделала по-другому: голова с трудом проходила через дырку, и ткань теснее прилегала к шее.

День за днем я развивала технику воровства. Она была очень простой и зависела от силы голода. Если я была уверена в том, что смогу пробраться на ферму, то сначала искала кухню. Там всегда есть чем поживиться, особенно в кладовой (у Марты была кладовка, в то время все в деревне пользовались таким помещением, чтобы спасти продукты от мух). Стащить еду оттуда было легко: нужно только открыть решетчатую дверцу и взять. Сыр, колбасы… Иногда я даже запускала руку в котелок и убегала с набитым ртом.

В Бельгии было довольно просто найти еду, и я не слишком страдала от голода. Конечно, было время, когда за днем без еды следовал еще один день без еды, и в конце концов я начинала глотать то, что человек, не умирающий от голода, в рот никогда не возьмет. Я ела червей, траву, листья, ягоды, от которых мне становилось плохо. Но зато потом знала, какой пищи следует избегать.

Иногда вечером я замечала вдалеке огни жилья. Я завидовала людям, которые сидели в тепле, но слишком боялась их, чтобы приблизиться. Порой было мучительно больно представлять, как они едят. Я чувствовала себя самым несчастным существом на свете, глотала слюну. Есть! Сильнее, чем от дождей, от холода и от мозолей, я страдала от голода, но умела быстро взять себя в руки.

— Мы не будем терять время, сначала мы вскарабкаемся вон туда, поспим там, мы не будем терять время… нужно идти вперед, я хочу найти маму!

Это было важнее всего, ее образ всегда был в моей голове вместе с папиным. Я меньше думала об отце по одной простой причине: он был с ней. А не я. Я была несчастна, а не он.

Это безумное горе давало мне силы двигаться вперед, практически переступая через себя. У меня не было другого выхода, надо было двигаться, идти вперед… а не сидеть на месте и плакать. Несмотря на возраст, я сохранила эту способность выживать в трудные моменты: не плакать перед лицом материальных проблем, перед лицом физических страданий и двигаться вперед. Если я не двигаюсь вперед, я сплю, чтобы забыться. Заставить меня плакать может только смерть животного.

Когда у меня болели ноги, я с ними разговаривала. Я ясно слышу, как говорю им:

— Мне до смерти больно, но ты и ты — вы не позволите мне умереть, мы должны двигаться вперед. Нужно сделать шаг, потому что мама меня ждет, поэтому ты сделаешь еще один шаг, а ты еще один… и еще один, и еще…

Я по-своему превращала страдание и истощение в какую-то игру, лучше не объяснить. Вполне вероятно, что порой у меня был жар, возможно, я бредила, но я не думала об этом, воспринимая как «игру» все, что причиняло мне боль и угрожало прекратить отчаянные поиски моей матери.

Через много лет, когда у меня была искривлена лодыжка, я также разговаривала с ней:

— Да, тебе плохо! Тебе очень плохо, но ради меня ты сделаешь усилие, и мы будем двигаться вперед.

Совсем недавно бедро сломалось без моего разрешения, и доктор спросил:

— Вам больно?

— Да.

— Где болит?

— Мне больно, но я не могу сказать, где, я не умею определять боль.

Одна из моих подруг часто говорит мне: «Когда пойдешь к врачу, жалуйся по-настоящему! А не то тебе снова пропишут аспирин от перелома бедра!»

Так как восприятие боли зависит от человека, а не от источника, то ее силу оценивают по тому, сколько человек может вытерпеть. Совсем ребенок, я уже была против того, чтобы уступить боли. Я не хотела, чтобы она захватила меня, затмила мой разум, это было инстинктивное решение. Если я набью шишку, то волноваться будет мама, а не я. Я оцарапала колено, но не обратила на это внимания. Сейчас я знаю, что у каждого есть свой порог чувствительности к боли. Мой — на нижних ступенях. Боль не будет руководить, командовать буду я.

Ноги у меня распухли, икры болели, но они должны были нести меня вперед. Их долгом было идти. Они не должны помешать мне в поисках мамы. Мама будет обо мне заботиться, все вылечит, я должна ее найти, только она может понять и что-то сделать, только ей я доверяла, только она была в моих снах под деревьями.

В Арденнах я случайно наткнулась на деревянную хижину, наверное, это было убежище лесника или охотника, чужестранца. Но когда в моем распоряжении были лишь деревья, я тщательно выбирала. Больше всего я любила ели, под их большими низкими ветвями было уютно, а когда шел дождь, что часто случалось в Бельгии, они прекрасно защищали.

