Эптон Синклер - Нефть! Страница 13

— Что ж, это хорошо, — сказал Бэнни рассудительным тоном. Он замолчал, и в течение некоторого времени слышалось только, как голодный человек жадно жевал. До этой минуты человек этот был для Бэнни только неясной тенью, обладавшей голосом, но теперь при свете звезд он разглядел, что эта тень была на целую голову выше его и очень тощая.

— Да, не очень-то легко дохнуть с голода, — произнес, наконец, незнакомец, кончив жевать, и прибавил: — Не хочешь ли кусочек?

— О нет, я ужинал, — ответил Бэнни, — и в такое позднее время я никогда не ем.

Его собеседник снова принялся жевать. Бэнни находил происшествие очень таинственным и романтичным: точно голодный волк сидит с ним рядом и жует в темноте. Они сели на ящике, и когда незнакомец перестал жевать, Бэнни спросил:

— Скажи, почему ты убежал из дому?

На этот вопрос его сосед ответил тоже вопросом. очень его смутившим:

— Скажи, к какой церкви ты принадлежишь?

— Что ты хочешь этим сказать? — недоумевающе спросил мальчик.

— Разве ты не понимаешь, что значит — принадлежать к какой-нибудь церкви?

— Я знаю, что моя бабушка берет меня иногда в церковь баптистов, а когда я бываю у мамы, то она ходит со мной в епископальную церковь, но я не знаю, принадлежу ли я к какой-нибудь церкви.

— Вот что… — произнес Поль. Было ясно, что слова Бэнни очень изумили его. — Так ты хочешь сказать, что твой отец не принуждает тебя принадлежать к той или другой церкви?

— Я не думаю, чтобы папочка очень во все это верил.

— Ну-у!!! И ты не боишься?

— Боюсь? Чего?

— Адских мук и огня… Если ты потеряешь свою душу…

— Нет. Я никогда об этом не думал.

— Ты не знаешь, мальчуган, как чудно то, что меня сейчас мучает! Я как раз решил отправиться в ад, но все-таки не для клятвенного обещания. Скажи, ты божишься когда-нибудь?

— Иногда, не очень часто.

— Ну а я даже проклял Бога.

— Как ты это сделал?

— Я сказал: будь ты проклят! И повторил это несколько раз, понимаешь? Я думал, что небо разверзнется и меня убьет молния. Я сказал: я не верю и никогда не буду верить и не даю обещания. И пусть я пойду за это в ад.

— Но если ты не веришь, так чего же ты боишься? — спросил Бэнни, мысли которого работали всегда логично.

— Ну, это, я думаю, потому, что я сам хорошенько не знаю, верил я или нет. Я и теперь этого не знаю. Мне кажется неправдоподобным, чтобы мой слабый разум мог идти наперекор стольким векам. Я думаю, что нет другого такого счастливца, как я. Отец говорит, что хуже меня он никого не знает…

— А твой отец во что верит?

— В религию «прежних веков». Она называется «Религией четырех евангелий». Это апостольская церковь, и верующие прыгают.

— Прыгают?!

— Да. Святой дух нисходит на тебя и заставляет тебя прыгать. Иногда он заставляет кататься по земле, а иногда — говорить на разных языках.

— А это как же?

— Да так. Ты начинаешь что-то быстро-быстро говорить, и нельзя разобрать, на каком это языке. Может быть, на языке ангелов, как говорит папа; я этому не верю. Не верю, не понимаю и все это ненавижу.

— А твой отец это тоже делает?

— Да. С ним это случается во всякое время дня и ночи. Этим способом он, как говорит, побеждает искусителя. Стоит сказать что-нибудь за обедом, чего говорить не следует, — о том, например, что в доме нечего есть, или спросить о сроке уплаты процентов за заложенное имущество, или заметить ему, что он не должен был бы отдавать все деньги миссионерам, — как он тотчас же начинает вращать глазами, громко произносить молитвы и кричать: «Изыди.» Потом им овладевает Святой Дух, и он начинает подпрыгивать на стуле и дрожать всем телом, а затем падает, катается по полу и выкрикивает какие-то непонятные слова «на разных языках», как это говорится в Библии; тогда и мама начинает тоже кричать, потому что все это ее страшно пугает, и хотя она знает, что ей нужно смотреть за младшими детьми, укладывать их спать, — она не может противиться духу, а в это время папа снова начинает кричать: «Изыди, изыди», и плечи мамы вздрагивают, она начинает вертеться на стуле, кричать так же громко, как и отец, и все малыши, чувствуя себя на свободе, тоже начинают скакать, кричать; и тебя самого охватывает страх: кажется, что кто-то тебя хватает за плечи и против воли подбрасывает… И вот один раз я убежал из дому и, сжав кулак, стал грозить небу и кричать: «Будь ты проклят, Бог!» А потом стал ждать, что небо обрушится на меня, но оно не обрушилось, и я сказал, что я не верю и никогда не буду верить, если даже попаду за это в ад.

