Сергей Алексеев - Тайна третьего кургана Страница 13

– А мы с тобой сузились, – вставил я, – один железный век в голове… Как бы на клин не сойти.

– А-а, – протянул Сергей. – Сейчас ты обязательно вспомнишь Овалова… Только я тебе не советую брать его в кумиры. Овалов жил в другое время. Чудак ты, Павел! Да кто же не хотел бы работать так, как он?.. Ты не забывай, что у нас сроки, и ты еще не профессор, которого приглашает на работу Совнарком.

Заскрипели ступени школьного крыльца, и в дверном проеме показалась Анастасия Прокопьевна. Бычихин хотел сказать еще что-то, однако махнул рукой и встал.

– Ладно, не буду тебе мешать, – бросил он. – Надеюсь, ты меня правильно понял?

– Опять про курганы говорили? – спросила Анастасия Прокопьевна, когда вышел Сергей.

– Говорили… – пробормотал я.

Она нахмурилась, прикусив губу, и замолчала. Я приготовился сказать ей, что завтра мы начинаем раскопки. Бычихкна теперь не остановить…

– Бумага-то и вправду есть? – неожиданно строго спросила Анастасия Прокопьевна.

– Есть…

– Ну-ка покажи!

Я достал из полевой сумки открытый лист – право на проведение раскопок. Анастасия Прокопьевна прочитала его, рассмотрела печать и вздохнула.

– Раз так – копайте, – проронила она. – Если государству надо, куда ж денешься…

Готовясь к разговору с женщинами, я решил поклясться, что после раскопок мы приведем курганы в прежний вид, а к насыпанному женщинами вообще не подойдем. На всякий случай я бы уступил второй курган и не стал бы вскрывать его, если не будет большой необходимости.

Все оказалось проще…

И от этого мне стало противно. Казалось, я готовился торговаться, выбазаривать. Мне хотелось извиниться перед ней, сказать что-то успокаивающее и нежное, покаяться в каких-то грехах. Лучше бы она и сейчас крикнула – не трожьте! Не оскверняйте!..

Как хотелось мне отказаться от раскопок и уехать из Еранского, чтобы не висела надо мной тяжесть необъяснимой вины!

Бычихин, как всегда, оказался прав. Бумага с печатью действовала безотказно.

На следующий день с утра мы начали раскопки. Центральный курган разбили на квадраты и уже к обеду под метровым слоем грунта обнаружили первые плиты могил. Мы расселись вокруг раскопа, и скорый на ногу Шкуматов принес чаю. Не терпелось скорее снять плиту и взяться за ножи и кисти, но мы, обжигаясь, пили чай и завороженно смотрели на выступающий из песка контур могилы. Что там? Неизвестная доселе культура или банальный скелет умершего предка?..

Бычихин, ставший спокойным и даже медлительным, лишь только мы сняли дерн с кургана, и сейчас был нетороплив и уравновешен. Только руки чуть подрагивали, когда он подносил горячую кружку к губам. Может, оттого, что алюминиевая припекала пальцы… Полуголый Шкуматов лежал на песчаном отвале и механически пересыпал песок из ладони в ладонь, уставившись неподвижным взглядом в угол раскопа. Запыленное, в потных разводах лицо и солдатские брюки с сапогами делали Ивана похожим на героя какого-то фильма о войне. Стас Кареев сидел на пустом ящике и поигрывал кистью, ловко вращая ее в тонких грязных пальцах. Его кружка, поставленная остывать, накренилась, и струйка чая медленно уходила в песок.

Алены с нами не было. Утром, едва позавтракав, она ушла в Еранское. Бычихин пытался уговорить ее, обещал уладить дело в институте, если сорвется практика, но Алена упрямо молчала, пока наконец не разозлила Сергея. В лагере еще остались ее вещи. Это значило, что она вернется и я успею поговорить с ней.

Первым не выдержал Кареев. Он вскочил, опрокинул недопитую кружку и спустился в раскоп.

– Ну что, – он обвел нас взглядом, – поехали?

Однако никто не шевельнулся. Стас пожал плечами и начал обметать кистью выступающий из грунта угол ящика.

Утром я спросил, зачем ему понадобилось ехать с археологами и почему он не выбрал что-либо другое, к примеру цирк. Там на лето всегда нужны униформисты и рабочие.

– А мне нравится археология, – просто сказал он. – Последний год школы… Я должен сделать выбор.

В его словах я не заметил фальши. Так ведь и должно быть. С пользой провести каникулы, испытать, вкусить, сделать выбор. Это прекрасно, если парень задумывается о будущем и готовится к нему серьезно. Только не играет ли он, делая выбор?..

