Василий Аксёнов - Весна в Ялани Страница 13

– Нет, не спрасывала, – говорит Гриша.

– А они твою речь понимают?!

– Понимают!

– Да уж. Тебя и мне-то понять трудно! – кричит Рая. – А я была, к твоему сведению, учительницей русского языка в старших классах, в Витебске!

– Ты чё орёшь-то?.. Мы тут не глухие, – говорит Электрик.

– Да насмешил он, этот Гриша. Хоть бы что умное трепал. Миса и Маса.

– В шахматы сыграем? – предлагает Коле Электрик. – Или потом?

– Какие шахматы вам? Выпить надо!.. Карпов и Каспаров!

Опять телевизор включился. Новости передают вечерние.

Разговор начался про политику.

Электрик за советскую власть и коммунистов. Рая за демократию.

– А ты за кого?! – спрашивает Рая у Коли.

Молчит Коля, думает, похоже, за кого он?

– Отстань от человека, – говорит ей Электрик.

– Он за царя-батюшку, наверное, – говорит Рая. – И за попов. Он у нас в Бога верует. И в чёрта.

– Тебе-то что?

– Да мне до лампочки!

– А привязалась чё тогда?

– Поговорить уже нельзя?

– Ты говорила бы, то лаешь, – говорит Электрик.

– Пусть он, – кричит Рая, – хоть в божью коровку, хоть в кузнечика верит! У нас свобода, демократия!

– Ну, задолбала этой демократией. Засунь её себе куда-нибудь.

– Как грубо!

Флакону всё равно, какая власть: все кругом жулики и воры, по всем тюрьма давно тоскует, мол. Он больше молчит. И когда трезвый, и когда выпьет. Небольшого роста. «Как Наполеон, – говорит про него Рая. – Только тощий». Худой действительно. Сутулый. Нос вмятый – переносицы нет, одна пипка. Губы отсутствуют – только разрез. «Сжевал их от злости на свою судьбу, – говорит Рая. – И проглотил, чтобы на водку не облизываться». Зубы у Флакона гнилые, прокуренные. Усы и бороду не бреет, а подстригает ножницами, – пучками, как у некоторых на бородавках, торчат на лице волосы. Глаза маленькие, узкие, какого цвета, и не разглядишь. Скулы татарские. Отсидел Флакон в общей сложности пятнадцать лет. За воровство в мелких размерах. Какие и у него, у Флакона, имя, отчество и фамилия, Коле тоже не известно.

Выпили разведённого спирту. Огурцами и картошкой, жаренной на подсолнечном масле, закусили. В тарелке мясо.

– Мясо ешь, – говорит Рая. – Чтобы твой мальчик тебе не отказывал… Белошапкин быка забил, мы у него вчера купили. Не кошатина, не собачатина. Не опасайся. То там, в балке, наголодался. Или Луша накормила? Сейчас не пост?.. Она же верующая. А молитесь-то вместе? Под одеялом?

– Перестань! А то получишь… Чё, у тебя милиция была? – спрашивает, перебивая Раю, у Коли Электрик.

– Были, – говорит Коля.

– Из-за Шуры, Росомахи?

– Из-за него.

– И чё спрашивали?

– Как и когда, в какое время обнаружил?

– И всё, что ли?

– И про какую-то пилу?

– Чё ты сказал им?

– Что я не видел никакой пилы.

– Правильно, – говорит Электрик. – Где бы ты её увидел.

– Лисий язык я тозе понимаю, – говорит Гриша.

– А лисы – твой? – спрашивает его Рая. – Гриша, ты помолчи! Лучше вот выпей. Уже живот болит от хохоту.

Налила Рая в стакан спирту, из-за стола поднялась, прошла до Гриши, подала ему стакан. Выпил Гриша, засмеялся.

– Ох, крепка совеская влась!

– А закусить?

– А мне не надо.

– Русские не закусывают!

– Не заедают.

Приняла Рая у Гриши пустой стакан, пошла к столу с ним. Села.

– Русский – нос плюский, глаз узкий… Ох, уморил меня уж этот парень.

– Пилу мы в городе продали, – говорит Электрик. – За две тысячи. Мясо у Белошапкина на что купили, думаешь? А на хрена она теперь Шуре, мёртвому, пила-то эта? Чё там пилить?.. Распилят черти без пилы. Мы, Коля, должны тебе за флягу, и это факт, но за неё нам ещё деньги не отдали.

– Не надо мне денег, – говорит Коля. – Верните флягу.

– Как мы тебе её вернём?.. Она ушла уже.

– И адреса не оставила! – говорит Рая. – Не позвонит и не напишет!

– Высчитает с меня Федя, – говорит Коля.

– Он про неё даже не вспомнит, – говорит Электрик. – Фляга какая-то ему… А если и вспомнит и высчитает с тебя, мы возместим тебе, деньги получим к той поре.

Гриша молчит, уснул. Прямо на полу. Сидя, спиной притулившись к стене. Флакон тоже спит – на кровати. Ушёл туда тихо и незаметно, как сквозняк.

Коля, Электрик и Рая за столом.

Штор на окнах нет – голые. За окном – снежный лог, луной освещённый. На горе, за логом, дом Истоминых. Окна в нём светятся. Тётка Елена, хозяйка этого дома, старуха лет под сто, не спит. Ну, чем-то, значит, занимается.

