Лора Белоиван - Маленькая хня Страница 13

— Прощайте, — сказала я ему.

— До свидания, — с нажимом поправил он. Я промолчала.

У дверей медпункта ко мне подскочил какой-то мелкий бес в виде незнакомого доктора. На нем была повязка дежурного.

— Эй, журналистка! Состирнешь, притаранишь чистое, — сказал он, всучив мне в руки набитую тряпьем наволочку со штампом «+».

— Не буду! — швырнула я наволочку ему в грудь. Он мерзко заржал:

— Привыкай, дура, — и снова всучил мне тряпье. Я выкинула узел тут же, за дверью.

Провожал меня на выход уже другой охранник. Мне даже неинтересно было знать его фамилию.

На вахте поинтересовались, хочу ли я посетить еще какой-нибудь департамент. Я нервически передернулась; довольно с меня и медицинского. У меня забрали пропуск, и буквально через мгновение я уже сидела дома перед компьютером.

Ну конечно, вы можете не верить ни одному моему слову. И даже покрутить пальцем у виска. И отматерить меня за поклеп на кумиров. И лишить меня права голоса и прочих гражданских прав. И вы наверняка все это по пунктам проделаете. Но напоследок я скажу: не представляю, как выглядит рай и на какие тусовки он поделен, но нет ничего более скучного и пошлого, чем писательский ад. Не ходите туда.

А я, конечно, могу прям сейчас все бросить. Насовсем. Прям сейчас — и ни строчки за день. Подумаешь.

Только какой смысл-то? Булгаков ведь сказал мне «до свидания». А главное, я вспомнила, как, сидя с ним на гранитном парапете, машинально достала из кармана монетку и бросила ее в фонтан.

На сороковой день Пришвин оказался в лесу, гуляя вдоль ручья в поисках нового ежика. Еще при жизни, закапывая в саду труп очередного ежа, Пришвин тут же направлялся к ручью за новым животным. Он и сам вряд ли б смог ответить на вопрос, сколько раз наведывался сюда за добычей. Много. Очень много. Пришвин подсел на ежа. Его ломало. Ежей он чувствовал по запаху. Привычка гулять вдоль ручья осталась с ним и после смерти.

На этот раз запах ежа был невероятно сильным. У Пришвина перехватило дыхание.

— Меня ищешь? — услышал писатель и, обернувшись, не поверил зрению: рядом с ним, прямо напротив его бровей, располагались когтистые ноги. Сам еж был громаден, как бог. Впрочем, в бога М. Пришвин почти не верил, так что сравнение будем считать некорректным. Он просто увидел ежа. еж как еж, только сильно большой.

— Позвольте, — сказал Пришвин, — это вы мне?

еж был выше русских берез. Он огляделся и заржал фамильярно, как купец третьей гильдии:

— А что, ты тут еще кого-нибудь видишь?

— Нет, — признался Пришвин.

За его спиной плескался ручей. Пришвин вдыхал запах большого ежа и чувствовал приближение большой эйфории. Разговаривать он пока не мог.

— Ну вот, — сказал еж, — значит, тебе, — и, легонько пхнув писателя лапой, столкнул его в воду.

Пришвин умел плавать, но сейчас ему не хотелось. Досадливо отфыркиваясь, он подплыл к берегу и ухватился за куст, чтобы вылезти на сушу. Но еж снова подпихнул его лапой, и Пришвин опять очутился на середине ручья. Так было несколько раз: Пришвин греб к берегу, а еж спихивал его назад в воду. Наконец, видя, что Пришвин почти выбился из сил, еж вьшнул его ногой из ручья и палочкой закатил в загодя положенную на землю шляпу.

Лежа в шляпе, Пришвин думал, что все это ему снится.

Между тем еж поднял Пришвина и понес куда-то; видимо, к себе домой — издеваться.

В доме ежа Пришвин был грубо вытряхнут из шляпы прямо на пол. Свернувшись в клубочек, он с ужасом ждал, что сейчас еж наступит на него и раздавит. Пришвину хотелось закатиться под кровать, но от страха он даже не мог пошевельнуться. Он мог лишь подглядывать за ежом уголком левого глаза, не до конца прикрытого растопыренной ладонью. Еж тем временем зачем-то взял настольную лампу. Пришвин почувствовал, что писает в штаны.

— Смотри, — сказал еж, — это луна, — и, включив лампу, направил ее в лицо мокрому Пришвину. — Похоже, правда?

Пришвин жалобно скулил и не отвечал.

— Смотри, — опять сказал еж, — это луна,. Луна это. Сегодня лунная ночь.

Пришвин скулил и не отвечал.

— Смотри, — терпеливо повторил еж, — что это?

— Луна, — прошептал Пришвин.

— Вот и молодец, — похвалил еж и извлек откуда-то спички.

Пришвин почувствовал, что снова писает в штаны.

