Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 Страница 13

Владимиру было легко и весело: он нашёл, что искал.

- Я же говорил, что в природе всё просто, если разобраться. Так и с нами: уничтожая и самоуничтожаясь, мы обновляем её, не давая застаиваться. С нашей гибелью жизнь не кончится. В обновлённой, отдохнувшей и вновь буйно расцвётшей природе возникнут новые люди и тоже с заложенными в них генами самоуничтожения, и будет новый, не последний, земной цикл жизни, как был, вероятно, не один до нас. Так будет вечно, пока светит и греет солнце и пока есть вода на Земле.

Он замолчал, давая соседке возможность переварить услышанное.

- Да, неприглядную роль ты выделил человечеству, - задумчиво протянула она. – После такого невольно задумаешься: а есть ли смысл жить?

Погромыхивало всё чаще, и дождь припустил обильнее, очевидно, заканчивался, но града больше не было. Стало даже светлее. Вероятно, Всевышний стал развеивать тучи, чтобы не потерять из виду наглецов.

- Придётся, - успокоил расстроенную спутницу теоретик человекологии, - наш сегодняшний разум ещё недостаточно разбух, чтобы мы добровольно отказались от жизни. Он пока не сумел напрочь задавить главнейшие жизнеобеспечивающие инстинкты, такие, например, как инстинкт продолжения рода и инстинкт самосохранения, хотя и они уже не те, что были у древних или есть у отставших на пути к цивилизации южных народов Америки, Африки и Азии.

- Ура! Ещё поживём! – возрадовалась Травиата Адамовна, с надеждой посмотрев на проясняющееся небо, и, в предвкушении подаренной жизни и хорошей погоды, закурила, заполнив кабину горьким беломорским дымом так, что Владимиру пришлось приоткрыть щель в своём окне.

- Наиважнейший, конечно, первый. Пока он обеспечивает незначительный, но, всё же, прирост населения во всех странах, значительно отступающий от геометрической прогрессии.

- Да, если бы не вы, мужики-хлюпики, со своими водкой и войнами, мы, женщины, выдали бы любую прогрессию.

- К сожалению, это не так, - возразил пессимист, не поддавшись на эйфорию противоположного оптимистического рода человеческого. – Женщины, вкусив благ и развлечений современного мира, тоже не хотят тратить время на длительную беременность, болезненные роды и утомительное выращивание потомства. А многие уже и не в физическом состоянии это сделать.

«Обо мне! Как в воду глядит, паршивец!»

- Кстати, Гитлер с начала войны приказал всем женщинам рейха не отказывать военным, обещав позаботиться о внебрачных детях, но они в большинстве своём под всякими уловками саботировали распоряжение фюрера, хотя это грозило концлагерем. Так что, вина в замедлении деторождения – обоюдная.

- Было бы, чем кормить и во что одевать, были бы и дети, - не сдавалась женщина.

Владимир усмехнулся наивной практичности соседки. Ему легко думалось и говорилось. Он давно заметил, что женщины любят слушать и хорошо слушают, не то, что мужики, которые слышат только себя.

- Я как-то читал про опыт с мышами. Их кормили до отвала, и они безотказно плодились, пока в какой-то момент не только сбавили темпы, но и вообще, вопреки закону доктора Мальтуса, прекратили размножаться, несмотря на обилие корма.

- Тесно, наверное, стало, - предположила Травиата Адамовна. – Кто ж будет плодиться в однокомнатной квартире?

- Может быть, так, а может быть, и не только поэтому. Просто природа вмешалась в нарушенное критическое равновесие, включив неизвестные нам механизмы регуляции. Сработал мозговой тормоз, и мыши, не обременённые деторождением, зажили в своё удовольствие.

- Вот бы мужикам такой стоп-механизм против пьянства.

- Пьянство тоже необходимо для самоуничтожения. Умные и разумные гробят себя водкой и вином ещё больше, причём, зная, что она – яд для здоровья и, особенно, для мозга. Почему? Потому что любой наркотик прописан природой человеку для самоуничтожения. Разум, обольщённый соблазнами жизни и опьянённый наркотиками, приказывает не тратить драгоценного времени на долгое размножение. Сегодня редко можно встретить в цивилизованных странах многодетные семьи, редко у какой пары подрастает два-три наследника, а это уже грань для воспроизводства и резкое замедление темпов роста населения. Когда-то и, наверное, очень скоро оно начнёт сокращаться, пока сокращение не превратится в обвал. Детей не хотят, не могут заиметь, да и не видят в них выгоды.

- Дорассуждался! – попеняла та, которая очень хотела родить дочь. – Дети рождаются не для выгоды, а от любви, хромому известно, не заводской конвейер. Сразу чувствуется, что никогда не любил, несчастный и ущербный. Полюбишь – по-другому запоёшь!

- Вряд ли, - не согласился твёрдый сторонник разумного деторождения. – Невыгодно потому, что затраты на их роды и выращивание…

- Противно слушать!