— Поэтому ты и убежал из дому?

— Это только одна причина. Жизнь дома вообще стала невозможной. У нас в ранчо много земли, но все это почти сплошь голые скалы; посеешь что-нибудь, а дождь пойдет, смоет все семена, и вырастут одни сорные травы. Если есть бог и если он любит бедных, зачем он посылает им столько сорных трав? Я с утра до вечера только и делал, что их полол, а они не убывали… Я стал проклинать их… «Проклятые травы; проклятые, проклятые». Отец говорит, что их создал не Бог, а дьявол; но ведь и дьявола создал Бог, и он знал, что будет делать дьявол, а потому разве в этом не он виноват?

— Мне тоже так кажется, — сказал Бэнни.

— Да, тебе повезло, мальчуган. Ты никогда и не знал, что у тебя есть душа. А от скольких беспокойств это тебя избавило.

Наступило молчание, затем Поль прибавил:

— Мне нелегко было убежать из дому, и, в конце концов, думаю, придется вернуться туда: уж из-за одной мысли, что братья и сестры умирают с голоду… им только это и остается.

— И много вас всех?

— Четверо, кроме меня, и все моложе меня.

— А тебе сколько лет?

— Шестнадцать. Следующим за мной идет Эли — пятнадцати лет; на нем покоится благодать Духа Святого: он дрожит иногда по целым дням; видит ангелов, которые спускаются на облаках, окруженные славой, и он исцелил старую больную миссис Бюгнер наложением рук… Отец говорит, что бог пошлет через него людям великое свое благословение… За ним — Руфь, ей тринадцать; у нее тоже бывают видения, но она начинает теперь думать так же, как и я; мы с ней иногда очень хорошо толкуем о разных вещах; ты знаешь, со взрослыми о многом нельзя говорить, а с такими, как ты сам, можно.

— Да, я это знаю, — сказал Бэнни. — Взрослые всегда думают, что мы ничего не понимаем.

— Вот из-за Руфи мне и тяжело уходить из дому, — продолжал Поль. — Она советовала мне уйти… только как они будут там справляться без меня? Они не могут делать тяжелую работу, которую я делал. Ты не подумай, что я от тяжелой работы ухожу. Я только и могу заработать что-нибудь такой работой и ищу ее. Но дома и заработать нельзя ничего. Отец сажает всех нас иногда в телегу и отвозит в Парадиз — туда, где миссия нашей Церкви Духа Святого, и там все они целое воскресенье катаются по полу и выкрикивают какие-то непонятные слова, и дух приказывает им вносить деньги на обращение язычников. Такие миссии есть и в Англии, и во Франции, и в Германии, во всех безбожных странах. Отец обещает вносить всегда больше, чем зарабатывает, но обещанную сумму нужно внести, и отец берет все деньги, какие у нас есть, и выплачивает миссиям. Он говорит, что все наши деньги принадлежат уже не ему, но духу святому… понимаешь?.. Ну, вот я и убежал из дому…

Оба замолчали, потом Поль спросил:

— А отчего здесь так много народу?

— Собираются подписывать нефтяной договор. Ты слышал о нефти?

— Да. Мы слышали о фонтане. У нас в ранчо тоже, кажется, есть фонтан, — по крайней мере, так говорил мой дядя — Эди; он нашел верные признаки ее. Но дядя Эди умер, а я нигде не видел нефти, да я и не верю, чтобы нашу семью могла ждать какая-нибудь удача. А вот тетка моя все говорит, что будет богата.

При этих словах перед глазами Бэнни пронесся образ миссис Гроарти в ее блестящем атласном желтом платье, из которого смешно выступали ее жирные руки и грудь, — и он спросил:

— Неужели твоя тетя тоже катается по полу?

— Ну нет, что ты! Она вышла замуж за католика, и отец называет ее вавилонской блудницей и никому из нас не позволяет с ней разговаривать. Но она добрая и всегда даст мне поесть, — я знаю это. Если я не найду работы, то приду сюда.

— Почему ты думаешь, что не найдешь работы?

— Потому что все только читают мне нотации и убеждают вернуться домой.

— Но для чего ты им обо всем этом говоришь?

— Нельзя не сказать. Они спрашивают, где я живу, почему не дома, а я не намерен никому лгать.

— Так ты можешь умереть с голоду.

— Для этого надо, чтобы я прежде сделался ни на что не годным калекой… Знаешь, у меня был спор с отцом. Он сказал: «Если ты сойдешь с пути святого духа, то тобой овладеет дьявол и ты начнешь лгать, мошенничать, красть и распутничать». А я ему говорю: «Хорошо, я докажу вам, что можно остаться честным и не веря в дьявола». Я решил это и докажу ему. Тетке я заплачу за то, что у нее взял; я только взял у нее взаймы.