Я поняла, как важно уметь наблюдать. Например, за тем, что делают люди, чтобы потом чем-то воспользоваться. Когда кто-то оставлял обувь за дверью, когда хозяин с женой уходили вместе, то надо было посмотреть, как они одеты: для долгой дороги или для обработки картофеля (если он у них был)… Копать землю, чтобы добыть три картофелины, было легко, собирать яйца — опаснее, потому что куры могли раскричаться. Но я знала, что надо делать.

Стащить галоши за две секунды несложно, но они были слишком тяжелыми для моих ног. Я набила их старой бумагой, чтобы не потерять, а потом обнаружила, что мои израненные ноги почернели от типографской краски, бумага полиняла, куски забились в язвы, и от этого стало только хуже. Я кое-как вымылась в речушке, и мне пришлось выбросить бумагу, которую я так тщательно собирала.

Грязь сохраняла тепло. Она меня не волновала. Когда мы поселились в той квартире, у нас порой не было воды в кране. Никто не уделял особого внимания туалету. Я помню, как мама мыла меня в тазу, в основном для того, чтобы вымыть голову, в ином случае я наспех приводила себя в порядок под краном. Один раз на ферме я тоже принимала ванну, в большом чане. Он стоял на кухне, и Марта наполняла его из чайников. Было весело.

В моем путешествии на Восток вода нужна была лишь для того, чтобы утолить жажду, и я всегда находила ручеек или источник, чтобы напиться.

Иногда я слишком жадно съедала то, что удавалось украсть, и мой пустой желудок выворачивало наизнанку. Меня рвало — это было ужасно и нечестно, будто я терпела все это зря. Единственным преимуществом было то, что боль в животе мешала чувствовать голод и давала мне еще день на поиски. Но голод вскоре возвращался.

То, что мне удавалось выживать день за днем, оставаться на свободе, быть хозяйкой своей жизни, внушало мне уважение к самой себе. Взрослых я считала дураками.

— Ты сильнее их. Им нужен дом, они не умеют делать то, что делаешь ты… они трусы, они боятся ночного холода. А ты нет.

Я все еще жила со своими очковыми кобрами, с армией животных, я разговаривала со своими войсками и с деревьями так же, как с ногами и с руками. Я уверяла их в том, что все будет хорошо и мы непобедимы.

Таким образом, я воспринимала происходящее так, как хотела. Когда день заканчивался, я поздравляла себя:

— Вот и хорошо… ты отважный маленький солдат, ты выиграла этот день. А завтра будет следующий. Нам холодно, но мы не должны об этом думать. Думать о том, что нам холодно, значит — замерзнуть. Мы не будем думать об этом, и все будет хорошо.

Я устраивала маленькую подстилку, сворачивалась в комочек, растирала ступни и руки, а остальное делала усталость, я проваливалась в сон, обернув ноги в клеенку или в украденную шаль. В дупле дерева, в яме или под ветками ели — всегда находился способ внушить себе, что именно это укрытие лучшее и что я выиграла еще один день.

Для меня это не было одиночеством, я всегда была ребенком-одиночкой. Для меня это было миссией.

5

Голод

У меня давно появилась привычка считать, чтобы время шло быстрее. Первое воспоминание об этой причуде довольно необычное. Я сижу в каком-то подвале с мамой и папой, единственное отверстие — маленькое подвальное окно, оно выходит прямо на тротуар, и я вижу, как мимо идут люди. Я считаю их ноги. Где это было? Не знаю. Но, во всяком случае, до той квартиры, где схватили моих родителей.

Второе воспоминание — о том страшном моменте, когда я ждала папу на ступенях школы. Там я тоже считала. Мне кажется, что когда-то мне сказали: «Если ждешь чего-то, считай, и оно произойдет». Я была нетерпеливым, непослушным ребенком, и когда я сильно чего-то хотела, то оно должно было случиться сию минуту. Я не помню точно, что мне было нужно, у меня великолепная память, но детские воспоминания иногда ей не подвластны.

В лесу и в полях я считала шаги, деревья, звезды, я произносила цифры, чтобы двигаться вперед. Еще десять деревьев — и ты остановишься. Еще столько-то шагов — и ты отдохнешь. Я забиралась на возвышенность, в надежде что оттуда увижу деревню, но ничего: прекрасная долина, ручей — и ничего. И я говорила себе:

— Что будем теперь делать? Если мы хотим кушать, то надо идти вперед. Так… дойдем до реки. Там я попью, и мы разберемся, где находимся.