Рейчел Кинг - Сорочья усадьба Страница 13

В то лето, когда дедушка начал обучать меня искусству таксидермии, все уже было не совсем так, яркие краски смягчились и потускнели. Почти все время теперь я проводила в доме, искала какой-нибудь темный уголок и предавалась новому занятию. Набивка чучел стала моей страстью, объяснить которую я не могла. Все началось с того, что к нам в курятник случайно залетела овсянка. Я загнала ее в одну из клеток, где куры высиживали яйца, хотела поймать и отпустить. Намерение благородное, но вдруг меня охватила странная дрожь, какую, наверное, испытывает кошка, когда видит свою жертву, непроизвольная, всем телом. Одной рукой я нащупала и поймала овсянку, но когда вытащила и открыла ладонь, птичка лежала, сжав крошечные, похожие на нераспустившиеся бутончики лапки, и глазки ее были закрыты. Она умерла у меня в руке от страха.

Разогнав кошек, я похоронила птичку в саду и после этого только и думала о том, что я виновата в ее смерти, хотя всего лишь старалась помочь бедняжке. Страстное желание сблизиться с ней, вызвать в ней ответное чувство стало, в конце концов, причиной ее гибели.

Если б я умела тогда набивать чучела, скорей всего, я бы с ней это и сделала, и птичка осталась бы со мной навсегда, но я даже дедушке не рассказала, что произошло, мне было слишком стыдно.

Однажды летом, когда мне было одиннадцать лет, я попросила деда рассказать про странную птицу в гостиной, ту самую, с кривым клювом, красной бородкой и белыми кончиками хвостовых перьев.

Дедушка повел меня в библиотеку и достал толстую, покрытую пылью книгу, она называлась «Птицы Новой Зеландии», автор Уолтер Буллер. В ней было множество подробнейших рисунков и богатых цветных иллюстраций: птичьи пары выглядели на них, как живые. Он нашел нужную страницу и протянул книгу мне.

— Это гуйя, — сказал он. — Теперь ее не увидишь даже в зоопарке, она вымерла.

— Как динозавры?

— Точно. С той разницей, что в этом виноваты мы.

— Мы с тобой?

Смущение и чувство вины охватило меня, но тут же прошло.

— Нет, вообще люди. Понимаешь, когда в Новую Зеландию прибыли европейские поселенцы, они привезли с собой и коллекционеров, людей, которые ловят птиц, убивают и делают из них чучела, как и мы с тобой.

— Но мы же с тобой не убиваем просто, чтобы сделать чучело.

— Да. Но эти люди везут чучела местных птиц в Англию, каких продают в музеи, каких — в частные коллекции, да и здесь тоже находятся покупатели. Знаешь, что заявил однажды автор этой книги, Буллер? Мол, поскольку гуйя вымирает, он должен поймать и убить этих птиц как можно больше, пока они совсем не исчезли.

Даже в том возрасте я смогла понять порочность такой логики.

— Но это же глупо, — сказала я.

— Да, но не забывай, тогда было совсем другое время. Люди иначе представляли себе, что такое охрана природы. Они это делали во имя науки. Считали, что делают важное дело… в каком-то смысле так оно и есть. Но последний гвоздь в гроб бедняжки гуйи загнал один из вождей маори, когда подарил очень дорогое перо гуйи посетившему нашу страну принцу Уэльскому, и тот воткнул его себе в шляпу. И сразу всем захотелось носить в шляпе такое перо; цена гуйи резко подскочила, и всякий, кто убивал эту птицу, мог рассчитывать на большие деньги. И получал их. Последние экземпляры погибли в начале века.

Я посмотрела на гуйю, стоящую на книжном шкафу, и мне вдруг стало стыдно.

— А эта у нас откуда?

Дедушка глубоко вздохнул.

— Эту поймал твой прапрадедушка, мой дед. Еще раз говорю, не забывай, что тогда все было по-другому. Откуда ему было знать, что они вымрут? А что касается меня, то я рад, что он поймал одну из них, чтобы она всегда была в нашей семье и напоминала о том, как хрупка жизнь на земле. И чтобы мы всегда помнили о гуйе. Он сделал все, чтобы она жила вечно. Мне приятно думать, что у него все же была совесть, не то что у других коллекционеров.

Три года подряд в каждые школьные каникулы мы с дедушкой вместе работали. Все свое свободное время я проводила с ним, даже перестала кататься верхом, и моя лошадка растолстела на сочной весенней травке. Оглядываясь назад, я не могу не удивляться: ведь все могло быть по-другому, если бы я уделяла ей больше внимания, почаще бы на ней выезжала, если бы дедушка не занимался со мной так много и обращал бы больше внимания на то, чем заняты остальные. В смерти Тесс дедушка, думаю, винил самого себя, считал, что он плохо за ней смотрел. После этого случая гостей в доме поубавилось; дети повырастали, каждый пошел своей дорогой, и было нелегко снова чувствовать себя там так уютно, как прежде. Я убедила себя в том, что мальчики теперь интересуют меня больше, чем лошади, что я хочу проводить лето с друзьями, а не в огромном доме, занимаясь набивкой чучел в компании старика и нескольких собак. Я скучала по дому, очень скучала, но все было уже не то.

