Милорад Павич - Страшные любовные истории Страница 13

Вот такой щенок – сучка породы русской борзой – и оказался однажды в доме доктора Михаиловича вскоре после того, как он разом снял оба обручальных кольца, которые до этого носил на одном пальце. Прадед завернул карманный будильник в теплую зимнюю рубашку и положил щенка возле свертка. Она принимала тиканье часов за биение сердца своей матери и не волновалась, что ее отделили от выводка. Каждое утро она будила прадеда, и он сквозь дым первой сигары смотрел, как она обнюхивает его с закрытой пастью, а через шерсть видно, как внутри, между челюстями, работает ее язык, ведь борзые нюхают не только носом, но и языком. Другие собаки ее не любили и старались держаться подальше, а доктор Михаилович повторял поговорку «Ни собака, ни борзая», поняв теперь, что обычные собаки и борзые – это совершенно разные животные. Тело у его суки было гораздо жарче, чем у других собак, и на месте, где она спала – а ночевала она на снегу, – даже зимой прорастала трава. Считалось, что эта собака может вылечить от радикулита, если лежит в кресле за спиной у больного. У нее очень высокий прыжок, и она, как говорят русские, может подпрыгнуть до, а приземлиться после захода солнца. По ее глазам и по шерсти можно было предсказать, как будет меняться погода, а доктор Михаилович иногда в шутку говорил, что у его борзой сучки самые красивые кружевные панталоны во всем Сомборе.

– Посмотрите, она может плакать в пасть самой себе! – любил повторять он своим друзьям, демонстрируя огромную пасть своей собаки. Ходить с ней на охоту он не мог никогда, потому что тогда, в двадцатые годы нашего века, охота с русскими борзыми была в Югославии запрещена, причем этот запрет остается в силе и по сей день. Причина проста – во всей Центральной Европе нет ни одного зверя, который был бы быстрее русской борзой. И ружье оказывается просто ненужным – достаточно спустить борзую, и она принесет вам все, за чем погналась…

Когда собака прадеда выросла и у нее появились вторые, постоянные, зубы, которыми о– на с наслаждением смолола в порошок и съела последние из оставшихся молочных зубов, с доктором Михаиловичем попытался связаться Эуген Дожа. Раньше доктор Михаилович никогда ничего о нем не слышал. Но как-то раз ему прислали в подарок трубку, и дед тут же понял, что это предложение контрабандной сделки. Не сказав ни единого слова, он вернул подарок назад и остался глух к предложению. Но все-таки его мучило любопытство, третье ухо было настороже, и доктор Михаилович испугался того, на что готов был решиться. Он понял, что нужно уехать и таким образом избавиться от искушения. Нанял фиакр, к которому в тот же вечер на дышло привязали фонарь, глаза его впервые в жизни увлажнились, и он встретил и остановил у моста через Тиссу «Восточный экспресс». В обитом бархатом кресле, от которого пахло дымом «гаваны» и дамской пудрой, он добрался до Пешта. Уверенный в том, что опасность миновала, он расположился в одной из кондитерских в Буде и, разглядывая фасад церкви Короля Матиуша, наслаждался пирожными, как вдруг из-за столика в глубине зала поднялся и подошел к нему господин с редкими зубами, за которыми, когда он говорил, взбухал, как тесто, язык. Под воротником вместо галстука господин носил элегантно завязанный кнут, на высоких каблуках башмаков – два платка красного цвета, чтобы в гололед не скользить на лестницах, а в петлю кожаной жилетки у него была воткнута трубка. По ней мой прадед и узнал Эугена Дожу. Тот приехал из Сомбора раньше, чем доктор Михаилович, и теперь оценивал его взглядом несмеющихся глаз, потому что была пятница, а кто по пятницам смеется, в воскресенье будет плакать. Он сказал прадеду, что давно уже ждет его, и попросил разрешения кое-что ему показать. Доктор Михаилович в этот момент ощутил в себе медлительность, невероятную медлительность. Дожа раскурил трубку, несколько раз затянулся, потом погасил ее, откинул крышечку на ней, и внутри стал виден бриллиант, лежащий, словно в печке, среди пепла от сгоревшего табака. Доктор Михаилович осторожно вынул его и, встав перед зеркалом, поднес к уху. С первого взгляда он понял, что камень настоящий.

– Этот, что вы держите сейчас, до сих пор сменил три русские семьи, – сказал господин Эуген Дожа. – Он из Африки. Говорят, что, если надеть его на палец, он лечит ревматизм. В нем можно увидеть, когда ждать ветра и изменений погоды, а змеи, почуяв его, уползают. Настоящий ли камень, легко можете проверить и сами. Положите его на язык, и вкус у вас во рту изменится.

Прадед положил камень в рот, и вкус орехового пирожного пропал. Учитывая достоинства камня, цена оказалась поразительно низкой, и доктор Михаилович заколебался.