Я свой выбор сделал неожиданно. В краеведческом музее увидел макеты жилищ первобытных людей: каменные зевы пещер у подножия скалы. За ней во всю ширь лежала нарисованная первобытная земля. Дыбились лохматые мамонты, разгуливали саблезубые тигры, в сером небе носились огромные птицы, и только сами люди, с низкими нахмуренными лбами, в жалких клочьях шкур, с суковатым дубьем в руках, были маленькими и немощными. И меня потянуло к ним, хотелось заглянуть в пещеру, потрогать руками скребок, копье с обсидиановым наконечником, послушать, как они разговаривают и разговаривают ли вообще…

Склонившись к плитам, Кареев продолжал мести песок. Над нашими головами по-прежнему шумели кроны бора, но теперь уже не монотонно, а всплесками, то угасая до шепота, то с нарастающей гулкой силой. Ветер изменил направление и дул со стороны Еранского. Там же, на дальнем горизонте, теснились и уходили вертикально в небо белые кучевые облака. Я спустил ноги с бровки и тут услышал пение. Пели в Еранском, как в прошлый раз, мощно и протяжно – лишь не было эха…

– Ишь ты, поют! – удивленно прокомментировал Иван и замер с полуснятым сапогом в руке.

Я знал, что сегодня, а не на третий день, будут хоронить Дарью Лычеву: сенокос, надо выхватывать каждый погожий день, да и жара… Так мне вначале объяснила Анастасия Прокопьевна, а затем добавила, что в страду на Руси хоронят быстро. Живым есть хочется…

– Отпевают, – прислушавшись, определил Стас. – Заупокойная.

– Да ну… – не поверил Иван. – Ты послушай, послушай!..

Я не мог разобрать слов. Мешал гул сосен над головой, но это была не молитва… «Потом из лесу домой идем, бабы песню заладят, и Дарья тоже с ними, да еще громче всех, – вспомнил я рассказ Анастасии Прокопьевны. – И все мне совет дает: ты пой, Тася, пой, легше будет…»

Мы спустились в раскоп, когда песня совсем пропала и остался лишь колеблющийся шум бора.

Мягкий песчаный грунт снимался легко. Часа через три мы почти целиком обнажили захоронение. Скелет человека, за исключением конечностей, оказался неразрушенным. С правой стороны его проступил пока еще непонятный каменный предмет. Бычихнн по-прежнему спокойно сидел на отвале, изредка прохаживаясь вдоль раскопа, и казался равнодушным.

– Стойте, – вдруг сказал он и выпрямился.

Я выглянул наружу…

От тропы к кургану шла Фрося. Мешковатое платье путалось в ее ногах, а из-под натянутой до глаз шапки торчали сосульки волос.

– Ай, раскопали! – всплеснула руками Фрося. – Эко чудо – поглядеть!

Она ступила на край раскопа и заглянула. Я стоял внизу, напротив нее, но не мог поймать ее взгляда.

– Мелконько хоронили, – удивилась Фрося. – Мы-то бабку Лычиху глыбко закопали…

Фрося опасливо отступила от края и, приложив козырьком ладонь ко лбу, посмотрела в небо.

– Ну, оставайтесь тута, – сказала она. – Я приду еще. Сбегаю в военкомат, поспрошаю про Гришу и приду…

Шкуматов повернулся спиной и присел на край могильного ящика. Покраснели тугие мышцы на его короткой шее, лежащие на земле руки сжимались и разжимались, загребая песок… Стас задумчиво играл кистью, Бычихин стоял прямо, скрестив на груди руки…

Фрося огладила платье на животе, обвела всех счастливым взглядом и, сгорбившись, устремилась к тропе. Я выбрался из раскопа и встал рядом с Бычихиным.

– Девка-то ваша тама, у нас! – крикнула Фрося, оборачиваясь на бегу. – Чудная девка, пое-е-ет…

Несколько минут было тихо, беззвучно шатались под ветром сосны, немо клубились безгрешно белые тучи на горизонте. Бычихин молча спрыгнул в раскоп и выдернул из песка непонятный каменный предмет…

Это была фигурка лошади. Больше всего она напоминала детскую игрушку. Сергей повертел ее в руках и, засунув в карман, ушел в лагерь.

Спустя неделю мы закончили раскопки центрального кургана. Под холмом оказалось девять могил железного века, из них четыре было ограблено еще в древности. Сергей Бычихин уехал в город. Отпуск его подходил к концу. Еранский могильник относился к окуневской культуре, все сомнения отпали.

Никакой другой неизвестной культуры здесь не было.

Томск – Алейка. 1980-1982 гг.