На следующий день, уже к вечеру, я стояла в красной комнате и, глядя в высокие стрельчатые окна, наблюдала, как удлиняются, закрывая собой ближнее пастбище, тени. На горизонте, пробиваясь сквозь ветки деревьев, пылало солнце. Казалось, стены дома вокруг меня дышат, и я представляла себе дедушку, каким бы он сам хотел остаться у меня в памяти: в своей любимой серой шерстяной фуфайке и резиновых сапогах; он собирает грецкие орехи (их много падало с дерева, растущего под окном), время от времени выпрямляется, чтобы кинуть мне орех, и, обнажая вставные зубы, хрипло смеется.

Когда я слушала тишину дома, когда стояла рядом с ним, в тени или на солнце, мне всегда становилось удивительно покойно на душе. Дедушкино присутствие я ощущала в каждой комнате. Как только архитекторы и строители закончат свое дело, он умрет окончательно. Особенно остро его присутствие чувствовалось в «зверинце». Накануне вечером, снимая шкурку с кролика, обрабатывая ее солью и раскладывая для сушки, я все время чувствовала, что он где-то рядом, что он дышит мне в ухо и направляет движение моих рук. Во время работы я разговаривала с ним, приводила тысячи поводов своего приезда, уверяла, что не хочу обновлять этот дом и навсегда изгнать отсюда его дух.

Грецкие орехи теперь никто не собирал, они валялись кучками в траве, отсыревая в вечерних сумерках. По гравию дорожки на квадроцикле медленно катил Сэм. Должно быть, он заметил меня, потому что остановился и помахал рукой. Повинуясь внезапному чувству, я открыла окно и высунулась так, что чуть не вывалилась.

— Эй, — закричала я, — ты во сколько кончаешь работу?

— Скоро! — прокричал он в ответ.

— Заходи, чего-нибудь выпьем!

Он поднял оба больших пальца вверх и дал газу. И через несколько секунд пропал за поворотом дороги, а вместе с ним и две собаки. Вдалеке из печных труб деревенских домиков поднимался дым, смешиваясь с вечерним туманом.

Я вернулась к письменному столу и с удовлетворением посмотрела на то, что успела сделать. От темы я отклонилась, но мне не хотелось прерывать работы, и, подняв голову от стола в следующий раз, с удивлением увидела, что в комнате становится темно. Ну, для одного дня вполне достаточно. Я включила принтер и распечатала все, что наработала, и теперь еще оставалось время, чтобы принять душ и приодеться. Успела как раз, когда раздался звонок в парадную дверь.

— Пробовал зайти через кухню, да там было закрыто, — хмуря брови, словно это задело его лично, сказал Сэм.

— Да, извини. Это я закрыла, так, на всякий случай.

Он криво усмехнулся.

— Сразу видно, городская. Здесь у нас никто не запирает дверей.

— Кто знает, может, и стоило бы.

Кажется, на щеках моих проступил румянец.

— Ладно, не обижайтесь.

Волосы его были влажные, от него пахло дезодорантом. Вместо свитера он надел фланелевую рубашку, а вместо резиновых сапог — кеды.

Мы уселись за круглый кухонный стол, который стоял в эркере. Я налила ему пива из бутылки, обнаруженной в холодильнике, а себе красного вина, которое нашла в кладовке.

Тени постепенно густели, а с последним лучом солнца совсем исчезли, а мы с Сэмом все сидели и болтали о том о сем. Солнце село, и нежно-голубое небо окрасилось золотом и багрянцем. В комнате становилось все темней, но никто и пальцем не пошевелил, чтобы включить свет. В окне за его спиной видно было, как сороки совершают по лужайке последнюю прогулку, словно они наблюдали за домом и чего-то ждали. Когда мы умолкали, наступала полная тишина, и бормотание холодильника лишь подчеркивало ее.

Стаканы опустели, и я налила по второй. Мы рассказывали друг другу о себе, и мне было даже интересно. Он работает здесь уже три года и стал правой рукой Джоша, у него теперь больше обязанностей, но и свободы больше. Один зуб у него сломан, упал с мопеда, и когда он умолкал, видно было, как кончиком языка он ощупывает дырку. Я в свою очередь сообщила, что приехала поработать над диссертацией, но о чем моя диссертация, он не спросил, поэтому я добавила, что просто хочу пожить здесь, пока дом еще не перестроили, вспомнить время, когда дедушка был еще жив.