Игорь Андреев - Четвертый тоннель Страница 13

Я был слишком часто неуверен в себе. Точнее, уверен в том, что во мне все не так, неправильно, некрасиво и недостойно. Что нужно быть другим — не таким, какой я есть. Быть умнее, интереснее, привлекательнее, сильнее, талантливее, смелее, лучше, богаче, тоньше, круче. В общем, так, как у меня никогда не получится…

Глядя на людей вокруг, я видел зеркала, которые меня отражали. В одних видел что-то отвратительное — такое, что знал о себе. Этих людей я презирал и ненавидел — за то, что я такой же. Меня это бесило. Хотелось разбить зеркало. В других я видел того себя, который мне нравился и которым, казалось, я мог бы быть. Это такое классное чувство — я просто вижу, что делает человек, восхищаюсь, даже хочу присоединиться к его игре и тут же понимаю: «Я могу так же! Я такой же!» Во мне происходит вспышка радостного оживления. Но сразу после этого где-то внутри звучит голос, слышный только мне: «Ты не такой. У тебя не получится. Будут смеяться. Не высовывайся. Ты не имеешь права. Ты ничего подобного не достоин, и ты сам это хорошо знаешь». После этого внутри меня что-то надламывается. Я начинаю понимать, что действительно не такой и таким уже никогда не буду. В таких случаях мне становилось смертельно тоскливо. Я хотел закрыть глаза, чтобы не видеть отражение себя, которое мне очень по душе, но в которое не смею верить.

Я всегда был уверен, что мне нельзя быть самим собой

— я недостаточно хорош, чтобы существовать в таком виде. Я также был уверен, что никогда не смогу быть каким-то другим. По той же причине — я слишком плох, чтобы быть способным на какие-то перемены. Кроме того, я ни разу в жизни не услышал ни от своих родителей, ни от кого-то еще, чьему авторитету я мог бы доверять, каким быть хорошо, правильно и нужно. Никто не говорил мне, каким нужно быть. Только трахали мозги, объясняя, что надо быть не таким, какой я есть. Я — хуже всех. Я запомнил это с раннего детства.

8. САМАЯ-САМАЯ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

— …Ах да, научиться жить с проблемой! Это ли не зрелый ответ! Я люблю зрелые ответы.

По твоему дому бродит лев? Учись жить с этим. Твой муж-алкоголик бьет тебя? Учись жить с этим. Нет, Билл, при такой постановке дела мы получим гарантированного страдальца. Страдальцы — это геморрой. Они — основные творцы проблем во всей Вселенной.

Люк Рейнхард, «Трансформация»

Однажды мы со старым приятелем зашли в кабак на чашку чая. Обсуждали, по моей инициативе, взаимоотношения родителей и детей и то, как они влияют на формирование личности.

— Ты, братан, мой давний друг, — сказал я, разливая водку в рюмки. — Я хочу с тобой поделиться тем, что в последнее время сильно занимает мою голову.

Не помню, что говорил дальше. Поток сознания с эмоциями. Без запроса на жалость, просто констатация факта: отец в моей жизни значит намного больше, чем я привык думать, и в наших отношениях было много боли. Я его люб лю, а он меня никогда не любил. Он избегал близкого общения со мной. Он не передал мне правильные убеждения. Наоборот, наполнил чувством неуверенности. Точнее, уверенности в том, что я плохой, недостойный быть любимым и счастливым, не имеющий будущего.

Мой друг выслушивал меня около тридцати минут, не проронив ни слова. Только смотрел прямо внутрь меня, не отрываясь. Так, будто наши зрачки соединяла нить из невидимого металла. Когда мой поток слов иссяк, Саша молча смотрел еще минуту, а потом сказал:

— Андреев, нуты даешь… Я никогда в жизни не подумал бы, что ты можешь чувствовать и говорить такие вещи. Какие-то комплексы, страхи, зажатости. Тяжелые, блядь, интимные переживания. Ты такой сильный снаружи, а внутри такое…

Мы молча опрокинули по рюмке, и он продолжил:

— Я сначала долго-долго пытался понять, что ты такое задумал. Зачем ты мне все это говоришь. Думал, какая-то разводка будет в конце… А когда понял, что ничего такого не будет, что ты просто распахнулся и говоришь доверительно, у меня снесло крышу. Круто…

Он вдруг начал говорить о своих комплексах. О том, как не знает, за что взяться. Как ненавидит нелюбимую жену, от которой уже двое детей, которую он по полгода не трахает и постоянно бьет. Как было ужасно, когда впервые в детстве увидел своего отца испуганным. Он очень любил и уважал отца, хотя тот подавлял маму, которую он тоже любил. А однажды увидел отца испуганным и был потрясен, причем самое ужасное было в том, что отец в то мгновение пытался скрыть свой страх маской небрежности, но получилось вовсе не изображение уверенности, но уродливая маска, перекошенная бессилием. Он говорил о том, как сам боится всего. Боится женщин, поэтому трахает, в основном, проституток. Проститутки предсказуемы и не отвергают мужчин, достаточно платить по ценнику. Он особенно боится будущего и, в частности, боится остаться бедным и незащищенным, поэтому работает изнурительно много, и когда сил не остается, уходит в запой. Еще сказал, что его отца убили из-за него.

