Юрий Буйда - Все проплывающие Страница 13

Завидев пробегавшую мимо телку, с вывески мясного магазина спрыгнул коричневый рогатый зверь, оказавшийся быком, который, однако, смог предложить рыжей девственнице лишь платонические отношения: повинуясь строгим указаниям торгового начальства, художник изобразил быка без гениталий.

Аркаша и Наташа, пыльные гипсовые манекены из ателье над парикмахерской, вдруг сорвались с мест и пустились в пляс под музыку Чайковского, звучавшую из радиоприемника. Покружив по тесной мастерской, они вытанцевали на улицу и затанцевали через площадь к гостинице. За ними бросились гипсовые торсы из «Одежды» и гипсовые ноги из «Обуви».

Внезапно разнеслась весть о том, что Андрею Фотографу удалось запечатлеть Богиню на пленке. Опрокидывая столы, стулья, пивные кружки и заборы, мужчины бросились к Трем Пальмам – фотоателье, на вывеске которого красовались три экзотических растения на берегу фиолетового моря. Не моргнув глазом, Фотограф запросил по двадцать пять рублей за снимок, но это никого не остановило: уже через час первые счастливчики стали обладателями влажноватых картонок с изображением самой красивой в мире женщины, восседающей на белом быке. А толпа перед Тремя Пальмами росла, угрожающе гудела, и уже выводили в тенек первых битых, размазывающих по лицу кровь.

Воздух сгустился, небо заволокло тучами, но гроза медлила – зато разразились танцы.

Ради такого случая открыли пустовавший летом зал в первом этаже гостиницы, смели пыль с окон и светильников, гроздьями свисавших с потолочных балок, и притащили три тысячи сто семьдесят три пластинки.

– Да вы что? – удивилась Эвдокия, увидев гору черных дисков на сцене, где стоял проигрыватель. – До второго пришествия собрались плясать?

Еще не стемнело, когда в зале вспыхнул свет и толпы нарядных людей ринулись к столику, за которым сидела Эвдокия. В мгновение ока распродав все билеты и совершенно ошалев от духоты, она махнула рукой, уравняв в правах безбилетников и тех, кому достались синие бумажки с черным штампом «Танцы».

Всех желающих зал вместить не мог, и люди толпились во дворе, в ожидании Богини попивая дешевое вино и унимая куревом нервную дрожь. Никто не сомневался, что она явится на танцы.

Рафаила Голубятника прижали к железным перилам крыльца. Он посмотрел в небо, где тревожно перекликались тысячи его голубей, глубоко вздохнул – и вдруг отважно рванулся вперед и вверх и через мгновение, сам не понимая, как это ему удалось, очутился в гостиничном коридоре. Люди во дворе затихли.

С тяжело бьющимся сердцем Рафаил ступил на лестницу, беззвучно повторяя вспомнившуюся вдруг строку:

– Сладкоречивая, светлокудрявая там обитает…

Вдали полыхнула молния, но грома люди не слышали: на крыльце появился Рафаил Голубятник, державший за руку самую красивую в мире женщину. Они прошли через раздавшуюся толпу и вступили в зал.

– Чем же от нее пахнет? – задумчиво пробормотал Фотограф. – Чем-то таким… – Он щелкнул пальцами и причмокнул.

– Дерьмом! – вызверилась Эвдокия. – Свинячьим дерьмом! Помяни мое слово…

Но тут загремела музыка.

Первый танец Богиня подарила Рафаилу Голубятнику, который вдруг понял, что никогда уже ему не прозреть и не обрести дара речи. Не пришел он в себя и после того, как музыка смолкла и его оттерли от партнерши и вытерли из зала. Бесконечно одинокий и счастливый, он брел по пустынным улицам, а над ним шелестели крыльями его голуби. Бормоча: «Сладкоречивая, светлокудрявая там обитает…» – он поднялся по загаженной голубями лестнице, которая, штопором ввинчиваясь в гулкую тьму, вознесла его на крышу водонапорной башни. Целыми днями он наблюдал отсюда за полетом голубей и сочинял стихи, но сейчас ему было не до того. При взгляде на чешуйчатую рябь черепичных крыш и булыжных мостовых, на толевые крыши сарайчиков у подножия башни, где возились и хрюкали свиньи, – на городок, внезапно выхваченный из темноты вспышкой молнии, глаза его наполнились слезами, и, вдруг почувствовав, что сердце вот-вот выскочит из груди, Голубятник глубоко вздохнул и с улыбкой изнеможения на лице шагнул в пахнущую свиным навозом пустоту.

С исчезновением Рафаила Голубятника, хотя этого никто и не заметил, в настроении мужчин произошел перелом: многие, утратив сдержанность, шептали партнершам непристойности, адресованные самой красивой в мире женщине. Ребята из компании Ируса бродили по залу, якобы случайно толкая танцующих, но пока никто не откликался на их вызов.