- …не оправдывают ни материальных, ни духовных затрат. Раньше, когда человек был занят ручным трудом и, в основном, в феодальном хозяйстве, лишних рук не было, и лишний рот с лихвой оправдывался работой. В наш же индустриальный век у семьи появились более надёжные и неприхотливые механические помощники, и отпала необходимость больших семей. Человек через индустриализацию и механизацию, созданных его разумом, сам ограничил своё размножение, способствуя тем самым самоуничтожению.

- Ты-то собираешься детей заводить? Или, может, уже есть на стороне? – исподволь попыталась узнать хитрая женщина.

- Есть приёмный сын, - сердце на миг сжалось от гнетущей утраты, но он пересилил боль, улыбнулся. – Вы же сами говорите, что они появляются от любви, а я пока её не встретил.

«Это хорошо», - почему-то подумала она и даже порозовела от неожиданной мысли.

- Ещё успеешь. Сколько тебе? Двадцать два – двадцать три?

- Двадцать пять.

«Ого! Не столь уж и большая между нами разница».

- Торопись, - по-женски непоследовательно посоветовала она, - потом расхочется, когда механизмов станет больше, - и добавила о своём, наболевшем: - И жизнь потеряет смысл.

- Всё равно жить будем, даже без смысла: сработает не задавленный до конца инстинкт самосохранения, - продолжил теоретические изыскания Владимир. – Не хочется, а будем.

- Раз надо, значит, будем, - согласилась Травиата Адамовна. – Кстати, ты есть хочешь?

Владимир взглянул на неё непонимающе, сбитый с высокой мысли приземлённым предложением, логично ассоциированным у неё, очевидно, с инстинктом самосохранения.

- Нет. Попозже, - он уже не мог остановиться, не завершив своих логических исследований о смысле жизни человеков. – Инстинкт самосохранения порождает страх – самое сильное чувство всего живого в природе. Ему в той или иной мере подвержены все, даже герои войн. Он заставляет человека не только жить, даже в невыносимых условиях, но и бороться за жизнь, цепляясь за неё в самых безвыходных ситуациях. Страшит неизвестность того, что будет потом, а те, у кого есть опыт, поделиться не могут, и от этого страшнее вдвойне. Да и смерть у каждого своя, особенная, не похожая ни на чью другую. Каждый уходит в тот мир по-своему.

- Ты что, веришь в загробную жизнь?

- Хотелось бы, чтобы она была, и очень хотелось бы узнать, что будет после последнего звонка.

- Я тебе скажу: удобрения. Причём не очень высокого качества, потому что, если замечал, на кладбищах деревья растут плохо, один чертополох буйствует.

- Ваша перспектива мрачнее моей.

- Всё равно обречён жить, - съязвила она его же обещаниями.

- Буду, - согласился Владимир. – Больше всего страшит не сама смерть, не тот миг перехода в иную жизнь, а всё, что сопутствует ему: болезни, немощь и боль. Хотя многие свидетели и утверждают, что перед самым порогом человека отпускают все боли – и физические, и душевные – и он уходит умиротворённым, но… как-то не верится, всё равно боязно. Страх боли – самый подлый страх. Он ломает не только жизни, тела, но и самое драгоценное в людях – души. Кто избавлен от него, тот истинно свободен. Может быть, потому и умиротворены умирающие, что все страхи позади. Не было бы страха боли – не было бы предателей, трусов, бесчестных, малодушных, побеждённых, всех, кто жертвует душой ради избавления от боли. Страх боли заставляет жить, но – как! Он же и разрушает жизнь, приводя к духовному унижению, а значит, и к самоуничтожению. Он больше всего подвержен влиянию разума. Интеллигенты и вообще образованные люди с хорошо развитым мышлением и интеллектом, благодаря почерпнутым знаниям из литературы, кино, театра и так далее, боятся боли больше, чем простые люди, поэтому в их рядах больше отщепенцев, перевёртышей и предателей всех рангов.

- У тебя всё перевёрнуто с ног на голову. Разве не ум, не разум ведут людей к лучшей жизни? Разве не умные люди являются эталоном для всех? А у тебя они сплошь мерзавцы.

- Согласен – не сплошь, - уступил противник разума, - есть среди них и нормальные люди, есть и такие, кому стоит подражать, за кем следует идти. Я не об этом. Все они, зная, куда, как и к чему идти и вести массы, легко сворачивают с пути, когда грозит физическая боль и смерть, потому что разум усиливает их страх, заставляя отрекаться от всего, чему поклонялись и учили, нравственно сдаваться под натиском боли, уничтожая не только себя, но и всех, кто им поверил. Под давлением силы и страха, оберегая собственную шкуру, интеллигенция создала и вооружила теорией фашизм Муссолини, Гитлера, Франко, одновременно выставляя себя борцом против ею же рождённой идеологии. Что может быть противнее скрытого двуличья, двойных нравственных принципов, питаемых одним и тем же разумом и только для того, чтобы избавиться от боли, спасти никому не нужную жизнь. Вот уж когда изворотливый коллективный разум постарался на пути к самоуничтожению.