Но ничего особо ужасного не случилось. Просто еж раскурил папиросу, сел рядом с Пришвиным на пол и начал дуть ему в лицо табачный дым, комментируя:

— Облака, облака. Низкая облачность. Лунная ночь и низкая облачность.

Пришвин закашлялся и кивнул.

Потом еж захотел жрать. Он так и сказал:

— Пора чуть-чуть пожрать.

Пришвин почувствовал, что вот-вот снова написает в штаны, но уже не смог. Все так же свернувшись в клубочек, он лежал на полу и наблюдал за ежом.

Еж тем временем сервировал стол. К чаю у него были мыши. Некоторые из них еще дышали.

— Ну что, пойдем, перекусим, — сказал еж и легким движением правой передней лапы подцепил Пришвина, посадив его на стол между тарелками с мышами, — давай, не стесняйся. И перекусил мышь первым.

Пришвин понял, что сейчас ему придется съесть мышь.

Пришвин не любил мышей. Он любил чай с молоком и булкой, и еще иногда водку с вареной картошкой. Но еж был гостеприимен и настойчив. Первую мышь Пришвин съел на 35-й минуте ежового гостеприимства. Он ел мышь и плакал. Он точно знал, что по каким-то непонятным, но очень веским причинам не может отказаться от угощения ежа. После мыши был десерт: сушеные опята. Пришвин молился богу, которому не доверял, и просил Его, чтобы опята оказались ложными. Он хотел умереть, совершенно забыв, что уже сделал это.

После ужина было еще немного низкой облачности, а потом еж выдернул луну из розетки и завалился спать. Пришвин, дрожа от холода, начал искать в темноте газеты. Нашел несколько штук, свил себе из них некое подобие гнезда и, всхлипывая, уснул.

С тех пор прошло много времени. Пришвин так и живет у ежа в доме. Он уже давно научился ловить в пищу мышей и полюбил сушеные опята, еж его хвалит за сообразительность и иногда приносит ему из лесу ягоды шиповника. И все было бы хорошо, если бы еж хотя б изредка выпускал своего питомца в лес. Но сколько Пришвин ни просит ежа взять его с собой на прогулку, тот остается неумолимым.

Недавно он сказал Пришвину, что выпустит его только тогда, когда Пришвин научится носить на спине яблоки, складывая их туда без помощи рук, ног и других, абсолютно бесполезных в данной ситуации, частей тела. Целыми днями Пришвин катается по полу среди яблок и ненавидит их уже гораздо больше, чем ежевечернюю низкую облачность, луну и запах ежа, который — подумать только! — когда-то так ему нравился.

А иногда к ежу приходят другие ежи с маленькими ежатами, которые очень любят Пришвина. Они берут его на ручки, кормят его стрекозками, тискают и умиляются тому, что взрослый самец писателя совершенно — ну просто абсолютно! — не колюченький.

ПРОСТО ТРИ РАССКАЗА

— Ляка, расскажи мне страшную историю.

— Ты потом спать не будешь.

— Буду, вот увидишь.

— Ну ладно, слушай. В черной-черной комнате...

Мишаня взбрыкивает под одеялом:

— Сто раз уже!

— Да я не знаю больше.

— Ну я спать тогда не буду.

— Ладно, давай так. Я тебе сейчас сказку расскажу...

— Страшную?

— Нет, но хорошую. А потом, когда опять приедешь, тогда тебе будет страшная. Идет?

— Ты врешь опять.

— Да нет, честно.

— Ну, давай. Только длинную!

Мишаня заматывается в одеяло, складывает ладошки под щеку и закрывает глаза. «Жил-был поп, толоконный лоб...»

В понедельник утром провожаю своих дачных гостей и на радостях целуюсь с Боней.

Выходные на даче — это строительство Вавилонской башни после смешения языков. Муж хочет есть. Нюня пытается помогать с огородом, но лучше бы не пыталась. Шестилетний племянник Мишаня хочет есть, помогать с огородом, играть на компьютере (Ляка, а где тут нажимать, если меня убили?) и беситься с Боней, который беситься не хочет, потому что растекся на солнце шоколадом. Я всех кормлю, прячу собаку в кладовке, курю с Нюней, показываю Мишане клавишу «эскейп», а газ, который я просила выключить полчаса назад, никто не выключил, и перцы для лечо превратились в сопли. Дачные пятницы я люблю, но в субботу и воскресенье смыслом моей жизни становится понедельник.

До среды я закатывала помидоры, варила сливовое варенье и писала статью — длинную, как повесть. В среду вдруг кончились банки. Пришлось звонить мужу, чтоб нашел и срочно привез стеклотару. После идиотского торга (где я их возьму — где хочешь — сама ищи — а помидорки маринованные жрать ты любишь) муж послал меня к едреней фене и пообещал привезти банки в четверг.