Над головами висело облако табачного дыма. Мариночка попросила Чеснока открыть окно. Он взобрался на подоконник и попытался выдернуть ржавый шпингалет из гнезда, но это ему не удалось, и тогда, рассвирепев, Чеснок ударом ноги высадил окно вместе с рамой, обрушив его на головы собравшихся во дворе зевак. Со звоном повылетали другие окна – это ребята из компании Ируса довершили начатое Чесноком.

Заметив, что самая красивая в мире женщина направилась в туалет, Шурка натянула белые нитяные перчатки и кинулась к выходу. За ней поспешили Дуля и Медведица. Как только Богиня вышла из кабинки, Шурка схватила ее за волосы – и с помраченным взором упала на Дулю, повалив ее в засыпанную хлоркой лужу мочи. Богиня исчезла.

– Стерва! – прошипела Дуля. – Всегда подгадишь!

И, стиснув зубы, что было силы ударила Шурку кулаком в живот. Подруга скорчилась на полу, но стоило Дуле приподняться, как Шурка нанесла ей мощный удар ногой по почкам. Дуля опрокинулась на спину, ее волосы веером накрыли вонючую лужу, и Шурка, злобно рыча, наступила на них ногой. Внезапно из кабинки, где побывала Богиня, выскочила Медведица. Пинком башмака в зад она отбросила Шурку к умывальнику и, потрясая воздетыми к потолку ручищами, восторженно воскликнула:

– Шушера, слухай: она сцыт одеколоном!

Ребята из компании Ируса уже дрались за сценой, а он, то и дело встряхивая крашеными локонами, искусно прикрывавшими раннюю лысинку, взахлеб – в который раз – рассказывал Вилипуту и Чесноку о своем танце с самой красивой в мире женщиной: его ударило током, когда она положила руку ему на плечо.

Пролетавшая мимо в танце его жена игриво хлопнула Ируса веером по лысеющей макушке. Он среагировал мгновенно, но его удар достался Аркаше. Оттолкнув Наташу, манекен выхватил из-под полы кое-как сметанной жилетки нож и бросился на обидчика. Ирус отпрянул, в его руке тоже блеснул нож, но не перочинный, который обычно он носил при себе, – этот был тяжелый, с широким и длинным кованым лезвием и вычурной костяной ручкой в форме дракона с красными камнями вместо глаз. Ирус не успел даже удивиться: Аркаша атаковал яростно и слепо. В невероятной тесноте танцующим некуда было податься, и они, зажмурившись, летели между дерущимися, чудом уворачиваясь от смертоносной стали. Музыка гремела так, что с потолочных балок сыпались труха и птичий помет. То там, то здесь вспыхивали драки, и люди, дико вскрикивая и размахивая невесть откуда взявшимися ножами, мчались вместе со всеми под музыку по кругу… Коля-Миколай, не выдержав, сорвал с Дули воняющее мочой и хлоркой платье и повалил истерически хохочущую девку на пол, – и уже через минуту нельзя было разобрать, где там Коля-Миколай, а где Дуля: танцующие со смехом топтали кровавую лепешку, в центре которой поблескивали четыре глаза – два зеленых и два черных. Медведицу насиловали на сцене, и при каждом подскоке из-под ее монументальной задницы в зал летели осколки грампластинок. Сдавленный со всех сторон людьми, Чеснок с ножом в животе тщетно пытался выбраться из толпы. Богиня летела в объятиях скелета, шептавшего ей на ухо галантные скабрезности. Другой скелет, в широкополой шляпе и алом плаще, на ходу залез Шурке под юбку, подмигивая при этом Мариночке. Некий черный гигант с витыми рогами на макушке вдруг схватил ее за ноги и, размахивая как дубинкой, бросился вприсядку. Карен вцепился в богинину ногу, и ей стоило немалого труда отделаться от обезумевшего силача. Оставшуюся у него в руках туфельку Карен незамедлительно сожрал. Вэ Пэ огромным кривым ножом отсек свой половой член и с криком «Красота мир спасет!» швырнул его под ноги Богине. Боб и Фролик опустились на четвереньки и, захрюкав, заметались между танцующими. Их примеру последовали еще девяносто семь мужчин, а также две женщины, тайно брившие ноги. В невыносимой духоте голые потные женщины с распущенными волосами неслись под музыку в обнимку с окровавленными мужчинами, визжащими свиньями, манекенами и скелетами. И только Веселая Гертруда, столетняя старуха, подпрыгивала на одном месте у сцены, монотонно выкрикивая: «Зайд умшлюнген, миллионен!»[1] Над головами людей в густом дыму метались тысячи голубей, затмевающих свет и роняющих перья и помет на танцующих. Внезапно в центре зала возник белый бык с золотыми рогами. Он громко протрубил – и тут с потолка хлынули потоки ледяной воды вперемешку с дерьмом: это Фантик, решивший во что бы то ни стало выбраться из туалета, проломил пол, обрушив вниз унитаз и открыв путь воде.