– Пойду, – говорит Коля.

– К Луше? – спрашивает Рая.

– К Луше я не пойду, – говорит Коля.

– Прогонит?! – говорит Рая.

– Не пустит, – говорит Коля.

Рая хохочет.

– Чё ты всё скалишься? – говорит ей Электрик.

– Хочу и скалюсь, – говорит ему Рая. – Тебе-то чё?

– Да надоела.

– А надоела если, уходи! Держать не стану… Давай, – говорит Коле, – на дорожку. Ты только мясом закуси, то опьянеешь.

– Да я и так уж опьянел.

– Не опьянел – под стол-то не свалился!

– Не хватало.

Выпили. Поднялся Коля. Шатается. Смотрит:

За столом Рая, Электрик и ещё кто-то, незнакомый, между ними.

– Кто это? – спрашивает Коля.

– Где? – говорит Рая.

– А между вами.

Рая хохочет.

– Уже и чудится.

– Пойду, – говорит Коля.

– Мы до двери тебя проводим, а то заблудишься.

– Заткнулась бы.

– А ты меня не затыкай – не дырка!

– Ещё какая. Как лохань.

– Нахал!

Взяв Колю под руки, пошли все вместе до двери, шатаясь. Помогли ему надеть телогрейку и шапку.

– Завтра опохмелиться приходи.

– Приду, – говорит Коля. – Опохмелиться только. Мне же на работу… Ещё за сеном съездить надо будет.

– Да знаем, знаем! – кричит Рая. – Ты же у нас ведь пролетарий!

– Да не ори ты.

– Кто это там? – спрашивает Коля.

– Где? – говорит Рая.

– В углу.

– Это не кто, а что, – говорит Рая.

– Что? – спрашивает Коля.

– Шифоньерка!

– А чё с копытами?

– Да это ножки… Ой, белка-стрелка прибежала!

– Дура, не ржала бы. В ушах звенит уже.

– Я не кобыла!

– Лучше кобылой бы была.

– Тебя бы первого лягнула!

– Сучка…

– Уский – уский, а кето – человек, – не открывая глаз, бормочет Гриша.

– Спи уже! – говорит Рая.

– Не ори ты – разбудишь, – говорит Электрик.

Вышел Коля. У ворот. Стоит. Смотрит. Луна. Круглая – как блин, с едва заметным выкусом. К ней с юга туча подбирается, пока её не закрывает. Поредевшие из-за лунного света звёзды, звезда Полярная, Медведица Большая – свет от них слабый, но исходит. У тучи край озолотился. Туча вот-вот луну проглотит – пасть растворила на неё: похожа туча формой на собаку, хвост опустившую за горизонт.

Ялань пустынная, глухая.

Воздух морозный.

Ельник – как колесо вокруг Ялани, Ялань – как ступица в нём, и Коля в ступице той ось, вокруг которой всё вдруг завращалось.

Как будто в сказке про царевича и волка…

– Читал когда-то.

Вспомнил Коля, где мать его живёт, где его дом родной, туда направился.

Идёт.

– Ать-два, ать-два.

Снег под ногами у него поскрипывает.

– Как крахмал. Четыре, десять…

Черти в снегу, увязли в нём по пояс – кто-то как будто их натыкал тут, как вешки. И на заборах – как вороны. И на скворечнике сидит вон. Молча уставились на Колю.

– Ого, вас сколько.

– А ты думал!

Туча-собака заскулила, как обиженная, – хвост от неё, за ельник зацепившись, оторвался, звездой упавшей кровоточит; в брюхе луна – утробу прожигает.

Больно.

Приплясывает Коля. Любимую песенку своей покойной бабушки, Безызвестных Минодоры Сергеевны, напевает:

– Хаз-Хаз, голубец,Не гоняй моих овец.Они ку-у-уплены,Попы лу-у-уплены.У барана попа драна,У овечки малахай…

Петь перестал, вгляделся в разбегающихся от него в разные стороны чертей и в не стоящее на месте окружающее, остановил его временно, дом отчий разглядеть успел. И говорит:

– Кто-то в окне…

Колина мать, Галина Харитоновна, стоит в доме возле окна, смотрит, прищурившись, в улицу и говорит:

– Идёт ко мне, ли чё ли, кто-то?.. А кто тут может?.. Ни души-то… А не собака ли?.. Да нет… Как будто пляшет.

Узнаёт – и сердцем больше, а не зрением – в идущем сына своего. И произносит:

– Вот и такие мы бываем.

Иван Голублев

Одно никак не можешь вспомнить, силься не силься, другое – забыть. Губку в воду опусти и там, в воде, её попробуй выжать. Только лишь – стиснуть в кулаке – так и держать, пока не вытащишь. И жить вот так же. Пока жив. Ночью особенно – как наяву.

И днём – как вспышка.

Изнуряет.

Ставен для сердца пока не придумали – так мать обычно говорит. Меня жалея. И добавляет:

– Как и всему, ненастью время, надо пережить, ведь распогодится когда-нибудь, мол.

Переживаю.

Илья терпел и нам велел.

Человек не кошка – ко всему привыкает. Как вовне, так и в себе. Уже не так, как поначалу. Первого встречного не хочется прибить. Кто не был там – того особенно. Ну а кого-то и вдвойне.