– Пока зубы есть, будет и хлеб, – сказал Дожа, словно прочитав его мысли, и доктор Михаилович увидел его глаза, которые, подобно зеркалу, меняли свой цвет в зависимости от глаз собеседника. Сейчас они были голубыми, и прадед решился. Он вернулся в Сомбор и стал собирать деньги. Из-за этого, только из-за этого в семье предполагали, что в те последние годы в жизни доктора Михаиловича должна была существовать какая-то женщина. Женщина, из-за которой он разом снял оба своих обручальных кольца и теперь их продал.

Как раз в то время доктор Михаилович начал находить на своих щетках седые волоски, ему казалось, что он стал глухим, что он как по пустыне идет по миру в поисках звука, а однажды утром, когда он, по обыкновению, глянул в окно на башенные часы, то не увидел привычной картины – башни на площади не было, и лишь проложенные дорожки огибали то место, где она должна была стоять. Правда, часы, кажется, все еще были на месте, они пробили девять. Доктор Михаилович с карандашом в руке подошел к окну и перерисовал то, что видел, на оконное стекло. Это был последний след, оставленный его рукой. То стекло в раме потом еще долго стояло в его комнате, потому что на следующий день в окно вернулась и башня, и весь привычный вид. Я не знаю, как прадед раздобыл огромную сумму, необходимую для покупки камня. Он читал тогда книгу о квасцах и солях, мечтал, как выковывал бы стекло, и видел во сне, как сверкающий камень останавливает ему кровь. Измерив свою суку, он увидел, что и у нее необыкновенные размеры: 72 сантиметра в высоту, 72 сантиметра в длину и еще 72 сантиметра составлял объем ее грудной клетки. Это был какой-то пифагоров квадрат, из которого нет выхода… Как бы то ни было, прадед завязал узлом внутренности всех своих карманов, разорвал и без того слабые связи с семьей и купил камень. Позже, придя в себя, он снова с удовольствием покручивал усы, про которые в Сомборе говорили: «Такие густые, что вставь в них расческу, она не упадет», и бормотал свою любимую присказку:

– Надень на каждого дурака белую шапку, сразу покажется, что все вокруг снегом засыпано!

Но так продолжалось всего неделю. Потому что через неделю Дожа послал ему в подарок новую трубку. Это означало, что у него есть и второй бриллиант, парный. Доктор Михаилович испугался еще больше, чем в первый раз. Цвела верба, он вышел прогуляться по парку, но ему казалось, что у всех прохожих светится язык. Не возвращаясь домой, он сел в первый же поезд на Загреб, оттуда не мешкая дальше, в Вену, оправдываясь перед собой, что просто хочет навестить Стеичей – семью своей первой, покойной, жены. В Вене тем же вечером он увидел в витрине одного из ресторанчиков на Греческой улице гнома, который зашивал собственную бороду золотой иглой с вдернутой в нее красной нитью. Это означало, что здесь подают свежее молодое вино, и прадед вошел. За первым же столом он увидел Дожу. Дожа, словно давно поджидая его здесь, приветствовал прадеда безо всякого удивления и предложил сесть рядом. Вынул изо рта трубку, загасил и, не говоря ни слова, протянул доктору Михаиловичу. Прадед откинул крышечку и нашел внутри другой бриллиант, с таким же красноватым блеском, как и первый, скорее всего из одного с ним месторождения, из того же подземного гнезда. – Если этот и тот, который у вас уже есть, поместить под уши, – сказал ему Дожа, – то тот, кто их носит, приобретет более острое зрение. Держа этот камень на языке, никогда не опьянеешь, сколько ни выпей. Проверить, настоящий ли он, не трудно. Протяните руку, а другой рукой выпустите его над ладонью. Если успеете отдернуть ее до того, как он в нее упадет, значит, фальшивый!…

Прадед сидел окаменев, не говоря ни слова, он отменил заказ на ужин, вернул неоткупоренную бутылку вина и про себя решил, что купит и второй камень. В этот момент Дожа сделал такое движение, словно хотел раскурить трубку, но вместо этого вытряхнул из нее пепел и снова протянул доктору Михаиловичу. Тот сразу понял, что именно найдет на дне трубки, и испугался так, что у него в карманах зазвенела мелочь. Он вдруг в мельчайших подробностях увидел лицо Дожи – например, то, что он бреет кончик носа и что веки у него, как у верблюда, двойные и при этом нижние прозрачны, – увидел и то, что в сжатом кулаке Дожа украдкой держит составленными мизинец и большой палец. Тут Дожа внезапно раскрыл кулак, словно он у него растрескался, и вытряхнул из трубки на ладонь третий камень. Он сверкал белым светом, и продавец сказал про него, что иногда он бывает настолько горячим, что может среди зимы оживить растение под землей. Дожа положил камень рядом с предыдущим и спросил доктора Михаиловича, неожиданно перейдя на «ты»: