Дж. м. Ледгард - Погружение Страница 13

Они проговорили до ночи и все никак не могли заснуть. Прямые спинки кресел мешали интимности. Консумация уже свершилась, и ухаживание следовало за ней. И это были разговоры, а не молчаливые прикосновения.

Он чувствовал свою уязвимость. Он не мог рассказать ей о своей работе, и в их разговоре возникал перекос. Возможно, из-за этого он стал говорить об океанском змее Йормунганде, который был настолько велик, что норвежцы верили, будто он окружает весь мир.

– Знаешь эту историю?

– Вряд ли. Не помню.

– Узы, наложенные на змея Мидгарда, – это вес самого моря, которое слишком тяжело, чтобы его сбросить. У змея были сестра и брат. Сестра, Хель, стала Смертью. Тор дал ей силы, чтобы отправлять мертвых в девять миров. Голод – блюдо на ее столе, боль – стены ее покоев, а жестокие страдания – ее праздник. Братом змея был волк Фенрир. Его сковали цепью, сделанной из шума кошачьих шагов, женской бороды, корней гор, медвежьих жил, рыбьего дыхания и птичьей слюны. Из всех троих именно змей Мидгарда прожил дольше всех. В море, – он улыбнулся. – Ну то есть в океане.

– А кто был их отцом?

– Локи, бог обмана. Он тоже плохо кончил. Один приковал его к скале, и с тех пор яд капает ему на лицо. Когда он бьется в мучениях, происходят землетрясения.

Она встала и потянулась.

– Греки, – она коснулась руками пола, – верили в титана Океана, который держит весь мир. Он был нарисован на щите Ахилла.

Они говорили об Атлантике. Она ничего не сказала о шумерах и Энки. Обитель Апсу и цифры она оставила себе. Вместо этого она стала рассуждать о том, что ось времени в океане закручивается в спираль, и привела в пример австралийского слизнеголова.

– Эта рыба достигает половой зрелости за четыре десятилетия. А живет она до сотни лет – но при этом одно поколение людей почти уничтожило ее. Предположим, что Атлантике сто шестьдесят миллионов лет. На самом деле больше. Мы появились менее одного миллиона лет назад. То есть только вчера – вообще не о чем разговаривать. И при этом прямо сейчас где-нибудь в Атлантике и в других океанах какой-нибудь мужик – прости, но это всегда мужчины, сам знаешь, – уничтожает какую-нибудь отмель, которая древнее любого леса на Земле, которую он не видит и не может оценить, – собственная горячность ее испугала. Она остановилась, а потом начала снова: – За время нашей жизни были уничтожены десятки тысяч подводных гор. Да их уничтожают сразу же, как о них узнают! Донные тральщики стирают в порошок холодноводные кораллы и губки, которые существовали задолго до появления английского языка и которые содержат мощнейшие антибиотики и вещества, которые можно использовать для лечения рака. Если бы это происходило в фантастическом романе, мы сразу бы поняли, зачем, а мы не понимаем, потому что это происходит здесь и сейчас! Все скрывают деньги, которые можно на этом сделать! Кое в чем виноваты и ученые. Мы всегда поднимаем руки уже после разрушения. Некоторые ученые уходят в индустрию и предлагают наши исследования то одной компании, то другой. Мне хорошо, я работаю на глубинах, которые индустрии неинтересны. Им нужны марганцевые конкреции, золото и нефть, которые лежат на дне, но добывать их слишком дорого… сейчас. Еще осталось немного спокойного времени – говоря это, она представила себе дно, его размеры, срок его существования, его тайны… виды миксин, которые старше самой Атлантики и живут на огромной глубине, завязывая себя в узлы, поедая своих разложившихся мертвецов.

Было уже темно. Они сидели в полной тишине. Опять начался снег. Снова зимняя ночь, снова заметает освещенную вывеску над дверью отеля.

Несколько фактов и мыслей, не имевших никакого отношения к биоматематике, наводили их на один общий вопрос. Однако они слишком устали, чтобы обратить на него внимание. А если человек и есть бог-трикстер Локи, которого надо заковать в цепи?

Они по-разному понимали время и пространство. Он работал на поверхности, на внешней стороне мира. Для него все существовало в движении. Он дал задание агентам пробираться в мечети в Сомали и на побережье Суахили. Он имел дело с узкими переулками, убеждением, запальными устройствами; с месяцами, днями, часами. Для нее век был мгновением. Ее интересовало дно океана, огромной массы едкой соленой воды. Отграниченный при помощи математики мир, существовавший в темноте сотни миллионов лет.

– Открой глаза.

Он повиновался. Уже наступило утро. Закопченная комната была пуста за исключением одного моджахеда – кажется, чеченца. Он сидел на корточках у двери, разбирая на части пулемет «Застава» и складывая детали в мешок. Из окон и двери лился голубой свет. Юсуф был одет как торговец с рынка Бакаара – джинсы, сандалии, рубашка с коротким рукавом, на кармане висят солнечные очки. Только свежие шрамы на шее выдавали в нем бойца.

– Ты жив. Хорошо. Выпей, – Юсуф протянул ему чашку воды.

Он отпил.

Чеченец принес мешок с разобранным пулеметом и, повинуясь жесту Юсуфа, поднес масляную лампу к лицу Джеймса, так что тот почувствовал тепло стекла. Юсуф подошел ближе. Ночью он сбрил бороду, и лицо без нее оказалось широким и покрытым шрамами.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Юсуф по-арабски, а потом на ломаном английском, который он изучал в Пешаваре.

– Я говорил твоим людям, – ответил он по-арабски. – Я инженер-гидротехник.

Собственный голос показался ему слабым и далеким.

– Я хотел… хочу спроектировать водопровод в Кисмайо. Меня пригласили.

– Только для этого?

– Да.

– Здесь война.

– Я понимаю. Но твоим людям нужна вода.

Твоим людям. Был ли у Юсуфа родной народ?

Снаружи донесся взрыв смеха. И ничего не изменил. Они были не равны. Юсуф был сомалийцем, не беспокоящимся о черных и белых, всегда побеждающим.

Зубы у него были желтые, как у грызуна. Белки глаз тоже желтели – из-за проблем с печенью. Большие глаза: он не моргнул, наставив на несчастного пистолет.

Джеймс узнал чешский Ceska, красивую, простую в стрельбе машинку. Скорее всего, это было личное оружие армейского офицера в те времена, когда Сомали было зависимым от СССР государством. Рукоять была украшена эмалевыми цветами. Скорее всего, афганской работы.

– Твоя работа важна для тебя?

– Очень, – про себя он твердил как молитву: «Вода, укрой меня».

Кончиком ствола Юсуф прикоснулся к татуировке у него на руке. Парашют. Символ полка.

– А это что?

– Ошибка. Набил в молодости.

– Приехать сюда – вот это ошибка.

Он сунул пистолет в лицо. Металлическое кольцо дула вжало щеку в зубы.

– Не надо… пожалуйста. Я нужен. Пожалуйста… – Он плакал. Бесстыдно и горько. Там, у моря, когда он поверил, что пришла смерть, он не сказал ни слова. Но здесь он чувствовал, что должен сказать что-то и выжить, или просто не верил, что Юсуф спустит курок.

– У тебя есть дети?

– Нет.

– Жена?

– Я не женат. Мои работники полагаются на меня, и…

– Мы будем звать тебя мистер Уотер, – решительно сказал Юсуф.

– Меня зовут Джеймс. Мне нужно позвонить семье. Сказать, что я жив. Давай заключим сделку. Живой я стою намного дороже мертвого. Я дорого стою.

Юсуф перехватил пистолет так, как будто хотел ударить его цветочной рукоятью.

– Когда мы захотим узнать о воде, мы тебя спросим. Мои люди хотели замучить тебя до смерти. Я запретил. Аллах любит милосердных, а твоя работа милосердна. Из какой ты страны?

– Англия.

– Верно. Ты англичанин, и ты ни хрена не стоишь. Там нет денег. Испанцы платят. Немцы платят, а англичане не платят никогда.

Юсуф пустился в длинные рассуждения на сомалийском, а потом сделал отступление на арабском:

– Как прекрасно будет на празднике Айт забить в честь Аллаха не животное, а неверного.

Джеймс невольно вздрогнул. Он попал в какую-то дикую страшную сказку. Фи-фай-фо-фам Дух британца чую там. Мёртвый он или живой, Попадёт на завтрак мой. Сказки редко бывают веселыми. Юсуф верит, что Аллах разгородил весь мир, от неба до самого низа, невидимым занавесом, разделяющим верных и неверных. Какой-то карантин вместо Левиафана.

– Ты пьешь спиртное, мистер Уотер?

– Пью.

– Оно отделяет тебя от Творца.

– Несомненно. – Он гнил изнутри, это всякому было видно; почки пропитались заразой, а моча позеленела. Солнце только всходило, заглядывая в дверь святилища, но он очень хотел стакан виски. Macallan, Bells, Paddy – да любой сгодится. Немного льда и оставить рядом открытую бутылку.

– Мой долг – хорошо с тобой обращаться. Так хочет Аллах.

– Спасибо, – он опустил глаза.

Юсуф потребовал подчинения – и Джеймс подчинился. Но настоящий смысл их сделки был в том, что сомалиец приказал ему остаться в заложниках, валяться в собственных нечистотах и терпеть побои. Он потерял зуб, еще два шатались, нос был сломан, а ребра треснули в паре мест. Руку и плечо рассекли ножом, а в какой-то драке моджахед дотянулся и дернул его за член, надорвав мышцу.