— Я людей кинул на крутые бабки, они потом меня не нашли и вместо меня убили отца.

Сказав это, он тихо заплакал. Он низко наклонил голову, чтобы я не мог видеть его лицо, и я только смотрел, как содрогаются его плечи.

Покончив с водкой и расплатившись, мы вышли из ресторана и в молчании пошли к станции метро. Немногословно попрощались, каждый оставаясь в своих раздумьях. По пути домой я окончательно осознал, что многие из проблем в моей голове как-то связаны с моим отцом. Не случайно я так много в последнее время думаю о наших отношениях.

Через несколько дней я написал и разместил в «Живом Журнале» текст, который вызвал среди читателей очень эмоциональный отклик. Я озаглавил его так: «Про родителей. Не всем дано уметь любить».

«Все, чего я добился в жизни в плане профессионального и социального роста, — вопреки родителям. Вопреки. Если бы я делал, как они требовали, жил бы сейчас с ними. Был бы хроническим лузером. Копался бы с ними в огороде, ругались бы насчет какой-нибудь бытовой хуйни.

„Они“ — это главным образом отец. Мама — простая, слабенькая женщина. Отец — слабак, предрасположенный к тирании. Подавлял меня все время совместной жизни, пока я не съебался из отчего дома восемь лет назад. Впрочем, надо отметить, что это не сам я съехал, а папа меня выставил.

Очень горько осознавать, что мой папа — мудак. Боже мой, папа, если бы ты знал, сколько боли ты мне дал. Сколько морального насилия я пережил благодаря твоей любви. Той самой, блядь, уродской родительской любви такого образца, когда так любят, что растоптать готовы за несоответствия поведения ребенка родительским чаяниям.

Анализируя причины своих ограничений (в той мере, конечно, в какой они поддаются самостоятельному анализу), я понимаю, что меня, мою психику систематически насиловали в годы детства и отрочества. Мне внушалось, что я… ну, цитаты сейчас приводить бессмысленно, так как нужно описывать действия в контексте. Короче, я мудак, урод и ничтожный тупица. Не дословно — по смыслу. Это делалось не каждый день, но для того чтобы вживить страхи, неуверенность, привычку оглядываться на мнение окружающих, и кучу всяких тараканов — достаточно систематически. С другой стороны — никакого поощрения, никакого ощутимого одобрения за успехи. Учился с отличием — так и надо. Занимался спортом, был лидером чего-то там в школе — так и надо. Никаких попыток сказать: „Ух ты, братан, ты просто молодец, я знал, что ты крепкий парень, я тобой горжусь!“ Ничего подобного. Никакого поощрения. Вообще. Может быть, отец считал проявления любви к сыну чем-то вроде унизительной слабости?

Мотивация у меня всегда отрицательная была. Хочешь избежать унижения — давай, сука, делай что говорят.

Меня ни разу — ни разу, серьезно — не спросили о том, что для меня важно. Никогда за все эти годы. Ни слова. О том, что надо сделать — да. О том, что происходит внутри меня — не колышет, есть дела поважнее.

Блядь, как это плохо. Как много потеряно, проебано зря.

Сейчас мои родители мной ужасно гордятся. Хвастают друзьям. Сын не только не сидит на шее, как у большинства. (Мне родители сами говорят, что их знакомые жалуются, что их взрослые дети за тридцатник живут у родителей, хавают из их холодильника и т. д.). Сын сделал себе финансовое образование сам. Сын начал работать в частном банке, еще не закончив учебу. Закончил учиться с красным дипломом. Уехал в Москву и теперь работает в политическом бизнесе. Папе вот недавно помог купить машину, недорогую иномарку, в кредит (доплачиваю к ежемесячному взносу отца). Квартирку вот прикупил (по ипотеке опять же, не в Москве, а в том провинциальном городе) — она сдается в аренду, рента родителям — прибавка к пенсии, очень рады. Вот какой прекрасный сыночек — не зря растили. Гордятся.

Есть всего две вещи, за которые я очевидно благодарен отцу. За то, что из дома выгнал — раз. Ну ясно, пока в воду не бросить, плавать не научится. Впрочем, он меня „бросил плавать“ тоже по безобразному сценарию — словно избавляясь от врага. Второе — за большой член. Мои женщины, сколько помню, всегда мне говорили об этом. У тебя большой красивый член. Я в силу привитой мне неуверенности, даже как-то отказывался воспринимать это. Вообще, все позитивные высказывания в мой адрес я всегда воспринимал с недоверием. Привык — мне же самый авторитетный в жизни ребенка человек, отец, внушил, что я чмо, убогий, бездарь, и у меня все отвратительно. Поэтому когда женщины мне говорили про мой хуй что-то типа „ух ты, какой он у тебя классный“, я смущался, будто речь идет о недостатке и мне должно быть стыдно.